Операция «Фараон», или Тайна египетской статуэтки

— Археологические карты, говоришь?

— Да, я археолог. Я учился в Берлине. После начала войны мне пришлось вернуться в Египет.

Омар сел и, глядя в темноту, размышлял о том, можно ли довериться незнакомцу, рассказав о том, как он работал у профессора Шелли. Но недоверие было слишком велико, и он промолчал.

— Они не имеют права так с нами обходиться, — начал собеседник. — Кучка колонизаторов! Но время придет, и тогда…

— Тише! — предупредил Омар. — Охрана по ночам подслушивает под дверями.

Они проговорили всю ночь, и Омар начал верить, что эк-Касар говорит правду, что он не британский шпион, и все же Омар решил быть очень осторожным. Ненависть, с которой Нагиб говорил об англичанах, могла оказаться ловушкой.

Через неделю совместного существования Омар и Нагиб начали постепенно проникаться доверием друг к другу. Это было похоже на осторожное взаимное ощупывание. Они проводили рядом бесконечные ночи, не видя, но лишь слыша друг друга, и это оказалось наиболее важным. Слова, сказанные в темноте и не сопровождаемые мимикой и жестами, весят намного больше. Каждый раз, заговаривая ночью, Нагиб проклинал британцев и колонизаторов вообще, при этом приводя столь убедительные аргументы, что у Омара исчезли сомнения в искренности сокамерника.

Казалось, в той же степени, что Омар отчаивался, Нагиб утверждался в своих радикальных взглядах. Нагиб успокаивал Омара, убеждал не бояться будущего, у него, мол, есть много друзей, и они никогда не допустят, чтобы с его, Нагиба, головы хоть волос упал. И Омара в беде не оставят.

Омар не слишком верил этим уверениям Нагиба, считая их просто попыткой утешения в безвыходной ситуации. Однако однажды ночью случилось нечто неожиданное: Омар проснулся, услышав стук в окно.

— Нагиб! Нагиб! — прошептал Омар. — Ты слышишь?

— Да, — ответил Нагиб.

— Что это может быть?

— Разве я Аллах? — послышалось из темноты.

Стук становился громче.

— Вставай! — прошептал Нагиб. — Встань спиной к стене и помоги мне.

Омар на ощупь пробрался к стене. Сцепив руки, Омар помог Нагибу подняться к окну и открыть внутреннюю задвижку на ставне.

— Что там, Нагиб? — нетерпеливо спрашивал Омар, глядя наверх. Под тяжестью сокамерника болели пальцы. Он слышал шорохи, производимые Нагибом, и беспокойно поинтересовался: — Сколько мне еще держать тебя?

Нагиб посмеивался, и Омару хотелось даже отпустить руки, лишив того опоры, потому что Нагиб не отвечал, но затем он услышал голос:

— Совсем не просто достать бутылку сквозь прутья решетки. Опускай!

— Что случилось? — повторил Омар, как только Нагиб оказался внизу.

— Кто-то послал нам выпить!

— Что?

— Именно так, перед окном на веревке висела бутылка. — И он подал ее Омару.

— Бутылка? Что это значит? — И Омар вернул ее Нагибу.

Вынимая зубами пробку, Нагиб уверенно ответил:

— Я же говорил тебе, что у меня много друзей. — В темноте было слышно, как он пьет из горлышка. — Виски, ирландский виски.

Омар потерял дар речи. Когда Нагиб вновь передал ему бутылку с предложением выпить, Омар ничего не ответил. Он понюхал напиток, но запах вызвал у него отвращение; Омар вернул бутылку, не приложившись к ней, и лег на свою койку.

Нагиб наслаждался виски, как наркотиком, в котором ему было отказано долгое время, издавая удовлетворенное фырканье и беседуя сам с собой, так как Омар молчал. Он восхвалял дружбу и будущее Египта. Когда в своей эйфории Нагиб слишком повышал голос, Омар останавливал его.

Омар уже было подумал, что алкоголь усыпил Нагиба, но тот вдруг начал держать пламенные речи о Саде Заглуле, предводителе египетских националистов, и их общем деле. И каждый раз, когда возле дверей камеры звучали шаги охраны, Омар был вынужден зажимать рот пьяного сокамерника. Лежа на койке, ставшей частью его жизни, Омар слушал Нагиба, который и в состоянии глубокого опьянения говорил разумные вещи о том, что Египет принадлежит египтянам и никому другому и что британцам безразлично будущее Египта, но речь в этой войне идет о Суэцком канале и морском пути в Индию. К утру, когда в окно упал луч света, язык Нагиба начал тяжелеть, он постепенно замолкал и, наконец, уснул.

