Триумф графа Соколова

— Кушайте, Аполлинарий Николаевич! У Филиппова прямо с противня сняли, с Мясницкой домой бежала — вашей светлости желала горячими доставить.

Соколов благодарил Лушку и с легкой улыбкой спросил:

— Ты чего, красавица, в девках засиделась? Собой истинно краля!

Лушка серьезно отвечала:

— Прежде ко мне сватались, а теперь и предложениев нет. Старая, видать, стала.

Напротив Соколова расположилась Мари. Сыщик невольно залюбовался той таинственной женской грацией, которая бывает у женщин лишь в тот святой период, когда они носят в чреве своем дитя.

Мари подкладывала обожаемому мужу еду на тарелку, налила крепкий чай в толстостенный граненый стакан в серебряном подстаканнике.

Соколов пил чай и просматривал газеты.

Графиня подняла на мужа блестящие агатовые глаза:

— Аполлинарий Николаевич, вы слыхали, что прокурор Александров бесследно исчез?

— Да, мне Джунковский рассказал об этом. Сыскная полиция сбилась с ног, однако без полезного результата.

— А нынче в газетах о Степане Васильевиче что пишут?

— Да вот на первой полосе:

Никаких следов пропавшего в минувшую пятницу прокурора судебной палаты Александрова полиция пока обнаружить не смогла. Опрошены друзья и знакомые прокурора. Полиция сбилась с ног, но результатов нет.

У Мари глаза наполнились слезами.

— Ужас какой! Степан Васильевич — наш добрый знакомец, помните, он к нам в мытищинскую усадьбу прошлым летом приезжал?

Соколов шумно выдохнул:

— Бог даст, жив-здоров и скоро объявится.

Сыщик не хотел тревожить супругу неприятными разговорами, хотя подозревал самое худшее. Но и его богатой фантазии не хватило, чтобы сообразить весь ужас случившегося.

Последняя прогулка

Событие, взбудоражившее старую столицу, заключалось в следующем.

За неделю до нашего происшествия, в минувшую субботу, прокурор судебной палаты Александров вышел из здания судебных установлений в Кремле. Часы на Спасской башне как раз пробили четыре.

В этот момент у подъезда в саночки усаживался председатель суда сенатор Чернявский. Пока кучер завертывал его в медвежью полость, тот поговорил с Александровым.

— Батенька, Степан Васильевич, вы что, и нынче свой моцион совершать намерены?

— Разумеется, Александр Андреевич!

— Так мороз страшный! Нос можно отморозить. Садитесь, подвезу.

— Спасибо, Александр Андреевич, да я ведь сибиряк. Привычный от рождения.

— Но сегодня за тридцать градусов, какая уж прогулка! — Председатель удобно откинулся на спинку саней.

Прокурор улыбнулся:

— Нельзя изменять привычке. Да правду сказать, я люблю наш русский морозец. До дому на Волхонке — рукой подать. Я нарочно крюк делаю по Воздвиженке…

— Аппетит нагуливаете?

— Совершенно верно! — добродушно рассмеялся прокурор. — Зато рюмку-другую водочки под хрустящий груздь пропустишь — ах, душевный праздник, да и только! А там уже и борщ наваристый несут. Повара мы с женой не держим, но кухарка у нас отличная.

— Подавай вам Бог! Скажите мой поклон вашей восхитительной супруге…

Санки с сенатором Чернявским, взметая в недвижимый воздух серебристую снежную пыль, понеслись в город через Спасские ворота. Прокурор направился в сторону противоположную — к Боровицким воротам.

*

Прокурора Александрова больше никто не видел. До дома № 7 — владения купца Кузьмы Лобачева, что на углу с Ленивкой, — он не дошел. (Замечу, что этот старинный дом сохранился поныне.) Стражник, стоявший возле Боровицких ворот, видел прокурора последним.

Городовой Игнатьев, дежуривший возле дома Лобачева, и тамошний дворник Николаев в один голос утверждали: «Кого, прокурора! Как же, видели, когда утром пешочком на службу пошел. И все!»

Служитель закона пропал, словно растворился в воздухе.

