Мученик

Огромного роста тюремный надзиратель из «Маршалси» занервничал, когда Шекспир объявил, что прибыл по делу государственной важности.

— Я к Джону Даути.

Надзиратель задумался.

— Я не знаю такого заключенного.

— Вспоминай, он собирался убить сэра Френсиса Дрейка и попал сюда пять лет тому назад.

Надзиратель покачал головой.

— Нет, господин. Я здесь уже три года, и не припомню заключенного под таким или похожим именем.

— Дай посмотреть твои записи.

Надзиратель озадаченно взглянул на Шекспира.

— Ты ведешь журнал заключенных?

— Конечно, господин. Только зачем он вам, если заключенного, который вам нужен, здесь нет?

— Дай взглянуть.

Каморка надзирателя была под стать мрачной атмосфере тюремных коридоров. В комнате стоял стол, два табурета, горел камин и лежали рабочие инструменты надзирателя: связки ключей, плети и палки для битья, кандалы и тяжелые цепи. Он протянул руку к пыльной полке, снял с нее пухлый том и с глухим ударом опустил его на стол, где уже стоял поднос с остатками еды.

Шекспир полистал страницы журнала, нашел записи 1582 года, когда сюда должны были привезти Даути. Вот оно: Даути, Джон, сговор с целью убийства; заключение в строгой изоляции.

— Вот тот, кто нам нужен, тюремщик.

Надзиратель нервно звякнул ключами.

— Никогда о нем не слышал. Можете заглянуть в любую камеру и поговорить с кем хотите, только под таким именем вам никого не найти.

Шекспир посмотрел надзирателю прямо в глаза. Надзиратель нервничал, но говорил правду. Так что же случилось с Даути?

— Знаешь заключенных, которые пробыли здесь пять или более лет, кого-нибудь, кто мог бы вспомнить этого человека?

— Да, это Дейви Беллард. Он здесь за подделку документов уже пятнадцать лет, или даже дольше. Беллард — самый умный из всех заключенных, да и человек неплохой.

Дейви Беллард был невысоким человеком с длинными нечесаными волосами и косматой бородой, которую, похоже, отращивал все годы заключения. Но взгляд его был живым и ясным.

— Да, господин Шекспир, я припоминаю Джона Даути, — сказал он. — Злющий, никогда таких не встречал. За то, что сделали с ним и его братом, был готов любого прикончить. Я подшутил над ним, а он меня чуть не убил. — Беллард задрал лохмотья, некогда бывшие рубашкой. — Видите этот шрам? Он ударил меня скребком, которым кузнецы подрезают лошадиные копыта. К счастью, лезвие наткнулось на ребра. После этого случая я старался не встречаться с Джоном Даути. Никогда не знаешь, чего ждать от такого типа.

Шекспир осмотрел уродливый, с рваными краями, шрам.

— Что с ним произошло?

— Удивительное дело, господин Шекспир. Мы были уверены, что его повесили. Заговор с целью убийства карается виселицей. Но если его и повесили, то мы ничего об этом не слышали. Он пробыл здесь всего несколько дней и одним прекрасным летним днем просто исчез. Может, его перевели в другую тюрьму, но точно не скажу. Вздернули его или освободили — неизвестно. Для всех нас, сидящих здесь, это было загадкой, да и по сию пору остается загадкой. Не то чтобы это занимало все наши мысли. Что до меня, то я был только рад избавиться от него.

— Спасибо, господин Беллард, — произнес Шекспир, отдавая ему шиллинг. — А на какой срок вас осудили?

Беллард оглянулся, желая убедиться, что надзирателя нет поблизости.

— Десять лет, господин Шекспир, но не говорите тюремщику, а то он меня вышвырнет. Мне здесь хорошо. Я не хочу уходить.

Впервые за этот день Шекспир с трудом, но улыбнулся.

— Не бойтесь, господин Беллард, я не выдам вашей тайны. А если вы услышите в этих стенах что-нибудь из того, что мне было бы интересно, буду рад получить от вас эти сведения, которые передам в департамент господина секретаря Уолсингема.

Беллард заговорщицки постучал пальцем по носу:

— Разведка, господин Шекспир?

