Семь преступлений в Риме

Стиль этих гравюр отличался от тех, что хранились в Ватикане. Вместо хорошо знакомых жанровых сценок — странные и гротескные чудовища, лошади с крысиными головами, человечьи головы с телами саламандры, гримасничающие птицы, которые погоняют кнутом повозку, запряженную людьми, боевые машины из шлемов, колес и воронок, и повсюду сцены пыток, казней; грешники, бездумно отдающиеся демонам, капающая кровь и отрубленные члены.

До меня начинало доходить, что понимал Леонардо под «интуицией художника»: в этом безумном мире было место страшным преступлениям.

— И в самом деле, это необычные работы…

Я внимательно рассматривал рисунки, стараясь обнаружить какой-нибудь знак. Но безумие Босха, давая пищу для воображения убийце, не давало ответов на мои вопросы.

Выходило, что послание, найденное утром, стоило всех доказательств; «Ван Акен рисует».

— Мэтр Мартин гравирует выборочно элементы картины, не так ли?

— Да. Подобная живописная манера слишком сложна для полного воспроизведения. Потерялись бы некоторые персонажи, детали. Так что Мартин особо выделяет их.

— У вас есть еще гравюры?

— А как же!

Он опять покопался в пачке.

— Там вы просмотрели экземпляр каждого тиража. Есть еще собрание смертных грехов, которыми интересовался кардинал. Оно в отдельной папке, но я ее не могу найти…

— Отдельная папка? Сегодняшний клиент мог ее купить?

— В таком случае ему нужно было приобрести всю серию полностью. Десяток гравюр, если не больше. А такое маловероятно, потому что мы обычно оставляем один оттиск на тот случай, если появится новый заказчик.

— Купить весь тираж с условием, чтобы не осталось ни одного экземпляра? Не означает ли это, что сделка тайная?

— Не знаю. Во всяком случае, это необычно.

— А вы помните содержание недостающих гравюр?

— Право, они были такого типа, как и эти… Но описать вам их точно…

Я чувствовал, что истина ускользает от меня, как только я к ней приближаюсь…

— Постарайтесь вспомнить. Если я вам скажу, что именно этот человек и эта гравюра представляют для кардинала…

Несмотря на январский холод, пот выступил на его лбу.

— Я… я не большой почитатель этого художника, как вы поняли. И не очень приглядывался к этому тиражу. Могу только сказать, когда он выпущен. Если…

Он нерешительно взглянул в сторону мастерской.

— Если?..

— Вы ничего не скажете моему хозяину? И… засвидетельствуете мое старание кардиналу?

— Говорите.

— Если уж исчезли гравюры, то, без сомнения, осталась матрица. Стоит только намазать ее типографской краской, положить под пресс и…

Разумно.

Я заверил его в вечной признательности кардинала и вошел вслед за ним в мастерскую. Подмастерье пошарил слева и справа, открыл несколько сундучков, приподнимал стопы бумаг и страшно потел.

Наконец с торжествующим видом потряс медной дощечкой:

— Вот она!

Я хотел было взять доску — так мне не терпелось осмотреть ее, — но он жестом руки удержал меня.

— Его преосвященству, несомненно, будет приятно получить оттиск.

Он стер пыль с дощечки, которая заблестела на свету, намазал поверхность краской, затем вытер ее мягкой тряпочкой, чтобы краска заполнила только гравированные места. Затем вложил дощечку в пресс, накрыл чистым листом, сверху положил матерчатую прокладку. Потом крутанул колесо, которое привело в движение деревянный винт, крепко сжавший уложенное. Через короткое время он вынул лист бумаги с отпечатавшимся изображением и протянул мне его.

— Только умоляю ни слова не говорить моему хозяину.

Я осторожно взял лист за края, будто бумага могла обжечь мои пальцы. Наконец-то я держал в руках отгадку ужасных преступлений.

Гравюра эта и поныне хранится у меня. До сего дня она является наилучшим доказательством предугаданного мной развития событий. Впрочем, те, кому я показывал ее, никогда не спорили. Да и зачем спорить? На ней изображены все преступления.