Это было весьма странно, ибо прокурор шел к дому среди бела дня и по оживленным улицам.

Супруга — двадцатидевятилетняя знаменитая во всей Европе оперная певица, обладавшая изумительным контральто, — обзвонилась по телефону и обегала всех приятелей мужа — тщетно. Пришлось заявить в полицию…

У певицы от переживаний пропал голос. В Императорском Большом театре отменили «Жизнь за царя», где она пела партию Вани и куда нарочно ходили меломаны, чтобы слушать ее волшебный голос.

Москва была встревожена.

Воля Государева

На другой день после отъезда Соколова из Петербурга в Москву Джунковский был с докладом у Государя. В числе прочих затронули вопрос об исчезновении прокурора Александрова.

Государь с обычной своей ласковостью в обращении заметил:

— Владимир Федорович, вы много лет управляли Москвой. Сделайте одолжение, возьмите это дело под свой контроль. Очень надеюсь, что вы отыщите прокурора Александрова и преступников, виновных в его исчезновении. Если позволите дать вам совет, я бы рекомендовал привлечь к поискам молодого графа Соколова. Он на меня сильное впечатление произвел, когда минувшей осенью предотвратил взрыв на лесной дороге в Петербург и спас меня от больших неприятностей.

Джунковский воскликнул:

— Ваше величество, вы абсолютно правы! Соколов — истинный гений сыска, можно сказать, единственный такой не только в России, но и во всей Европе. Могучий ум сопряжен в нем с необыкновенным мужеством и богатырской силой. Я его непременно привлеку к расследованию.

— Вот и замечательно! — улыбнулся Государь. — Его отец, бывший член Государственного совета, прекрасный был администратор. Если не ошибаюсь, крестным Соколова-старшего был сам Николай Павлович. Вот вам, сударь, и связь времен быстро текущих.

*

В тот же день из Петербурга в Москву полетела телеграмма Джунковского Мартынову. Она была адресована начальнику охранки подполковнику Мартынову. В телеграмме товарищ министра изложил категорическое желание Государя относительно Соколова.

Мартынов, вспоминая вчерашнюю встречу с гением сыска, готов был плакать от досады.

— Зачем я был столь неполитичен и жестко говорил с этим сыщиком! У него такие крепкие связи при дворе…

Сняв телефонную трубку, приказал:

— Барышня, соедините меня с графом Аполлинарием Николаевичем Соколовым, — и назвал номер.

Глава II

ПРАХ И ПЕПЕЛ

Сети

Читателю, полагаю, будет интересен небольшой экскурс в историю российских административных порядков.

В старой Москве всем нарушителям закона жилось несладко. При большом желании разоблачалось любое, самое хитрое преступление.

Весь город был разбит на шесть отделений. Каждое из них подразделялось на участки. Перед большевистским переворотом, к примеру, их было сорок восемь.

Участками командовали пристава. Как правило, в чине подполковников.

Дальше начиналось самое любопытное. В каждом участке был надзиратель сыскной полиции. Причем на должность эту брали не по знакомству, а по способностям — тут нужны были толковые, сметливые и энергичные люди.

Этот надзиратель подбирал и умело работал с тремя-четырьмя сыскарями, державшими в цепких руках целую сеть осведомителей. Вербовались они из самых различных слоев населения. Это были рецидивисты, не имевшие паспорта, всякого рода жулье и обитатели ночлежек, содержательницы притонов и скупщики краденого, дворники, извозчики, обитательницы публичных домов, трактирщики и рестораторы, актеры, журналисты — люди всех профессий и социальных групп.

Кто были по наклонностям эти люди, осведомлявшие полицию? Что толкало их на опасную стезю?

Конечно, среди осведомителей были романтики своего дела, авантюристы.

Но большинство занималось доносительством не ради удовольствия, а ради продовольствия. Полиция осведомителям платила солидные гонорары, да и закрывала порой глаза на их делишки, которые часто шли вразрез с законом.

Понятно, что самые полезные доносчики — люди уголовного мира.

В эту громадную сеть, закинутую полицией в океан преступности, регулярно попадалась добыча — и мелкая, и крупная.