Королевский гамбит

Его новые демократические идеалы изумили немало умов, поскольку представители древнего и весьма многочисленного рода Юлиев, хоть и не отличались особым участием в общественной деятельности, всегда поддерживали аристократов. Нарушил семейную традицию лишь юный Гай, который отдал свои симпатии в пользу популяров. Кстати, мужем его тетки был тот самый полководец Марий, служа у которого мой отец заработал себе прозвище Безносый. Это был жестокий старик. В последние годы жизни, являясь консулом и главой партии популяров, он держал в страхе весь Рим. Надо сказать, у него до сих пор остались почитатели как в нашем городе, так и за его пределами. Насколько я помню, Цезарь был женат на дочери Цинны — сотрудника Мария по консулату. Что ни говори, но уже в молодости Цезарь заслуживал того, чтобы к нему приглядеться.

— Позволь осведомиться о здоровье твоего почтенного отца, — начал он разговор.

— Его здоровью может позавидовать любой фракиец, — ответил я. — Сегодня он выступает в суде. Когда я его покинул, базилика была наводнена сенаторами. Они в судебном порядке рассчитывают вернуть имущество, конфискованное Суллой.

— О, чтобы уладить это дело, понадобятся долгие годы, — усмехнулся Цезарь.

Когда Юлий был совсем юношей, диктатор Сулла приказал ему развестись с Корнелией, дочерью Цинны. Однако Цезарь с не свойственной ему прямотой наотрез отказался. В результате он был вынужден покинуть Италийский полуостров и оставаться за его пределами до самой смерти диктатора. Этот акт откровенного неповиновения прославил его, но ненадолго, ибо в те времена в Риме происходило множество всяких событий, и большинство из тех, кому удалось их пережить, практически позабыли о молодом Цезаре.

Мы спустились с Капитолия вниз, и Цезарь спросил, куда я направляюсь. По не понятной для меня причине он, казалось, питал преувеличенный интерес к моим делам. А когда он начинал просить о какой-нибудь услуге, то в своей любезности и обходительности не уступал субурской потаскухе.

— Поскольку я оказался тут, — отвечал я, — хочу заглянуть в школу гладиаторов. Мне предстоит расследовать смерть одного человека. Не исключено, что он здесь проходил обучение.

— Гладиатор? Неужели смерть какого-то оборванца стоит того, чтобы должностная особа тратила на нее драгоценное время?

— Да, если убитый являлся свободным гражданином и получал пособие.

— Что ж, может, ты и прав. Не возражаешь, если я поеду с тобой? Я уже не раз подумывал о том, чтобы познакомиться со Статилием. Как-никак, однажды мы с тобой станем эдилами, а значит, распорядителями Публичных игр. Поэтому подобные связи нам не помешают.

Он улыбнулся и похлопал меня по плечу, как будто мы были лучшими друзьями, а не едва знакомыми людьми.

Школа Статилия представляла собой квадратную площадку, окруженную с четырех сторон бараками. В них в три яруса располагались маленькие комнаты для борцов, каковых здесь насчитывалось около тысячи. Семья Статилиев целиком и полностью посвятила себя спортивным состязаниям в амфитеатрах. И надо сказать, управляла школой с таким самозабвением и усердием, что даже восстание рабов, длившееся три прошлых года, не смогло сбить ее с привычного ритма. Ни на минуту не прерывая свою деятельность, она продолжала неустанно поставлять профессиональных гладиаторов для публичных игр.

Мы ненадолго остановились в портике, невольно засмотревшись на открывшееся нам зрелище. Во дворе сражались бойцы разного уровня подготовки. Начинающие отрабатывали приемы у специально отведенных для этой цели стоек. Более опытные сражались парами, используя учебное оружие. Ветераны же дрались на настоящих мечах. Я всегда был ярым поклонником зрелищ амфитеатра и Цирка и перед тем, как отправиться на военную службу, даже взял несколько уроков фехтования в этой школе. Школа Статилия размещалась как раз там, где ныне находится театр Помпея. И теперь, когда минуло столько лет, мне вдруг пришло на ум, что в то далекое утро мы с Гаем Юлием стояли почти на том самом месте, где двадцать шесть лет спустя он встретил свою смерть.

