Западня Данте

Неужели Оттавио все еще полагает, что Виравольта по-прежнему гниет в тюрьме? И поэтому разрешил своей жене покинуть убежище?

Анна Сантамария.

Любовники пожирали друг друга глазами, изумленные и не способные двинуться друг к другу. Запрет, тюрьма, страх в мгновение ока воскресить осуждаемую всеми связь — вот что их останавливало. Но именно в эти мгновения их поведение и неразрывная связь друг с другом не могли никого обмануть.

Обмен взглядами длился долго, затем Анна достала веер и опустила глаза. Щечки ее заалели, и она отвернулась. Пьетро все понял. Ее только что нагнали две фрейлины. К счастью, Черную Орхидею они не заметили. Виравольта мгновенно спрятался под навесом одной из лавочек, а Анна исчезла за поворотом.

Он чувствовал, что ей хотелось бросить на него последний взгляд, ощутил это по легкому движению шеи, свойственному только ей одной при повороте головы.

Анна исчезла с его глаз так же быстро, как появилась.

Пьетро еще довольно долго стоял на месте.

«Она здесь. В Венеции».

Ему хотелось кинуться за ней. Чистое безумие. Не только из-за неприкрытых угроз со стороны дожа или Эмилио Виндикати, но и из-за страха подвергнуть ее опасности. Ну и что ему теперь делать? Как быть, раз она здесь — так далеко и одновременно так близко? Ему потребовалась вся сила воли, чтобы остаться на месте. Пьетро даже не знал, где она живет. Может, Оттавио привез ее в город на денек-другой?.. Виравольта возбужденно размышлял, пощелкивая пальцами. Ну как бы то ни было, сознание, что она где-то рядом и вроде бы в полном здравии, уже согревало ему сердце.

Да. Знать это — большое облегчение.

Пьетро улыбнулся, но в горле стоял ком, и он не сразу пришел в себя.

«Ладно. Всему свое время».

И, быстро зашагав к Канареджо, он подумал: «Она здесь! Она здесь… И знает, что я на воле!»

Полчаса спустя, более или менее оправившись от неожиданного шока, Пьетро с помощью своего пропуска проник в недра частной коллекции Викарио.

Требовалось снова сосредоточиться и заняться расследованием.

В библиотеке Викарио, по словам ее владельца, патриция Большого совета, хранилось сорок тысяч рукописей, размещенных на двух этажах и демонстрирующих интеллектуальное и художественное разнообразие, которое знавала Венеция несколько десятилетий назад. В золотой век художественные течения расцвели пышным цветом, во многом благодаря влиянию гуманизма университета Падуи и школы Риальто, где обучали Аристотелевой философии и логике. Печатные мастерские, в том числе печатня Альдо Мануцио, превратили город в один из крупнейших мировых центров книгопечатания. В академии [19] Алдина толклись коллекционировавшие манускрипты историки и хроникеры, говорившие по-гречески и писавшие по-латыни, переписывавшиеся со всеми европейскими гуманистами и образовывавшие кружки эрудитов. Но, как и сказал Уго Пиппино, у коллекции Викарио имелись свои особенности.

Библиотека впечатляла. Высокие потолки, полки из темного резного дерева, лестницы возле многочисленных стеллажей. Корешки книг, коричневые, зеленые, золотые или красные, тянулись нескончаемой лентой по стенам. На двух этажах, принадлежавших семейству Викарио, находилось по четыре комнаты, и изначально доступ сюда имели только члены семьи и друзья. В центре каждой комнаты стоял стол, за которым можно было с удобствами читать и заниматься.

Не имеющее балкона окно в глубине выходило на каналы Канареджо. На паркет через витраж в потолке падали лучи света.

Библиотека Викарио прославилась избранностью и специфичностью хранящихся в ней сокровищ. Андреа Викарио, помешанный на оккультизме и эзотерике, собрал здесь все мыслимые и немыслимые книги по этой тематике, изданные на итальянском, латыни, греческом и прочих европейских языках. Мрачные трактаты из Трансильвании, жуткие повествования Средневековья и эпохи Возрождения, сборники скабрезных сказок, сатанинские книги, очерки по астрологии, нумерологии и гаданию на картах. С последними Пьетро был знаком, поскольку практиковал с некоторой долей шарлатанства разные виды гадания. Короче, от коллекции Викарио разило серой.

