Мученик

Херрик то появлялся, то исчезал, бросал оценивающие взгляды, которые Кэтрин иногда замечала за трапезой или во время мессы. Он откровенно рассматривал Бланш: испытывал ли он к ней плотские чувства? Она предположила, что отец Коттон, возможно, разделяет ее сомнения, хотя ничего подобного он не говорил. Теперь она хотела сообщить свои опасения господину Вуду.

— Знаю, что говорить плохо о священнике — грех, но… разрешите мне объяснить с самого начала. Когда он появился, мы оказали ему радушный прием. Вы, отец Коттон и я приложили все усилия, чтобы на него обратили внимание наши друзья-католики, и многие тепло приняли его в своих домах, просили, чтобы он отслужил у них мессу, или посещали его здесь. Мы лишь исполнили свой долг. Леди Бланш, которую к истинной вере привел отец Коттон и которая впоследствии стала моей подругой, была близка с отцом Херриком. Меня беспокоит природа этой близости. Он был с ней слишком… близок. Я не раз замечала, как он касается ее. Вы можете счесть, что я зашла слишком далеко в своих суждениях, и я признаюсь, что это так. Вы можете подумать, что мне не хватает христианского милосердия, но мне кажется, что такой интерес отца Херрика к Бланш связан с тем, что она родственница лорда Говарда Эффингемского.

— Но он был послан Обществом Иисуса. Уверен, что нам не приходится сомневаться в их намерениях.

Кэтрин улыбнулась.

— Конечно, нет. Но когда я услышала, как умерла Бланш, перед моим взором, словно в страшном сне, возникло лицо отца Херрика. От него веет тьмой, господин Вуд. Я кажусь себе деревенской дурочкой, вы, возможно, решите, что меня пора отправить в Бедлам. Я не верю снам, но это видение преследует меня, даже когда я не сплю. Почему это меня так тревожит?

— Сон? — Томас Вуд недоуменно поднял брови. Он встал и медленно прошелся по комнате. Ее грезы беспокоили его и приводили в замешательство. Из-за бессонных ночей у него не было сил, и он не мог отчетливо мыслить. Ему хотелось опустить голову на подушку и укрыться одеялом.

— Да, господин. Но дело не только в сновидении. — Она не хотела об этом говорить, словно это было ее постыдной тайной, но была обязана рассказать. Она глубоко вздохнула. — На прошлой неделе, как вы знаете, я с детьми ходила в Тауэр, в зверинец. Эндрю жаловался на боль в животе, поэтому мы пошли домой. Когда мы вернулись в Доугейт, Эндрю уже спал у меня на руках, а Грейс вела себя очень тихо. Наверху раздался какой-то шум. Я подумала, что это одна из служанок, но вспомнила, что сегодня праздник и прислуги в доме нет. Когда я поднялась в галерею, то увидела двоих, отца Херрика и женщину. Я быстро отвернулась, стараясь прикрыть Грейс глаза, но она уже увидела то, что увидела я. «Что они делают, госпожа Марвелл?» — невинно спросила меня Грейс. Я не знала, что ответить. Они были без одежды. Отец Херрик лежал на полу, лицом вниз, а его спина была красной от следов плетки. Женщина подняла правую руку. В руке у нее была плеть с узлами, и она намеревалась ударить плетью отца Херрика по спине. Она повернулась и увидела нас, ее рука повисла в воздухе, так и не нанеся удар. Она улыбнулась мне. Я потащила детей прочь и заперлась с ними в своей комнате. Позже отец Херрик пришел ко мне. «Госпожа Марвелл, — сказал он, — я не ожидал, что вы так скоро вернетесь». Я спросила его, что, ради всего святого, он делал. Он посмотрел на меня, как на дурочку. «Мир тебе, дитя, — сказал он. — Мне жаль, что ты стала свидетелем этого. Как ты, должно быть, понимаешь, я изгонял свои грехи с помощью той бедной грешницы». Я боялась, что рассмеюсь. «Отец Херрик, — сказала я, — мне жаль, но я не верю ни единому вашему слову». Его взгляд помрачнел, и у меня мелькнула мысль, что он убьет меня, поэтому я сказала: «Я, конечно, понимаю, что меня это не касается». Отец Херрик колебался, словно бы размышлял, как ему себя вести. В конце концов он поклонился: «Спасибо, Кэтрин. Надеюсь, ты не расскажешь об этом господину Вуду. Он может не понять строгости нашей иезуитской жизни». Я не стала с ним спорить. Мне только хотелось, чтобы он ушел. Я заверила, что буду молчать. Но теперь мне кажется, вы должны об этом знать.