К нам подошел человек, обучающий гладиаторов искусству боя, и почтил каждого из нас знаком приветствия. Это был атлет необъятных размеров, закованный в бронзовую чешую, со шлемом под мышкой, который размером не уступал ведрам стражников. У него на лице и руках было больше шрамов, чем на спине у любого беглого раба. Не иначе как он держал первенство на протяжении нескольких прошлых лет.

— Чем могу служить? — спросил он, склонившись в галантном поклоне.

— Я, Деций Цецилий из Комиссии двадцати шести, хотел бы поговорить с Луцием Статилием, если он здесь.

Наставник гладиаторов немедленно послал за хозяином одного из рабов.

— Тебя зовут Дракон? Ты из самнитской школы, если не ошибаюсь? — вопросительным тоном произнес Цезарь.

Тот кивнул. Конечно, я тоже слышал его имя, которое было знаменитым уже не один год, однако ни разу не видел гладиатора без шлема.

— Помнится, когда десять лет назад я уезжал из Рима, на твоем счету было девяносто шесть побед.

— И сто двадцать пять перед тем, как я сошел с арены, господин. Плюс пять munera sine missione.

Пожалуй, мне надлежит пояснить, что означает этот термин, в наше время уже вышедший из употребления.

До того как они были запрещены законом, в так называемой munera sine missione принимали участие около ста воинов. Они сражались друг с другом (иногда по очереди, иногда все вместе) не на жизнь, а на смерть, до тех пор пока на арене не оставался только один из них. Можете себе представить, что означало уцелеть в пяти таких боях, не говоря уже о персональных ста двадцати пяти победах. И такой человек стоял перед нами. Надеюсь, теперь вы понимаете, почему я считаю, что таких людей нужно по мере возможности ограждать от общества, если только они не занимаются полезной для него деятельностью. Пока мы ждали Статилия, Дракон с Юлием завели разговор об Играх. Гладиатор, как и следовало ожидать, принялся сетовать на плачевное состояние современного боевого искусства, чего никак нельзя было сказать о минувшем периоде его бойцовской славы.

— В прежние времена, — распалялся он, ударяя себя кулаком в подбородок, отчего все его шрамы со скрипом приходили в движение, — мы бились в полном облачении. Это было настоящее испытание мастерства и стойкости. Теперь дерутся без доспехов, с открытой грудью, и бой заканчивается, едва успев начаться. Скоро, попомните мои слова, станут выпихивать на арену первых попавшихся обнаженных рабов, чтобы они убивали друг друга без всякой подготовки. Какая в этом доблесть?

Я отметил про себя, что даже у людей низших сословий существуют свои представления о доблести и чести, которым они верны.

Тем временем к нам подошел Статилий в сопровождении человека в греческом одеянии. По повязке на лбу я догадался, что это местный врачеватель, который, как выяснилось, носил пышное имя Асклепиод. Его нам представил хозяин, высокий мужчина в скромной тоге. Я коротко поинтересовался у них насчет Марка Агера.

— Ты имеешь в виду Синистра? Да, он в самом деле жил у нас некоторое время и числился третьеразрядным бойцом на кинжалах. Помнится, года два назад я продал его какому-то человеку, искавшему телохранителя. Впрочем, чтобы утверждать наверняка, позволь мне на время тебя покинуть. Я должен взглянуть в свои записи.

Статилий поспешно направился в контору, а мы, теперь уже вчетвером, продолжили разговор.

Грек некоторое время изучал мое лицо, после чего произнес:

— Насколько я понимаю, ты сражался с испанцами.

— Ну да, — удивился я. — Но как ты узнал?

— По твоему шраму.

Он указал на ломаную линию на моей правой щеке. Даже теперь, шестьдесят лет спустя, эта отметина на щеке все еще досаждает моему парикмахеру.

— Это след от каталонского копья.

Мы наградили его восторженными аплодисментами, которые наш собеседник воспринял совершенно безучастно, сложив руки на груди.

— Неужели? — поразился Юлий. — Когда это было? Во время бунта Сертория?