Безжалостный Орфей

Кто-то спросил:

— Может, ей дурно?

— От такого визга точно дурно будет, — сказал все тот же голос.

Трясущимися пальцами Юличка скинула цепочку и повернула замок.

Соседи в тревоге заглядывали к ней. Перед ними стоял невысокий паренек в форме почтальона с коробкой, зашитой в рогожу. Он протянул бандероль (как видно, матушка прислала):

— Распишитесь вот тут и кричите на здоровье.

Юличка заметила, что мужчины с интересом разглядывают легкий наряд. Она запахнулась, чиркнула карандашом, вырвала из рук коробку и захлопнула дверь, забыв дать почтальону на чай. Какой стыд! И так глупо выглядеть перед соседями. Вот до чего доводят необоснованные страхи. Все эта нервозность женская.

* * *

Министерство народного просвещения смыкалось с Министерством внутренних дел. Так что воочию можно убедиться, как забота о народном образовании перетекала в надзор за порядком. А то ведь чем больше народ знает, тем больше хочет, шалит и вообще ведет себя как ему вздумается. Совсем в темноте народ держать тоже не полагается, дураков у нас и во власти достаточно, зачем же дураками управлять. Во всем надо сохранять баланс: немного поучили — немного приструнили. И наоборот. Того глядишь, лет через сто выберемся к светлому будущему.

Господа, что неусыпно пеклись о народном знании и его послушании, как раз оторвались от борщей и котлет. Неторопливыми кучками они возвращались на свои места, чтоб, значит, с утроенной обедом силой «пектись» и «не пущать».

В толпе одинаковых пальто с золотыми веточками на отворотах Лебедев приметил знакомого, замахал и приложил все усилия, чтобы господин соизволил вынырнуть из потока чиновников. Он тепло поздоровался с ним за руку.

Статскому советнику не было еще и сорока, но лысина красила гладкое от морщин чело. Строгое и в то же время справедливое выражение лица говорило, что хозяин его привык инспектировать и наблюдать всеобщее послушание. Другими достоинствами лицо не отличалось и было столько же обычным, сколько и расплывчатым. Не поймать характер. Ростом Иван Васильевич не вышел выше Ванзарова, но должность его приподнимала чуток над землей, так что грудь выпирала воздушным шариком.

Лебедев представил доброго знакомого из сыскной, намекнув, что у него есть несколько вопросов. Сам же предусмотрительно отступил в сторонку.

Иван Васильевич придирчиво, как он осматривал гимназии, осмотрел Родиона и остался доволен.

— Очень хорошо, молодой человек, что отдали себя государственной службе. Похвально, — сказал он, источая запах обеда. — Так что вас интересует?

— Ваша любовница, — сказал Родион.

Из шарика выпустили воздух. Иван Васильевич пригнулся, словно над ним пролетела палка, вздрогнул и трусливо оглянулся по сторонам.

— Я не понимаю… Что… Как… Это не ко мне… Каким образом… — залепетал он.

— Мы расследуем смерть госпожи Саблиной. Необходимо кое-что выяснить. У вас.

— Господа, но не здесь же… Не сейчас… Нас могут услышать… Тише, прошу вас…

— Желаете вызов повесткой в участок или здесь и сейчас поговорим? — ласково спросил Родион.

Аполлон Григорьевич старательно делал вид, что тут ни при чем и вообще занят разглядыванием бюста Ломоносова, что воткнули посреди клумбы.

Основин поник и смирился.

— Что вы хотели знать? — тихо спросил он.

— Откуда узнали о смерти Саблиной?

— Весь день было какое-то странное чувство, что случилась беда… Сам не знаю.

— Решили поехать и проверить. Но из пролетки не вышли, а послали уличного мальчишку узнать, — сказал Родион так уверенно, словно был там.

— Ничего не скроешь, — вздохнул Иван Васильевич. — Так вы же все знаете…

— Почему сами не пошли?

— Боязно стало. Тем более час неурочный, могли заметить. Там еще швейцар торчал.

— Иными словами, барышню Саблину посещали рано утром, в одно и то же время?

— У меня ведь служба… А так скажешь, что инспекция назначена, и свободен…

— Посещения регулярные: понедельник, среда, пятница.

