Смертельная лазурь

В узком закутке без окон было куда мрачнее, чем в тесном, загаженном переулке. Я разобрал в темноте какие-то ящики, бочки, из чего заключил, что попал в склад. Откуда-то доносились музыка и неразборчивые голоса. Выставив вперед руки, я стал осторожно продвигаться, но, не сделав и пары шагов, чертыхнулся, наткнувшись лбом на низкую балку. Несмотря на то что я еле полз в этом мраке, приложился вполне основательно.

Нащупав наконец дверь, я чуточку приоткрыл ее. За ней располагалось еще одно помещение; там не было ни души, в глубине я разобрал ступеньки лестницы и вход. Здесь уже можно было ориентироваться, поскольку имелось окно, выходившее на Антонисбреестраат. Тут я разглядел еще одну дверь; подойдя вплотную, я припал к ней ухом. И услышал пение. Хор мужских голосов звучал хоть и вразнобой, но громко. Песня была мне знакома, в ней говорилось о моряке, истосковавшемся в долгом плавании по красавице невесте. Судя по всему, за дверями располагался главный зал, куда я не мог зайти, не нарвавшись на охранника.

Я стал подниматься по скрипучим деревянным ступенькам. Пусть себе скрипят на здоровье, в этом гомоне опасаться было нечего. Так я добрался до площадки, завершавшейся длинным коридором, освещенным тусклым светом керосиновых ламп. В коридор выходило несколько дверей, между ними висели картины. Подойдя ближе, чтобы разглядеть их, я обомлел: это были мои работы!

Их было много, большей частью портреты, написанные мною по заказу ван дер Мейлена. И работы других художников представляли собой тоже обнаженные натуры — молодых красавиц. Всего я насчитал здесь около дюжины картин. Я в полнейшей растерянности уставился на полотна.

Разумеется, я не раз задавался вопросом о дальнейшей судьбе своих работ. Наверняка, если уж ван дер Мейлен готов был столь щедро оплачивать мои услуги, он знал и тех, кому мог выгодно сбыть картины. Мне приходил на ум некий узкий круг любителей пикантной портретной живописи, а тут, оказывается, дело ограничивалось одним-единственным клиентом — владельцем этого сомнительного заведения. Роль картин здесь была ясна — разжечь плотские страсти гостей. Ведь особой разницы между этим увеселительным заведением и заурядным портовым борделем не было, просто здешняя публика была почище, да и цены на услуги, соответственно, выше. Внизу можно выпить, послушать музыку, потанцевать, а потом, поднявшись наверх, вкусить наслаждения в обществе молодой и невзыскательной красавицы.

Итак, с этим дело более-менее прояснилось. Но что понуждало молодых женщин из состоятельных семей, взять хотя бы Луизу ван Рибек, подаваться в натурщицы, иными словами, идти на риск оказаться скомпрометированной, а не ровен час, и угодить в Спинхёйс? Спинхёйс был своего рода женским аналогом Распхёйса, где сбившихся с пути женщин возвращали на стезю добродетели, обрекая на тяжкий принудительный труд. Подобная перспектива, тем более для представительниц высшего сословия, по сути, была равнозначна гибели. И для чего ван дер Мейлен притащил Луизу в это блудилище? Может, в его планы входил шантаж?

Из бесплодных раздумий меня вырвали голоса двух мужчин, поднимавшихся по лестнице. Быстро пробежав по коридору, я нырнул в нишу с мраморной статуей — тоже обнаженной натурой. То была не просто женщина, а, если судить по луку и колчану со стрелами, богиня Диана. Хвала богине охоты — за ее могучими чреслами я обрел безопасность. Затаив дыхание, я безмолвно взывал к небесам, чтобы дочь Юпитера и Латоны на сей раз не подтвердила свою репутацию богини разрушения и смерти.

В одном из идущих по коридору мужчин я узнал Мертена ван дер Мейлена, другой же, с которым торговец предметами искусства оживленно беседовал, был мне незнаком. Мужчина был строен, высок, несмотря на некоторую сутуловатость. Темная одежда с пышным белым жабо свидетельствовала о принадлежности к высокому сословию, а на узком худощавом лице запечатлелась аскеза.

