Облава

– Неотложно передайте по линии в губчека, – сказал он. – Под строгую ответственность. – Снова вскочил в вагон и оттуда, из тамбура, смотрел, как дежурный неторопливо достаёт из нагрудного кармана очки, цепляет их на уши, поправляет на носу. Прочтя текст телеграммы, он глянул на Иванчикова, кивнул и поспешно зашагал к зданию станции.

Успокоенный и теперь-то уверенный, что телеграмма дойдёт и подмога ему будет, Иванчиков обернулся к Ксении. Она стояла в компании тех же хлопцев, улыбалась им. В руке держала карамельку – ясное дело, хлопцы угостили, – а вторую сосала, перекатывая её во рту языком. Не вынимая изо рта карамельки, спросила у Иванчикова:

– Ну, что ты хотел рассказать?

– Потом, погоди.

В тамбуре притихли, хлопцы смотрели на Иванчикова, видно, гадали, кем он может быть для неё, и Иванчиков пришёл в смущение от этого общего интереса к его персоне.

– Так я пройдусь по вагону, взгляну, может, все-таки здесь они, – сказала Ксения.

– Не надо, не ходи, – резким жестом задержал её Иванчиков. Нахмурился, повторил ещё решительнее: – Стой тут.

По тому, как нахмурился Иванчиков, как строго, жёстко говорил, Ксения догадалась, что ей почему-то действительно идти в вагон нельзя. Какое-то время пытливо смотрела на Иванчикова, силясь сообразить, в чем же дело, но тот ни словом, ни жестом не ответил на её немой вопрос.

Разговор, который хлопцы вели с Ксенией и который был прерван Иванчиковым, возобновился. Один из них, в матросском бушлате, великоватом ему, явно с чужого плеча, рассказывал о своей тётке:

– Знаете, сколько ей лет? Нет, не угадаете. Она на девять лет моложе меня. Во тётка.

Хлопцы из кожи вон лезли перед Ксенией, состязались в остроумии, красноречии. Ксении это нравилось. Они же нашли для неё место в ближнем купе, усадили, сами стояли в проходе.

Между тем поезд наконец тронулся. Перестукивались колёса, гремел и ходил ходуном вагон, свистал в дырах и разбитых окнах ветер, проносились мимо перелески, речушки, поля. Такие тут места – леса не было ни с той, ни с другой стороны. Иванчиков пытался вспомнить, подсчитать в памяти, сколько станций осталось до Гомеля и на какой из них могут, получив его телеграмму, сесть чекисты. Решил на каждой станции и на разъездах выходить из вагона или стоять на ступеньках, чтобы видеть, кто садится, и чтобы с перрона можно было увидеть его. Многих здешних чекистов он знал, многие знали и его.

«Вот бы мне в помощь человек четырех, – думал Иванчиков, – мы бы их тут и взяли, в вагоне, тёпленькими. Тёпленькими», – повторял он излюбленное словцо своего начальника, месяц назад убитого в бою. В предчувствии опасной операции Иванчиков пребывал в том особом состоянии, когда не терпится ринуться с головою в бой, навстречу опасности, когда веришь только в свою победу и не веришь, не принимаешь в расчёт того, что и сам можешь быть побеждён. В бою – а он уже повоевал с поляками и с бандитами – первыми поднимаются в атаку самые молодые. Он тоже был молод, не перевалило ещё за двадцать, и тоже первым бросался в атаку, получал за это и благодарности, и нагоняи. Однажды пошёл один с винтовкой на пулемёт в чистом поле, взял двух пулемётчиков-легионеров в плен. Тогда ему несказанно повезло: в пулемёте заело ленту.

Подъезжали к следующей станции. Медленнее застучали колёса, лязгнули буфера, поезд начал притормаживать. Иванчиков вцепился в поручни, стал на ступеньки, высунулся, чтобы видеть станцию и чтоб его было видно. Приближался вокзальчик, пассажиры разбегались вдоль состава, норовя угадать поближе к двери вагона. Пятый вагон, как обычно, остановился напротив здания станции, и Иванчиков прямо перед собою увидел Сапежку. Тот подбежал к вагону, протянул Иванчикову руку, поздоровался. В тамбуре сказал:

– Получили твою телеграмму.

– А как вы тут очутились? Вы же в Гомеле.

– Видишь, не в Гомеле, вчера там был.

– А почему один, если телеграмму получили?

– А разве мы вдвоём не справимся? – В узких жёлтых глазах Сапежки сверкнул озорной огонёк.