Убийство Джакопо Верде — для начала: обнаженное тело, обезглавленное, меч, вонзенный в спину. Да Винчи видел в нем один из ключей к загадке: найдите смысл, который вкладывал убийца в это деяние, говорил он, и вы вскоре поймаете его. Голова Джакопо Верде тоже там, на небольшом отдалении, с завязанными глазами, — точно такой увидели мы ее в колонне Траяна.

Другое убийство, совершенное на Форуме, просматривается на втором плане гравюры. Мужчина, опять же обнаженный, со связанными за спиной руками, — на перекладине лестницы. Крылатый демон, похоже, поддерживает его голову веревкой. Чтобы, возможно, повесить его или дергать, как это делают с марионетками. Да и, судя по всему, Джентиле Зара перед смертью действительно был не лучше куклы…

В центре линии, соединяющей двух человек, изображена кончина старухи Джульетты. Створки раковины и нож, вызвавшие наше недоумение при их обнаружении в тот вечер, имеют на рисунке несоразмерные формы. Однако убийца не отказался от примера для подражания: он как смог расположил эти элементы на пыточном ложе. Есть там и его изображение: он, как кажется, находится рядом со своей жертвой, с поднятым мечом, готовый отрубить ей голову. Глаза его скрыты под чем-то вроде маски. Опять же — намек на извращенцев в таверне и их странные привычки?

Итак, три преступления, родившихся в воображении Иеронима Босха и педантично осуществленных убийцей. Тем самым, который нарисован ниже с головой удода: мавританская одежда, перчатки, сабля на боку, птичья маска… Точный портрет, данный синьорой Мелькиоро в начале расследования.

Но самое тревожное заключалось в остальных изображениях гравюры: отсеченные члены; тело, брошенное в яму; некто, подвешенный внутри колокола; еще один, лежащий под деревом; какой-то полураздетый толстяк, пронзенный стрелой… Этот роковой рисунок излучал больше, чем угрозу: он пророчил череду будущих преступлений.

«Ван Акен рисует», — утверждалось в послании. Стало быть, убийца только начинал свою серию…

Теперь нужно было срочно выслушать Мартина д'Алеманио. Я узнал его адрес и не мешкая отправился к зажиточному дому, выстроенному за Пантеоном. Встретила меня служанка с суровым лицом, мало расположенная беспокоить своих хозяев. Я долго упрашивал ее, представившись порученцем кардинала, и лишь при упоминании имени моего отца, с которым ей пришлось когда-то иметь дело, она согласилась проводить меня в одну из комнат на втором этаже.

Несколько женщин сидели там на стульях вокруг кровати синьоры д'Алеманио. Та оказалась пожилой дамой, очень бледной, заметно ослабевшей, но взгляд ее был живым, а сознание работало четко.

— Мне сказали, что вы, молодой человек, — сын баригеля Синибальди и хотели бы увидеться с моим мужем.

Женщины уставились на меня.

— Действительно, синьора. По крайне важному делу.

— Вы похожи на него.

— Простите?

— На вашего отца, баригеля… вы на него похожи. То же благородство в лице, тот же огонь в глазах… Хороший был человек…

— Весьма тронут, приятно слышать… — несколько сконфуженно произнес я.

— Сколько вам было лет, когда он погиб?

— Восемнадцать.

— Бедный мальчик. Я помню о том ужасном случае. Ваша мать, вероятно, очень переживала…

Я не ответил, посчитав, что это само собой разумеется.

— Вы не знали, что мы были немного знакомы?

— Нет, синьора.

— Сын Розины, моей служанки, случайно впутался в какое-то неприятное дело. Ваш отец проявил понимание и гуманность, помог оступившемуся юноше…

Женщины принялись перешептываться.

— А вы сами, что вы делали эти четыре года?

— Я… учился на врача.

— Ах! Как жаль, что вы пришли так поздно. Но увы! Боюсь, что уже никакая медицина мне не поможет. Перестаньте, кузины, не протестуйте, я вовсе не пытаюсь разжалобить этого молодого человека. Кстати, видите, он уже проявляет признаки нетерпения.

Тон ее стал любезно-насмешливым.