— Я бы сказал: вторник, четверг, суббота…

— Воскресенье посвящали семье. Умно, — похвалил Ванзаров. — Кому был известен этот распорядок?

— Да что вы! — Иван Васильевич даже встрепенулся. — Уж я так следил, чтобы ни одна душа не вынюхала… У меня же семья, положение…

— Ваша супруга была в курсе этойинтрижки?

Основин натянул фуражку поглубже:

— Избави бог!

— Она у вас женщина крупная, с характером, может и скалкой прибить.

— Откуда знаете? — в тревоге спросил инспектор гимназий, оплот нравственности.

— Это очевидно, — объяснили ему. — Когда и где вы познакомились?

— С супругой?!

— С Марией Саблиной. Ваш семейный роман следствие мало интересует.

— С год назад… — Основин будто уплывал в воспоминаниях. — От скуки пошел на какой-то концерт классический, и вдруг вижу… Она. Неописуемая, волшебная, чудесная… Я смотрю на нее, она на меня смотрит, и ничего сказать не можем… Просто волшебство какое-то… Она была так прекрасна, какой бывает женщина только в мечтах…

Родион покосился на Лебедева, спрашивая одними глазами: «Неужто так хороша?» Аполлон Григорьевич, конечно, подслушивал. В ответ сделал мимический знак: «Да ничего особенного, самая обыкновенная деваха, смазливая». Ну не так конкретно, но общий смысл Ванзаров уловил.

— Любили Саблину искренне и глубоко, — сказал он.

— Это не любовь… У меня словно кусок из моего страдающего сердца вырвали… Огромное, тихое, несравненное счастье… Ничего теперь не хочу…

— Мария любила развлечения?

— Машенька любила музыку… Хотела стать пианисткой, а стала учительницей музыки.

— Часто появлялись с ней в увеселительных заведениях?

— Очень редко… Понимаете, мне так тяжело! Я ведь даже выговориться ни с кем не могу. Зачем она так со мной поступила? За что? Зачем разрушила наше счастье этим безумным поступком? Как могла убить себя? Что за трагедия…

— Не было никаких предпосылок? Не хотели ее бросить?

— О чем вы! Накануне Маша была весела, смеялась, шутила, обсуждала, как мы поедем…

— Договаривайте, здесь все свои.

— Честно говоря… — Иван Васильевич запнулся, чтобы вытереть глаза. — Не мог я ее все время взаперти держать… Обманул я вас, вечером пятого обещал отвезти Машу на загородный концерт, там знакомых моих точно не будет. Она обрадовалась, платье купила. И вот чувствую, что творится что-то дурное, весь день сам не свой… Потом увидел окна темные… Ну, дальше вы знаете.

— Спасибо за откровенность, — сказал Родион.

— Да что там… Прямо напасть какая-то…

— Иван Васильевич, сейчас прошу ответить совершенно искренне…

— Конечно, конечно… Я готов.

— У кого еще из ваших знакомых такая напасть случилась? У кого любовница руки на себя наложила?

Основин посмотрел на Лебедева, словно ища поддержки. Но знакомый его усердно не понимал намеки. Даже не замечал. Опять его интересовал мраморный Ломоносов. И с чего вдруг такая любовь к скульптуре?

— Так ведь у Петра Афоновича… Тоже… Несчастье…

— Это полковник Милягин, что ли? — сболтнул Лебедев, но развить тему ему не дали.

— Что слышали о смерти госпожи Лукиной? — спросил Родион.

— Я не знаю, кто это… — Иван Васильевич шмыгнул носом… — Ах, вы про… Нет, у нас не принято посвящать знакомых в имена… подруг.

— Только господина Милягина постигло несчастье?

— К сожалению, нет… С неделю тому у Пигварского тоже… произошло…

— У Леонида Самойловича? — опять влез Лебедев. — Вот уж не знал.

— Он не стал широко об этом оповещать…

— А кто была… дама этого Пигварского — учительница?

— Кажется, актриса или певичка, какая разница… Господа, прошу простить, но время вышло… Меня уже хватились… Если больше не могу быть вам полезен…

Иван Васильевич отвесил сдержанный поклон и торопливо ушел под крыло народного просвещения. Оставив своего приятеля в крайнем смущении.

— Какие, однако, странные у вас друзья, — сказал Родион.