В тамбуре было пусто, и они разговаривали, не боясь чужих ушей.

– Надо было хотя бы милиционеров взять. Бандиты же вооружены. – Самоуверенность Сапежки Иванчикову не понравилась. – И как мы их брать будем?

– Не было под рукой милиционеров. Я на этой станции случайно очутился. Дежурный дал прочесть твою телеграмму, и я скорей к поезду. А телеграмма пошла дальше по линии. Где эти?

– Там, в самом дальнем купе. В чёрных кожанках. И Катерина с ними. Только осторожно.

Сапежка прошёл в конец вагона, заглянул в купе. Плоское лицо его перекосила злобная гримаса. Иванчиков побоялся, что Сапежка не удержится, попросит тех двоих предъявить документы, а то и ещё хуже – объявит арестованными. Дёрнул его за полу, оттянул подальше.

– Не тот, которого я видел в Захаричах. Не тот, – сказал Сапежка. – Надо искать помощников. Вон тут сколько красноармейцев.

– Так они же без оружия. Да и поверят ли, что это бандиты?

Сапежка молчал, думал, и, видно, ничего ему не приходило в голову – хмурился, щурил и без того узкие глаза. Иванчиков тоже молчал, ждал, что скажет старший.

– Чего смотришь? – разозлился Сапежка. – Сам думай. – И уже спокойнее добавил: – Будем следить за ними. Дойдёт твоя телеграмма и до губчека. Пошлют людей. Вот тогда и будем брать.

Это решение и было самым верным. Обоим нашлось место, причём рядом с купе, где ехали Шилин и Михальцевич. Катерина видела Сапежку и Иванчикова, но по-прежнему ничем не выдала, что знает их.

Следующий разъезд был Ксенин, и она собралась сходить. В компании все тех же своих попутчиков вышла из купе, остановилась в проходе. Оттуда увидела Иванчикова и подошла с ним попрощаться.

– Мне пора, – сказала она. – Сейчас моя станция. – И тут увидела Катерину, бросилась к ней. – Ой, тётя Катя, и ты… – Вдруг замерла, словно налетела на что-то: узнала Сивака. Тот сидел, привалившись спиной и затылком к переборке, с закрытыми глазами – дремал. У Ксении глаза расширились и словно остекленели от страха. Щеки побелели.

Катерина сообразила, что сейчас произойдёт, схватила Ксению за руку, чтобы отвести от купе. Но та вырвалась.

– Вот же они, вот! Они, эти самые, у нас были! Папку моего убили… – заговорила она сквозь всхлипывания. – Где мой папка? Куда его дели? Бандиты! – выкрикнула срывающимся голосом.

– Ксения! – дёрнула её за рукав Катерина. – Замолчи, что ты плетёшь?

– Это же бандиты! Ты что, не узнала их? Вот он, главный. Сивак. Вот он!

Шилин открыл глаза, но не переменил позы, как сидел, так и остался сидеть, только не сводил глаз с Ксении, не перестававшей кричать:

– Это вы убили папку! Где он, где?!

Стали собираться люди, оттеснили Сапежку и Иванчикова от купе.

– Ксения! – снова дёрнула девушку за руку Катерина. – Ты обозналась. Это ошибка. Не кричи, прошу тебя.

Кто-то из тех, что стояли возле купе, ахнул:

– Братцы, бандитов поймали!

– Где они, где? – тянулся хлопец в бушлате, силясь из-за голов увидеть этих самых бандитов.

Встал Михальцевич, с усмешкой похлопал Ксению по плечу:

– Девочка, ты не из сумасшедшего дома сбежала? Если не замолчишь, я тебя на первой же станции сдам в милицию. А ну, замолкни!

– Сдай, сдай! Я не боюсь. – Ксению всю трясло, она всхлипывала, рукавом жакетки вытирала слезы, размазывая их по щекам. – А ты главарь банды, ты папку убил! – показала пальцем на Шилина.

– Уймите вы наконец эту истеричку! – крикнул Шилин, обращаясь к Катерине. – Или выведите её из купе.

Ксения ненадолго замолчала, глотала слезы, закрывая рукою лицо. Сапежке и Иванчикову удалось между тем протиснуться сквозь толпу, и они очутились в купе.

– Товарищи, товарищи, позвольте! Что тут происходит? – спросил Сапежка таким решительным тоном, что все признали в нем начальство. – Кто бандиты?

– Вот один, вот другой, – ткнула Ксения пальцем в Шилина и в Михальцевича. – Они в Захаричах людей побили.

– Прошу документы, – обратился Сапежка к Шилину.