Томас Вуд спокойно произнес:

— Я потрясен, Кэтрин, и глубоко сожалею, что тебе пришлось столкнуться с подобной мерзостью у меня в доме. Я попрошу отца Херрика сегодня же покинуть наш дом. Отец Коттон знает, где находится еще одно убежище для священников. Я попрошу его отвести туда Херрика. А сам отец Коттон покинет нас через сорок восемь часов. Ему предложили убежище в другом доме. Так ему будет удобнее, а нам — спокойней. Им обоим становится опасно оставаться здесь. Должен признать, Кэтрин, я и сам с нетерпением жду этого, из-за постоянной тревоги я почти не сплю.

Кэтрин поднялась.

— Спасибо, хозяин.

Она отодвинула засов, чтобы выйти из комнаты. Однако на душе у Кэтрин было неспокойно. Если отец Херрик просто уйдет, этого будет недостаточно. Опасный человек опасен везде.

Глава 16

В библиотеке особняка Уолсингема на Ситинг-лейн за длинным столом сидели четверо мужчин. Долгая и изнурительная болезнь господина секретаря наконец отступила, и он прибыл в Лондон из своей загородной резиденции Барн-Элмс, где находился последние несколько недель.

— Полагаю, что после казни королевы Шотландии у господина секретаря упал груз с п-п-п-плечей, — прошептал на ухо Джону Шекспиру Артур Грегори, помощник министра, когда они ждали появления Уолсингема. — Недомогание оказалось весьма кстати.

— Зато милорду Берли повезло меньше, — произнес услышавший их Френсис Миллс, еще один из помощников Уолсингема. — Мне говорили, что королева просто в упор его не замечает. Он скулит и хнычет, словно щенок, прося, чтобы его допустили к ней, но она игнорирует его и не читает его посланий. Он и не думал, что с ним такое может случиться.

Шекспир молчал, как и четвертый присутствующий, Томас Фелиппес. Все они прибыли по срочному вызову и теперь ожидали приема у Уолсингема. Все знали, что королева пребывает в сильнейшем гневе из-за смерти Марии Стюарт. Она винит в этом кого угодно, кроме себя, так, словно не она подписала смертный приговор. Уильям Дэвисон, один из двух ее министров, который и передал к исполнению подписанный приказ Тайному совету, теперь сидел в Тауэре, и ему грозила виселица. А что до лорда-казначея, Берли, то с ним королева, казалось, уже никогда не заговорит. Из старших членов Тайного совета только Уолсингему удалось избежать ее гнева, потому что он был болен в то время, когда приговор был приведен в исполнение.

— И, тем не менее, именно Уолсингем стоит за всем содеянным, — со смехом произнес Миллс. — Все началось благодаря его интригам. Сеньор Макиавелли мог бы им гордиться.

Комната снова погрузилась в тишину. Напряжение казалось почти осязаемым. Каждый из присутствующих за столом находился под спудом обязанностей, возложенных на него в те тяжелые дни, ибо все они были в самом сердце тайной операции, затеянной Уолсингемом.

Миллс был высоким и стройным мужчиной средних лет с маленькими острыми глазками и короткой белой бородой. Ровня Шекспиру по рангу, он, в отличие от Джона, был менее деятелен. Его талант заключался в умении вести допрос, особенно засланных из Европы и пойманных его службой священников.

У Грегори были каштановые волосы и розоватый оттенок кожи и глаз. Он говорил медленно и взвешенно, иногда заикаясь. К Уолсингему он попал благодаря своей замечательной способности обнаруживать невидимые записи на предположительно пустой бумаге, а также вскрывать запечатанные письма так, что было невозможно догадаться, что корреспонденцию просматривали. Это позволило Уолсингему читать письма, которые получали и отсылали во французском посольстве, через которое передавалась личная корреспонденция Марии Стюарт.

Фелиппес во многих смыслах был самым важным членом их группы. Знаток как минимум шести языков, он был невысоким и физически непривлекательным мужчиной. На его носу красовались толстые очки, а его тонкие желтоватые волосы обрамляли нездорового цвета изъеденное оспой лицо. Но, несмотря на отталкивающую внешность, его ум поражал работоспособностью. Фелиппес был специалистом по шифрам, именно он взломал испанские коды и расшифровал переписку между Марией, королевой Шотландии, и бабингтонскими заговорщиками. Фелиппеса ничего кроме его работы не интересовало. Он мог часами и днями изучать новый шифр, анализируя частоту символов, чтобы обнаружить то, что на самом деле является «нулями» — бессмысленными добавлениями, используемыми для обмана шифровальщиков, — а что наиболее распространенными словами и буквами, которыми пользуются участники переписки. Ни один шифр не мог ускользнуть от алхимии его необычного ума. У Фелиппеса был и еще один талант: он мог подделать любой почерк. А его способность и помогла Уолсингему узнать имена соучастников заговора Энтони Бабингтона. Фелиппес подделал почерк Марии Стюарт и в письме попросил Бабингтона назвать имена. Результатом стала кровавая расправа в Тайберне над Бабингтоном и тринадцатью другими молодыми людьми на глазах у ликующей толпы.