Алхимия убийства

— Он был написан финским художником Эделфельтом. Как вы видите, левой рукой Пастер опирается на стопку книг. Его рука была парализована после одного из ударов.

Я испытала большое уважение к этому человеку и восхищение им еще до того, как мы встретились. Он так увлечен своей работой, что даже физический недуг не сломил его.

— Этажом выше спальни и личная гостиная, а первый этаж — для приема гостей.

В конце коридора рядом с дверью, ведущей в кабинет Пастера, большое окно. Оконное стекло с тонкими красными, сине-зелеными и пурпурными прожилками. Перед окном странная скульптура: женщина бьет солдата прикладом винтовки. Называется она «Quand même».

— В переводе это приблизительно значит «Тем не менее», — объясняет Жюль. — Эльзасская женщина против прусского солдата — это должно символизировать, что немцы оккупируют Эльзас-Лотарингию с 1879 года. Пастер преподавал в Страсбурге, крупнейшем городе в Эльзасе. Скульптура в доме Пастера — выражение его патриотизма и того, что, по мнению Франции, район находится под иностранной оккупацией.

Администратор возвращается и проводит нас в кабинет Пастера.

— Примите его извинения, он сию минуту вернется.

Кабинет Пастера не такой, как я ожидала. Я представляла себе, что у всемирно прославленного ученого, руководящего известным институтом, должен быть огромный кабинет, но он довольно небольшой и только подтверждает, что интересы его хозяина — в лаборатории с пробирками и микроскопами, а не в комнате, забитой книгами.

В кабинете темно-зеленые стены обрамлены бордюром из темного дерева. На окнах портьеры из темно-красного бархата. Ковры с восточными мотивами на коричневом деревянном полу. Спокойную цветовую гамму нарушает белый потолок, он, пожалуй, высоковат, чтобы добавить света пространству, и высокое зеркало до потолка от полки камина из красного мрамора.

Мне особенно нравится деревянная каминная полка с изящной резьбой. На ней еще одно произведение искусства: скульптура женщины, на цыпочках заглядывающей в зеркало и одной рукой тянущейся к розе.

Жюль отвечает на мой молчаливый вопрос.

— Скульптуру подарили Пастеру представители аграрного сектора в знак благодарности за создание вакцины против сибирской язвы, от которой ежегодно погибали тысячи животных и много людей.

На стене за письменным столом Пастера еще одно произведение искусства: рисунок женщины в черном, выполненный простыми чернилами Эннером.

— А этот рисунок?

— Он называется «Женщина в ожидании». На нем изображена женщина, скорбящая по потере Эльзаса. Пастер отказался от почетных званий, присвоенных ему немцами, после оккупации района Эльзаса.

Его письменный деревянный стол без резьбы с кожаным верхом непритязателен и прост. Позади стола обычное коричневое кожаное кресло. На стене напротив стола изумительной красоты золотисто-зеленые фарфоровые часы, больше метра в высоту и в ширину, XVIII века, в стиле Людовика XV.

Я испытываю благоговейный трепет, когда наконец входит доктор Пастер. Он стар и почтенен, как его здание. С ним молодой человек, представившийся доктором Томасом Ротом, ассистентом Пастера. Он держится весьма сдержанно.

Жюль безусловно прав относительно внешности Пастера. Он выглядит старым и изможденным, как это бывает с некоторыми людьми в пожилом возрасте. Однако я не вижу тусклости в его глазах даже за сильными линзами очков. Наоборот, я вижу детское изумление. У него ясные и живые глаза, излучающие сияние, как у человека, у которого впереди еще много лет и кому предстоит сделать немало открытий. И слабеющее тело не остановит его.

Что касается ассистента Томаса Рота, то он из категории редких людей со слишком серьезным выражением лица. Я не воспринимаю от него личной теплоты, как от доктора Пастера. Он заставляет меня испытывать неловкость, словно я нечто такое, что нужно вскрыть и изучить под микроскопом.

В облике Рота заметна отрешенность ученого, он словно вышел из затемненной лаборатории и привыкает к солнечному свету. Хотя сейчас мода на бороды, его лицо, как у Жюля, чисто выбрито. Я замечаю, что он говорит по-французски с небольшим акцентом. Хотя я не уловила акцент доктора Дюбуа, прононс Рота легче различается моим ухом.