Одним словом, человек этот явно не походил на тех, кто ищет утешение в увеселительных заведениях или борделях. Напротив, такие лица бывают у посвятивших жизнь укрощению плоти. Бледная до прозрачности, словно пергамент, кожа говорила о недугах. Глубоко посаженные глаза придавали голове сходство с черепом. И голос незнакомца звучал странно: чуть хрипловато и в то же время пронзительно. Когда они проходили мимо ниши, где я спрятался, я невольно вжался в стену, представив себе, как этот череп уставится на меня темными глазницами.

Но незнакомца явно не захватывали поиски проникших сюда неведомо как незваных гостей, он был поглощен беседой с торговцем ван дер Мейленом. По обрывкам разговора я установил, что речь шла о живописи, красках, их оттенках, о мастерах кисти. Среди прочих ван дер Мейлен назвал имя Рембрандта. Я чуть было не последовал за ними, так был заинтригован, но ни о чем подобном и думать было нечего — меня немедленно раскрыли бы. Я должен был благодарить судьбу за то, что меня не застукали в моем жалком убежище.

Едва ван дер Мейлен и его спутник удалились, как на лестнице раздались еще чьи-то шаги и голоса. На сей раз в коридор проследовала женщина в сопровождении мужчины. И эта пара была занята разговором.

Мужчина являл полную противоположность собеседнику ван дер Мейлена. Он был невообразимо тучен. Нужно сказать, что он представлял собой законченный тип зажравшегося скоробогача, сколотившего состояние на торговле пряностями.

Судя по всему, этот господин влил в себя красного вина соответственно своей комплекции, ибо язык его безнадежно заплетался, лицо раскраснелось, а походка была шаткой. Женщина, шедшая с ним, была уже не первой молодости, что, однако, не мешало ей увешивать себя побрякушками и вплетать в волосы слишком уж пестрые ленточки. Из-под туго затянутого корсета неукротимо дыбились груди. Она напомнила мне потаскух, что осаждают одиноких мужчин в Лабиринте Лингельбаха и в районе Розенграхт, где они устраивали настоящие столпотворения, и обладательница дребезжащего голоса, шествующая под руку с толстяком, явно могла претендовать на статус их предводительницы.

У портретов парочка остановилась, мужчина горящими глазами стал всматриваться в изображенных на нихженщин.

— И что, любую из них можно будет пригласить? — срывающимся от волнения голосом спросил он.

— Если они уже не приглашены кем-нибудь, безусловно, — заверила его спутница. — Вы первый клиент сегодня, поэтому можете выбирать для себя, кого пожелаете.

— Кого пожелаю, — невольно повторил толстяк и медленно пошел по коридору, не отрывая взора от картин.

Дойдя до моего убежища, он покачнулся, и я уже был готов к тому, что он рухнет на Диану, и тогда прощай мое убежище. Но в последний момент он все же устоял на ногах, ухватившись за стенку, и в довершение всего звучно рыгнул. В нос мне ударила тяжкая вонь винного перегара. Толстяк продолжил осмотр и наконец остановил выбор на полноватой блондинке. Она была третьей по счету моделью, которую привел мне ван дер Мейлен. Торговец еще представил ее мне как Клэртье, но она, вне всякого сомнения, была такая же Клэртье, как и Луиза ван Рибек — Марион.

— Мне бы хотелось вот ее. — Это было сказано тоном счастливого ребенка, выбравшего сладость. — Она сейчас здесь?

Сводня, а описанная дама, несомненно, была ею, улыбнулась:

— Вам везет, мой господин. Могу лишь поздравить вас с таким выбором. Пойдемте со мной!

И повела его в комнату, расположенную как раз слева от моего убежища. Я был потрясен. Мои самые мрачные предположения относительно предназначения картин и цели прихода сюда Луизы подтверждались. Я даже пожалел, что разгадал загадку, и едва сдерживался, чтобы не последовать за сводней и этим толстомясым клиентом и не задать обоим знатную трепку. Только осознание собственной причастности к творимым здесь мерзостям удерживало меня от столь отчаянного шага.

Вскоре сводня вышла из комнаты и, опустив в разукрашенную жемчужинами кошку-копилку несколько монет, исчезла из моего поля зрения, направившись к лестнице. Я обвел глазами двери этого коридора и представил себе тех, кто за ними дожидается таких вот визитеров. Одной из этих женщин была Луиза, это я знал определенно. Я кипел от бессильной ярости и стыда.