Деревянная грамота

— Муж гонится? — Богдаш приосанился. Уж заехать-то в ухо чурбану, от которого женка, заскучав, по сторонам поглядывает, он был всегда готов.

— Да убирайся же ты, Христа ради!.. — взмолилась красавица.

— А что стряслось-то? — не слыша шума погони и поняв, что это — одни бабьи глупости, коли не лукавство и притворство, Богдаш попытался обнять свою избранницу.

— Вот как схватят — так и поймешь! Всю подноготную из тебя выбьют, пообещала она. — Уходи — потом придешь! Потом… завтра… к обедне…

А больше и сказать ничего не смогла — Богдаш принялся ее целовать.

— Уходи… сгинешь ведь!.. — выдохнула она, отпихивая от себя молодца.

— Да не бойся! Пойдем к тебе… заласкаю… — шептал в самое ухо Богдаш.

И тут словно гром небесный грянул!

— Ага-а-а-а!!! — заорал неведомый голос. — Вот он где! Имай его, подлеца!

Богдаш отскочил от женки, прямо на лету разворачиваясь.

Кроме пряника, было у него под полой шубы и еще одно угощеньице — не для красных девок и блудных женок, а для назойливый мужей. Звалось оно медвежий нож. Клинок был тяжелый и длинный, крестовина — большая, знающие люди сказывали, что таким чингалищем и впрямь можно медведя порешить, а уж очумелого муженька — и подавно!

Но против медвежьего ножа был не одинокий муж-чурбан с каким-нибудь ослопом, а целое воинство. Справа и слева оказались вдруг не кто-либо, а стрельцы с пищалями.

И объявился вдруг пылающий факел, осветивший возбужденные лица.

— Ну, сказывай! — гремел меж тем тот, кого Богдаш все еще почитал за обманутого супруга. — Кто тебя сюда подослал?!

— А ты кто таков? — грозно спросил Богдаш. — Тебе самому тут чего надобно?!

Он пытался разглядеть возмущенного мужика, но тот был в шапке и в тулупе с поднятым воротом, откуда торчала лишь борода, сам — гора горой, а глотка — мало чем послабее Тимофеевой.

— А надобно мне знать, какой злодей тебя нанял и сюда подослал! И что тот злодей-немец велел тебе отсюда вынести! Коли добром повинишься — то и не будет тебе ничего, а коли упираться станешь — повяжем, и правду уже на дыбе из тебя добывать станем! А ты — ступай сюда!

Это относилось к обомлевшей женке. Она не шелохнулась, только поднесла к губам сжатые кулачки да тихо ахнула.

— Ого?!? — изумился Желвак. — И что же я подрядился отсюда вынести? Букварей мешок?

Он покосился на стрельцов — те воткнули в снег древки бердышей, пристроили в нарочно сделанных выемках дула пищалей и честно целились в Желвака.

— Вот то-то они, враги государевы! — воскликнул мужик. — Сколько тебе в Немецкой слободе заплатили, чтобы ты здесь околачивался да чужих женок приманивал? Гаврила Михайлович! Выдь, глянь-ка на аспида!

— Не вопи, Степа, — тут из-за стрельцов вышел пожилой человек в тулупе внакидку поверх шубы с большим бобровым воротником, в руке у него тоже был факел. — А ты, молодец, не валяй дурака, а покорись Земскому приказу. Не то…

Тут стрельцы как-то особенно опасно шевельнули свои пищали.

— Не дам! — соблазненная Желваком женка вдруг кинулась между ним и пищальными стволами. — Вот только стрельни, Гераська!..

Главный во всем воинстве крикун выскочил вперед и стал оттаскивать красавицу за руку.

— Караул! — закричала она. — Всю Москву на ноги подыму!!!

— Аспида не упускайте! — приказал пожилой человек.

Тут Богдаш понял, что в общей суматохе ему и впрямь может перепасть пищальная пуля.

Он сунул пальцы в рот и свистнул тревогу — долгим и коротким свистом.

Очевидно, чего-то этакого от него ждали — опытным глазом он уловил яркую искорку зажженного фитиля и кинулся боком в сугроб, и перекатился…

Выстрел не достал его, зато раздался точно такой же свист и глуховатый стук копыт.

— Держись, Богдаш! — громогласно потребовал Тимофей и вылетел из-за поворота.

В руке он держал пистоль и уже искал взглядом, куда посылать пулю.

— Что за черт! — воздев факел ввысь, воскликнул Гаврила Михайлович. Назад, молодцы! Ты, что ли, Тимофей?!. Твоя глотка звероподобная?!?