Жюль кратко представляет меня:

— Это мадемуазель Браун, американка.

Они слегка касаются кончиками пальцев головы, будто на них есть какой-то убор, но никто из них не протягивает руку для пожатия.

Жюль обращается к Пастеру:

— Очень любезно с вашей стороны принять нас, хотя мы явились без предупреждения.

Я отмечаю глубокое уважение в его голосе. Это интересно, учитывая, что Жюль сам всемирно известен.

Пастер кивает в знак благодарности.

— Одно ваше имя заставило бы меня распахнуть двери, но должен признаться, что от руки написанные слова на обратной стороне визитки пробудили во мне интерес. Вы сбрили бороду, mon ami. Вы и Томас, должно быть, единственные мужчины во Франции старше восемнадцати лет, чьи лица не покрыты порослью.

— Возможно, единственные во всей Европе, — говорит Жюль. — Некоторые скорее выйдут на улицу нагишом, чем сбреют растительность на лице. Вы, наверное, слышали историю, гуляющую по кафе на бульварах, о гвардейце, который щеголял с вощеными восемнадцатисантиметровыми усами, самыми шикарными в полку. Один ус он подпалил, когда зажигал трубку. Конечно, он не мог маршировать на параде со своим полком и даже показываться на людях в таком виде. Бедолага был так удручен, что покончил с собой. Выстрелил себе в лицо, чтобы в открытом гробу не выставляли напоказ его позор.

Мужчины смеются и говорят, что женщинам этого не понять. Я воспринимаю эту историю как одну из таинственно возникающих и молниеносно разлетающихся сплетен, которые редко бывают правдой.

— Пожалуйста, господа, мадемуазель, присаживайтесь. — Пастер садится в кресло за столом. — Я прекрасно понимаю чувства этого гвардейца. Когда у меня плохо идут опыты, мне хочется самому расстаться с жизнью.

— D’accord, [32]— говорит Жюль. — Что касается бороды, то иногда проще скрыть лицо, оставив его открытым. У меня же есть важные причины, по которым я сбрил бороду, чтобы исчезнуть с глаз общественности.

Пастер сверкает глазами в мою сторону, и я чувствую, что краснею. Очевидно, он полагает, что причина поведения Жюля — любовная связь со мной.

— Я детектив из Нью-Йорка, — нагло объявляю я и удивляюсь, как вырвалась эта ложь. Должно быть, бесовские проделки.

— Не такая уж необычная профессия для женщины, — поспешно замечает Жюль, — если вспомнить, что Видок привлекал к работе в Сюрте женщин в качестве тайных агентов.

— Вы правы, — улыбается Пастер, — но те женщины были преступницы, тайно работавшие на него. Мадемуазель Браун не производит на меня впечатления преступницы.

— Мерси, господин доктор.

— Итак, друг мой, какова причина вашего визита в компании детектива из Америки?

Жюль подается вперед в своем кресле.

— «Черная лихорадка». Что эти слова означают для вас, доктор?

Пастер вскидывает брови:

— Болезнь, о которой я читаю в газетах. Похоже, некая разновидность инфлюэнцы. Самая смертельная и скоротечная болезнь, приводящая к летальному исходу, который может наступить быстро, иногда за несколько часов.

Иногда за несколько минут, хочу сказать я, но молчу.

— Как я понимаю, — продолжает Жюль, — название болезни дал молодой врач из больницы Пигаль, некий доктор Дюбуа, занимавшийся лечением этих случаев до последнего времени. Мы с мадемуазель Браун разговаривали с ним. Было бы странно, если бы с вами не связывались по этому вопросу, возможно — напрямую из правительства.

Пастер пропускает мимо ушей последнее замечание Жюля и спрашивает:

— Этот доктор, что он собой представляет?

Жюль на секунду задумывается.

— Он молод, у него пытливый ум. Имеет микроскоп и что-то вроде лаборатории в подсобном помещении больницы. Секретной лаборатории, учитывая неприятие медицинским сообществом ваших методов. Он признает некоторые положения ваших теорий, но проявляет осторожность, ибо побаивается тех, кто может помочь или помешать ему сделать карьеру.