Еще до начала побудки Омар попытался спрятать бутылку. Он хотел опустить ее в ведро, находившееся в камере для совершения естественных потребностей. Но, предварительно оглядев бутылку со всех сторон, он сделал неожиданное открытие: на этикетке, так что увидеть можно было лишь сквозь бутылку, находился рисунок — очертания кошки, точно такой же, как его ожог.

Омар испугался. Что это могло значить? Он смотрел на спящего Нагиба и слушал его тяжелое дыхание. Омара нелегко было напугать, но в тот момент он пожалел, что записался в рабочий корпус. Бутылка в его руках дрожала, а на затылке выступил пот. Сквозь дверь он услышал шаги охраны, затем крики: «Утренняя поверка, утренняя поверка!» Он слышал их каждое утро в течение месяца. Нагиб спал.

Когда ключ повернулся в замочной скважине, Омар быстро спрятал бутылку у себя под матрасом. Офицеру он объяснил, что Нагиб болен, что тот всю ночь мучился от спазмов желудка и теперь лучше не будить его. После скудного завтрака — чая с темным хлебом — и утренней поверки Омар возвратился в камеру. Нагиб храпел.

Закинув руки за голову, Омар глядел в потолок над своей койкой, с которого облезала краска. Уже почти пять лет прошло с момента его загадочного похищения, чуть не стоившего ему жизни, и причины которого так и остались сокрыты. Омар уже забыл о событии, имевшем столько последствий и оставившем столько улик, которые, однако, все вместе ни к чему не вели, или, скорее, заставил себя забыть о нем. Все дальнейшие поиски казались ему бесполезными и даже опасными, а забвение оказалось лучшим лекарством. Быть может, он стал жертвой ошибки что тем не менее не объясняло роли Юсуфа и его дочери Халимы во всей истории.

Халима — он все еще не забыл девочку. Долгое время он верил, что она обманула его, иллюзией чувств желая отвлечь от каких-то важных событий. Конечно, тогда он был еще неопытным мальчиком, но ему не хотелось верить в возможность обмана. Не важно, почему Халиме пришлось исчезнуть однажды ночью. Она сделала это не по собственному желанию. Быть может, она, так же, как и он, необъяснимым образом была втянута в какой-то заговор. В любом случае ее исчезновение не давало повода обвинять ее.

Так думал Омар, пока лежал и слушал дыхание Нагиба. Менее всего он ожидал, что прошлое настигнет его здесь, в камере. Какое отношение имели британские оккупанты к гробнице под домом Юсуфа, а Нагиб — к нему? И было ли это все вообще связано? Или это просто совпадение? Омар вспомнил слова профессора о том, что величайшие открытия совершаются не с помощью науки, а по воле случая.

Что ему делать в этой ситуации? Должен ли он спрятать бутылку и промолчать о своем открытии? Или ему следует выпытать у Нагиба, какое значение имеет образ кошки? Омар не находил ответа и чем больше пытался распутать это сплетение фактов, вопросов и нелепостей, тем менее он был в состоянии мыслить ясно и логично.

Следуя интуиции (еще минуту назад эта мысль показалась бы ему неуместной), Омар поднялся, схватил правый рукав сокамерника и оголил его руку.

В жизни бывают ситуации, когда то, чего ожидаешь, может напутать больше, чем неожиданное. Омар ожидал увидеть на плече Нагиба такой же знак, что был и у него. Теперь же, когда он четко видел его перед собой, Омара бросило в дрожь. Испуганно, будто увидев нечто запретное, он опустил рукав Нагиба. В этот момент тот проснулся.

С наибольшим удовольствием Омар убежал бы подальше, но этому препятствовали стены камеры, запертая дверь и охрана, дежурившая в коридоре. Он почувствовал себя настолько слабым и неуверенным, что решил просто ждать, что произойдет дальше. Поэтому он резким движением достал бутылку из-под матраса и сунул ее Нагибу.

Тот сначала испугался, затем, следуя повелительному жесту, пригляделся.

Губы Нагиба искривились в усмешке. За то время, что они провели вместе, Нагиб еще никогда не смеялся. Но он молчал, что буквально привело Омара в бешенство. Он нагнулся, поднял рукав и показал ему на знак кошки.