— Деревнин, мать твою!!! — отвечал из сугроба Богдаш вместо Тимофея.

— Стой, молодцы! Это конюхи! — крикнул своим подьячий. — За каким бесом вас сюда принесло?

— А тебя, Гаврила Михайлович? — спросил, подъезжая и опуская пистоль, Озорной. Рядом с ним, ноздря в ноздрю, был Данила на Головане, вооруженный самым опасным, что только может быть в схватке конного с пешим, — той замечательной помесью пистоли с бердышом, что досталась ему полгода назад от самого Деревнина…

— Тут розыск Земского приказа! — вмешался Стенька. — Подите прочь тут у нас ловушка!..

И замолк, сообразив, кто угодил в ту ловушку.

— Так ты — с Аргамачьих конюшен конюх? — напустилась на встающего Желвака соблазненная им на непотребство женка. — Так ты тут скитался, чтобы дуру из здешних сыскать?!

И чудом уклонился Богдаш от хорошей оплеухи.

— Стой, баба! — прикрикнул на женку сверху Тимофей. — Ты чья такова?

— Да вот его жена! — тыча пальцем в Стеньку, отвечала Настасья. Улестил меня, аспид! Ловушка, говорит, ловушка! Государю, говорит, послужи! Врага заманим, который на Печатный двор тайно явится про грамоту вызнавать! Я и поддалась!..

— Жену, стало быть, Богдашке подставил? — изумился Тимофей. — Ну, хорош!

— Так кто ж знал! — вскричал Стенька в таком отчаянии, что вызвал всеобщий хохот.

Стрельцы — те ржали, как жеребцы стоялые, хлопая друг дружку по плечам и утирая рукавицами невольные слезы. Пищали на бердышах ходуном ходили. Тимофей грохотал сверху. Семейка с Деревниным — и те довольно громко смеялись. В конце концов расхохотался и Богдаш.

— Ну, зазнобушка, чуть было меня за тебя не пристрелили!

За общим шумом немногие расслышали долгий свист, а что сейчас понабегут стрелецкие караулы — это и вовсе никому на ум не пришло.

— Так, выходит, мы друг дружку ловили? — спросил, отсмеявшись, Деревнин. А спрашивал он старшего из конюхов, Озорного, потому что в таком щекотливом деле старшие должны договариваться.

— Выходит, так, — отвечал Тимофей. — Не обессудь, Гаврила Михайлович мы люди подневольные, сам понимаешь, кто нас послал.

— И за здешними женками бегать тоже он велел? — осведомился Деревнин.

Тимофей хотел было ответить округло, но обходительно, но тут вмешалась Наталья. И не потому, что хотела испортить мужской разговор, а просто возникло некоторое молчание, а ей непременно нужно было задать мужу вопрос:

— Так сковородка-то мне будет?

— Отстань ты со своей сковородкой! — возмутился Стенька. — И без тебя тошно!

С таким хитроумием налаженная им ловушка на гонца из Немецкой слободы сделалась общим посмешищем.

— Ты о чем это, свет? — полюбопытствовал Семейка, как всегда, ласково. Скажи, не стыдись!

— Да он мне за то, чтобы я молодца приманила, сковородку к Масленице новую обещал, медную, в пять алтын! Кабы не сковородка — я бы и не пошла!

— В пять алтын, говоришь? — Семейка оценивающе поглядел на Желвака, словно бы спрашивая у присутствующих: а что, люди добрые, стоит ли молодец таких денег?

— Дешевле не отдают, как ни торгуйся, — подтвердила Наталья. — Я-то идти не хотела, а он посылал! И каждый раз выспрашивал — что да как. А он-то, конюх-то, как раз и любопытствовал про Печатный двор, а моему-то дураку и радость!

Стенька замахнулся на жену кулаком.

— Тихо, тихо! — одернул его Тимофей. — А то вон Богдаш тебе за ловушку спасибо скажет…

Желвак буркнул нечто невразумительное.

— Ну, я полагаю — надобно разойтись подобру-поздорову, — весомо сказал Деревнин. — Вам — своя дорожка, нам — своя.

— Погоди, Гаврила Михайлович! Ты и вправду веришь, что грамота все еще на Печатном дворе? — спросил Тимофей.

— Пока мой дурак каждый вечер докладывал, что какой-то неведомый добрый молодец на его наживку клюнул и про тайные ходы к печатне разведывает, так верил, — прямо отвечал подьячий. — Теперь уж и не знаю, как быть.

Хитер был Деревнин! И не согласился, и не воспротивился, а ловко извернулся.