Дом свиданий

— Идем! — нетерпеливо сказала она.

— Сейчас, сейчас… Кстати, господин Путилин, не хотите на минуточку заглянуть к нам?

— Уже поздно, — заметила баронесса. — Я едва держусь на ногах.

— Ты можешь лечь, а мы с господином Путилиным выпьем по рюмке коньяку. Не возражаете?

— С удовольствием.

Нейгардты жили в одном подъезде с Зеленским, на втором этаже.

— Вы не знаете главного, — поднимаясь по лестнице, говорил барон, счастливый, видимо, своим приобретением. — Ведь это всего лишь позолоченное серебро! Представляете? Казалось бы, грош цена в базарный день. Но вся прелесть в том, что медальончик-то исторический, отчеканен по личному секретному распоряжению Екатерины Великой.

— По секретному? — заинтересовался Иван Дмитриевич.

— Выпьем коньячку, я вам все объясню.

— А откуда вам известен этот царский секрет?

— Ювелир сказал, у которого мы купили. Да вы, наверное, знаете его лавку. Неподалеку от Спасской части.

— Лавка Зильбермана?

— Она самая.

Вошли в квартиру. Баронесса тотчас удалилась к себе, сопровождаемая лебезящей горничной. Та прямо на ходу начала что-то на ней отстегивать и развязывать, и Нейгардт поспешно повел гостя на мужскую половину дома. Появился обещанный коньяк, две рюмки.

— Так вот, — сказал он, — такие медальончики императрица дарила своим любовникам… Ваше здоровье!

— Ваше…

— Быть может, его носил на груди сам Потемкин. Или один из братьев Орловых.

— Удивительно, просто удивительно. Это вам тоже Зильберман рассказал?

— Да, он ведь не только ювелир, но и антиквар. И он честно предупредил нас с баронессой, что это позолоченное серебро, не более того. Я полагаю, императрица нарочно выбрала такой непритязательный материал. Золото и бриллианты нужны тому, чье могущество не бесспорно.

— На медальоне, кажется, изображено созвездие Большой Медведицы…

— Как это вы различили в темноте?

— И надпись я успел прочесть. ЗНАК СЕМИ ЗВЕЗД ОТКРОЕТ ВРАТА. Что она означает? — спросил Иван Дмитриевич, не сумев скрыть волнения и чувствуя, что выдал себя голосом.

Но барон, похоже, не обратил внимания.

— Вы ухватили самую суть, — засмеялся он. — Сразу видать, что сыщик. Загадочная надпись, да? Зильберман не мог объяснить ее смысл, но в конце концов я своим умом дошел. Вспомните, кого европейцы называют русским медведем?

— Нашего государя, что не делает им чести.

— Верно. А медведица… словом, понятно. Что большая, тоже понятно. Ведь Екатерина-то — Великая! То есть любовь императрицы открывает все врата. Все! Стоит лишь предъявить привратникам пропуск… Еще по рюмочке?

— Нет, благодарю. Мне пора.

— Для меня лично ценность старинной вещи определяется тем, принадлежала она в прошлом какому-нибудь великому человеку или нет, — продолжал говорить Нейгардт, уже стоя на лестничной площадке. — Баронесса, к счастью, думает так же. Я обещал сделать ей подарок, и у Зильбермана она могла выбрать любую побрякушку в сто раз дороже, но выбрала этот медальон. У нас, между прочим, собралась дома недурная коллекция таких раритетов. И очень возможно, господин Путилин, что ваша, например, трубка в будущем будет стоить немалых денег. Вы, несмотря на молодость, человек почти легендарный.

— Вы мне льстите.

— Ничуть. Я думаю, с годами ваша слава будет возрастать, и готов рискнуть некоторой суммой. Надеюсь впоследствии получить проценты с нее… Не продадите мне вашу трубку?

— Мою трубку?

— Или жетон полицейского агента.

— Ловлю вас на слове, — оправившись от изумления, сказал Иван Дмитриевич. — Я аккурат за квартиру задолжал. Прямо сейчас купите?

Внезапно лицо Нейгардта отяжелело, приветливая улыбка растворилась в волчьем оскале хищника, радостно сбросившего с себя осточертевшую овечью шкуру.

— Господин Путилин, сделка состоится не раньше, чем вы сдадите в архив дело о смерти Якова Семеновича. Вдова ясно вам сказала: он сам принял яд. Кончайте с этим поскорее, и станем торговаться.

— Так трубка или жетон?

— Мне безразлично. Любая из этих вещей будет украшением моей коллекции. Даю двадцать пять рублей. Устраивает вас?