И вот теперь Пьетро, испросив разрешения остаться одному в этом странном местечке, бродил наугад среди стеллажей. Наконец взял один футляр из сиреневой кожи, расстегнул застежку и вытащил старый манускрипт, от пожелтевшей бумаги которого веяло древностью. «Травести фуга» некоего графа Тацио ди Броджо из Пармы. Пьетро о таком отродясь не слышал. Заинтересовавшись, он открыл книжку и начал быстро листать.

— Все ясно, — буркнул Пьетро и потрогал губу. Один из перстней сверкнул на солнце. Нет, его, конечно, предупреждали, но все же в этой библиотеке есть довольно неожиданные произведения. Пора приступить к серьезным поискам. На верхних полках стояли весьма своеобразные опусы. Это была воистину пещера злого джинна, хранилище людских страстей, перенесенных на бумагу, рисковых, на грани тошнотворности, исследованных силой слов, иногда острых, как кинжал. Тут было отчего сблевать — в этих неуместных образчиках экскрементов и прочих испражнений, произведенных человечеством. Одни только труды, посвященные Вельзевулу, занимали целых четыре ряда. Пьетро взял небольшой трактат, озаглавленный «Исследования кармелитов о Сатане». Сие творение начиналось с написанного красными чернилами предисловия: «Существует ли Сатана? Согласно христианской вере, ответ не вызывает сомнения». И чья-то рука яростно приписала в конце гневное «НЕТ!», за которым следовало не менее горячее «ДА!» Определенно Князь Тьмы неустанно подстегивает препирательства. Пьетро быстро перебирал одну книгу за другой.

Ван Хостен. Ритуалы экзорцизма. Амстердам, 1339.

Святой Августин. Комментарии к псалмам. Штутгарт, 1346.

Корнелий Стэнвик. Смех в монастырях. Лондон, 1371.

Анастасий Разиэль. Силы зла и царство дьявола. Прага, 1436.

Данте Алигьери. Божественная комедия. Ад (копия). Флоренция, 1383, переизд. 1555.

Пьетро замер. Вот что он искал. Он схватил книгу в дорогом футляре из фетра и бархата. Экземпляр Викарио был в кожаном переплете. Три тысячи пятьсот листочков веленевой бумаги, пронумерованных вручную и написанные каллиграфическим готическим шрифтом. Флорентийский писец сопроводил текст поэмы иллюстрациями, изображающими разные эпизоды путешествия Данте по территориям тьмы. И первая произвела на Пьетро странное впечатление. Она представляла врата ада. От этой иллюстрации веяло странной атмосферой, словно из глубины столетий, невероятной смесью средневековой эзотерики и каббалы. К тому же эти врата почему-то казались смутно знакомыми. Не то чтобы ему и впрямь доводилось входить в такие — разве что в кошмарах. Но, быть может, именно в этих смутных и неуловимых воспоминаниях, выплывших из подсознания, он и найдет ключ к расшифровке столь внезапно возникших перед ним символов. В полумраке за этими огромными вратами, растущими из земли, будто какой-то огромный кладбищенский кипарис, таилось откровение. И с этих врат, как ветви, тянулись переплетенные фигуры, грозя выскочить из пергамента и вырвать вам сердце. Казалось, будто некая ледяная длань внезапно столкнулась с теплотой жизни, сминая ее, проверяя на прочность, высасывая энергию, которой сама лишена. Именно такие чувства испытывал в этот момент Пьетро: из рукописи высунулась рука, чтобы схватить его, приковать к себе, сцапать помимо воли. И эта рука могла высунуться как раз в тот миг, когда он представил ее себе, схватить и утащить в мгновение ока, и тогда он исчезнет в облачке светящейся пыльцы. Книга закроется и упадет на пол посреди хранящихся тут сотен и сотен томов. Быть может, эти врата Поджидают именно Пьетро, чтобы на веки вечные захватить его душу, запрятать среди тысяч символов, листков, каракулей, обрекая на вечность страданий. Пьетро видел себя кричащим за этим зеркалом, снова потерявшимся в лимбе, в этом промежутке между мирами, бывшем сущностью его жизни. Но тревогу быстро смело улыбкой при воспоминании обо всех мерзостях грешников, описанных Данте в ярчайших подробностях.