— Что-то вроде того. Особенно меня интересуют сведения о фламандце, любом, о котором ты вдруг услышишь. А еще о иезуитах…

Шекспир вышел из камеры и попросил надзирателя отвести его сначала к Пламмеру, а затем к Пигготту, католическим священникам, о которых говорил ему Гарри Слайд. Шансов было немного, но Шекспира очень заинтересовали гости, присутствовавшие на мессе и ужине. Может, от них он получит больше сведений. Может, они приведут его к иезуиту Саутвеллу, тогда одной неудачей будет меньше.

Сначала он зашел к Пламмеру.

— А, господин Шекспир. Гарри Слайд говорил мне о вас.

— О вас он мне тоже рассказывал, господин Пламмер. Насколько мне известно, вы время от времени снабжаете его информацией.

— Так и есть.

— Я хочу знать подробности о мессе, которую здесь отслужили. Присутствовали, я полагаю, вы, Пигготт, три дамы — Энн Беллами, леди Френсис Браун и леди Танахилл.

— Еще иезуит по имени Коттон.

— Вы уверены, что это его настоящее имя?

Пламмер почесал в паху, словно больной сифилисом, — не исключено, что он действительно был болен, — и скорчил такую гримасу, словно испытывал сильнейшее физическое недомогание.

— Да откуда мне знать? Маловероятно, конечно: те, кого засылает сюда Английский колледж, редко называются настоящими именами.

— Понятно. А может, он быть Робертом Саутвеллом, священником?

— Говорил уже, откуда мне знать? Я слышал о Саутвелле. Он — поэт, и славился своей набожностью еще до прибытия в Англию прошлым летом. Но в Дуэ или Риме я с ним не был и не знаю его лично.

— У нас есть описание его внешности в юности. Невысокого роста, среднего телосложения, огненно-золотистые волосы, глаза зеленые или голубые. Коттон подходит?

Пламмер ответил не задумываясь:

— Очень может быть, но мне показалось, что у него серые глаза.

— А он не обмолвился, где бывает, где живет, с кем видится?

Пламмер покачал головой.

— Нет. Иезуиты не настолько глупы.

— А дамы на мессе, они его знали?

— Думаю, юная Беллами знакома с ним, но остальные — нет, мне показалось, что они были им просто очарованы. Да и я тоже. Он — необычный и приятный человек. Я видел, как люди к нему тянутся, а он обращает их в католическую веру. Господин Шекспир, он кого хочешь завлечет в свои сети.

— А твой коллега, Пигготт?

— Он мне не нравится. Я ему не доверяю, а он — мне. Он хорошо знаком с Коттоном, прижимал его к своей вонючей груди и шептал ему что-то на ухо. Если хотите больше узнать о Коттоне, лучше поговорите с Пигготтом. Но мне кажется, что он опасен.

— А те три дамы за трапезой?

— Жеманные, глупые женщины, вообразившие, что небеса — лучше благопристойной земной жизни. Боюсь, что все они на пути к погибели, и мне их жаль. Они — безобидны и не представляют опасности для государства.

На прощание Шекспир произнес:

— Пламмер, я позабочусь о том, чтобы ты получил достойную награду за труды. Будь начеку и держи ухо востро. Мне нужна информация о фламандце, который любит, когда его бьют женщины, а потом избивает их сам. И еще, когда я пришел, мне показалось, что надзиратель чем-то обеспокоен. С чего бы это?

Пламмер снова почесал в паху, затем поскреб шею.

— Блохи, сэр. Здесь ими все так и кишит. Подозреваю, что они живут на крысах, разжиревших, словно обожравшиеся коты. Да, тюремщик. Хороший человек, заведует приличной тюрьмой, если не считать блох. Но есть у него один маленький секрет. Не может он отступить от старой веры. И еще, сэр, есть еще одна вещь, которая, возможно, щекочет ему нервы. За сегодняшний день вы не единственный наш посетитель.

— Правда? Кто еще приходил сюда?

— Ричард Топклифф. Как и вы, он расспрашивал о нашей трапезе и мессе. Признаюсь вам, господин Шекспир, он меня напугал до полусмерти.

Шекспир почувствовал, как напряглись его мускулы.

— Топклифф?

— Как и вы, он, как мне показалось, очень заинтересовался дамами и Коттоном, а еще угрожал мне дыбой, если я не буду отвечать на его вопросы прямо, так что я без колебаний выложил ему все, что знал.

— Ты рассказал ему о том, что работаешь на Слайда?