— Сто.

— Пятьдесят. Это мое последнее слово, — жестко заключил Нейгардт и, не прощаясь, закрыл дверь.

На этот раз тротуар перед домом был окончательно пуст. Зайцев, очевидно, дождался-таки своих курочек. Иван Дмитриевич поднялся к себе на третий этаж, послушал под дверью. Тишина. Он прокрался по коридору, заглянул в спальню. Жена, конечно же, не спала, растравляя себя застарелыми обидами, но притворялась, что спит. Он, дескать, до того ее довел, что стала бесчувственной: его нет, а она спит себе.

Иван Дмитриевич стоял, раздумывая, как быть: то ли притвориться, будто верит ей, то ли показать, что не верит. Как-то плохо соображалось, что в данный момент для нее приятнее.

Жена, видимо, тоже размышляла, не перестаралась ли, изображая полнейшее равнодушие к тому, что мужа за полночь нет дома. Она шевельнулась и слабо застонала как бы во сне. Тем самым ему давалось понять, что спит она вовсе не так уж безмятежно, как кажется, и будет рада, если кто-нибудь чуткий догадается ее разбудить, чтобы избавить от мучительного ночного кошмара. Жена сделала первый шаг, теперь очередь была за Иваном Дмитриевичем, но при мысли о том, сколько еще шагов предстоит сделать, прежде чем позволено будет забраться к ней в постель, им овладела тоска. Он ограничился виноватым вздохом, призванным утешить ее самолюбие, и отправился в свою конуру. Выяснять отношения не было ни желания, ни сил.

По дороге, сняв сапоги, он на цыпочках вошел в детскую. Ванечка спал без всякого притворства, но его личико до сих пор не разгладилось и даже во сне сохраняло печать недавних страданий.

Глава 13

НОЧЬ И СВЕЧА

1

Было около трех, когда Гайпель спрыгнул на мостовую перед домом Ивана Дмитриевича. Дом спал, лишь ниши подъездов на темном фасаде были освещены синеватым кладбищенским светом. Он отсчитал влево от подъезда второе окно на третьем этаже и пустил в него камешком. Однажды Гайпелю уже доводилось таким способом вызывать хозяина квартиры, так что известно было, куда метить. Само собой, Иван Дмитриевич мог и не обрадоваться, но Гайпель счел своим долгом немедленно сообщить ему о случившемся. Почему-то казалось, что если бы они с Шитковским не вздумали сегодня навестить Петрова, с тем ничего и не приключилось бы.

Бац! Камешек ударился в карниз. Он подобрал другой, прицелился. Опять мимо. Лишь третий градинкой щелкнул по стеклу. Наконец окошко растворилось, показалась женская голова с распущенными на ночь волосами. Сонный русалочий голос тихо спросил:

— Кто тут?

— Господина Путилина по срочному делу, — громовым шепотом ответил Гайпель.

Через минуту-другую стукнула фрамуга в соседнем окне. Он различил между шторами знакомый силуэт.

— Иван Дмитриевич, важная новость. Петрова помните?

— Петрова?

— Ну, таможенник. Той ночью в «Аркадии» был…

— И что с ним? Эй! Чего молчишь?

— Тсс-с! — зашипел Гайпель.

Послышалось узнаваемое звяканье подковок по камням, показался одинокий прохожий. Так и есть, Шитковский. Ну и встреча! Гайпель замахал Ивану Дмитриевичу руками, показывая, чтобы тот спрятался, а сам прижался к стене за водостоком, втянул живот. Он не сомневался, что Шитковский нацелился по тому же адресу, чтобы опередить его, Гайпеля, и приготовился шагнуть навстречу со словами: «Опоздали, я уже зсь!» Будет ему сюрпризец! Но Шитковский, не доходя, почему-то свернул в соседний подъезд. Ошибся? Нет, быть того не может. Все извозчики знают, где живет Путилин, а полицейские агенты тем более.

— Иван Дмитриевич! — отступая на мостовую, позвал Гайпель.

— Кого ты там увидел?

— Спускайтесь ко мне, я вас умоляю…

Спустя четверть часа Иван Дмитриевич стоял на улице, слушал Гайпеля и смотрел туда, где зажглось на фасаде единственное окошко. Шитковский, несомненно, был там. Там, где совсем недавно Иван Дмитриевич пил коньяк с бароном Нейгардтом и тот называл имена людей, имеющих отношение ко всей этой истории: Потемкин, Зильберман, Екатерина Великая. Имени Шитковского среди них не было, Петрова — тоже.