Чужой клад

Дальше их разговор прервался, потому что на Настю налетели взволнованные и перепуганные Боровичи.

— Господи, что за испытания на нашу семью? — воскликнула Гликерия, обнимая девушку. — И все в один день! Не успели муж с отцом отбиться от лиходеев, как уже и на тебя напали!

Услышав такие причитания, Томский заинтересовался, кто и когда покушался на жизнь Боровича и Заруцкого. Выслушав объяснения Ильи, он помрачнел и снова обратился к Насте:

— Вам не следует никуда ходить одной. Даже на репетиции.

— Обещаю вам, господин Томский, мы проследим за Настей, — поспешила сказать Гликерия. — Но, впрочем, она ведь такая упрямая, никого не слушается…

Несмотря на сопротивление, Настя была с двух сторон схвачена под руки заботливыми родственниками и уведена с места происшествия. Уходя, она невольно оглянулась на Томского.

Дома Гликерия принялась наставлять девушку:

— Не следует тебе, Настя, так уж любезничать с Денисом Томским. Конечно, спасибо ему, что выручил вас с Остапом Борисовичем, но, если с другой стороны поглядеть, так почему он вдруг оказался возле тебя? И без того, наверное, о вас с ним поговаривают, а теперь еще и новые сплетни пойдут.

— Какие сплетни, что за ерунда? — отбивалась Настя, хотя в душе ей было не так уж неприятно, что ее имя связывают с Томским.

— Гляди, Настя, чтобы эти слухи не дошли до Татьяны Степановны, — предостерег Илья. — Насколько я знаю свою тетушку, она тут же растревожится, расхлопочется и, будучи женщиной со слабым здоровьем, еще, не дай бог, сляжет.

— Ну что вы на меня накинулись? — рассердилась Настя и на всякий случай прикрыла дверь, чтобы не подслушала прислуга. — Разве я любезничала с Томским? Просто поблагодарила его и Тараса за помощь. И матушка моя, если бы узнала, была бы ему благодарна. А то, что он оказался поблизости, так это вполне объяснимо. Томский обещал Ивану Леонтьевичу охранять его актрис, вот и выполняет обещание.

— Ах, так он это делает из дружбы к Шалыгину? — спросила Гликерия, лукаво переглянувшись с Ильей. — Почему-то меня он так истово не охраняет.

— Но у тебя ведь есть муж, — заметила Настя.

— Правильно, мужу или жениху такое участие позволительно, — строго сказала Гликерия. — Но господин Томский тебе не жених. И никогда им не будет, позволю заметить. Не хотела я тебе говорить, но раз уж разговор так повернулся… Ты ведь знаешь, что мой отец познакомился с управляющим Веры Томской? Видела этого Устина?

Настя кивнула, вспомнив гундосого и вертлявого человечка лет сорока пяти — управляющего в Напрудном. На днях он приехал в Глухов закупать кирпичи и доски для строительных работ и уже успел побывать в гостях у Заруцкого.

— Так вот, — продолжала Гликерия, — вчера отец с Устином заглянули в шинок к Федорчихе. Ну а Федорчиха баба любопытная: как заметила, что Устин захмелел и язык у него развязался, так и подсела к нему, принялась расспрашивать про барина. Ну, тот и выложил, что господин Денис Томский, хоть и ученый, а по женской части весьма большой ходок. Уже нескольких девок обрюхатил да и бросил — и в Москве, и в Петербурге, и в деревне своей. Теперь, может, и в Киеве, и в Глухове оставит после себя незаконное потомство. А женится все равно на Вере, потому как давно мечтает соединить имения, оставшиеся после его отца и дяди. Кроме того, Вера очень нравится его матери.

— А мнение родителей следует уважать, — вмешался Илья. — Думаю, что Татьяна Степановна не одобрила бы такого кавалера, как Томский. Ей больше по душе человек степенный, надежный, давно знакомый. Такой, например, как Остап Борисович.

Настя, помрачневшая после рассказа Гликерии, с раздражением откликнулась на слова Ильи:

— Ваш Остап Борисович оказался отменным трусом. Если бы Томский не пристрелил первого бандита, лежала бы я на пустыре, порубанная саблей.

— Наш пан судья просто растерялся, — вздохнула Гликерия. — К тому же мы его за обедом уж слишком напоили… А что этот убитый бандит? Его хоть кто-нибудь узнал?

— Нет, никто. Следовало бы, конечно, всех горожан привести на опознание, но чиновники наши, я уверена, велят закопать злодея подальше и все это дело замять. Им бы только навести лоск к приезду ясновельможного, чтобы удостоиться похвалы. — Настя отвернулась и хмуро посмотрела в окно, за которым бегали по вечерней улице напуганные новым происшествием горожане.

— Боже, как я разволновалась… — Гликерия ожесточенно замахала веером, взметнув легкое облачко пудры с волос. — Так разволновалась, что совсем забыла про свое новое платье. А мне ведь непременно надо его надеть на завтрашнюю репетицию. — Она выглянула за дверь и громко позвала: — Мотря! Мотря, ты погладила мне красное платье с черным корсажем? Мотря! Ну, где опять эта лентяйка?

Горничная вбежала, запыхавшись, и выпалила с порога:

— Сейчас, пани, я уже утюг поставила! Но там еще рукавчики надо подшить.

Настя, оглянувшись на служанку, только теперь, словно впервые, заметила, что Мотря весьма недурна собой — пожалуй, если ее поярче одеть, так будет не хуже покойных Ольги и Раины.

— Рукавчики?! — вспылила Гликерия. — А что ж ты делала до сих пор? Опять болтала с подружками? Ох, смотри, бездельница, выгоню тебя в три шеи!

Мотря скромно потупилась и промолчала. Пожалуй, она не принимала всерьез угрозы своей хозяйки, потому что непросто было найти другую горничную, которая могла бы еще так недурно шить, как Мотря.

— Ладно, хватит уж тебе, Ликера, — вступилась за служанку Настя. — Не ругай девушку. Она с подругами тоже была на пустыре возле церкви и за меня переживала. И даже хотела поухаживать за ранеными.

— Что? Так ты еще и бегаешь глазеть на драки? — разгневалась Гликерия. — Разбойники тебе нужней, чем твоя работа? И кого же ты, интересно, хотела перевязать? Уж не того ли бандита, которого пристрелил господин Томский?

— Что вы, пани!.. — Мотря даже содрогнулась. — Да я к этому убитому и близко не подошла. Я страх как боюсь покойников.

— Ну, ладно, иди, заканчивай платье, — махнула на нее рукой Гликерия. — С этими девками просто беда. Наверное, я слишком мягкотела, потому они на голову и садятся. Они ведь совсем как Серпина, которую я играю в «Служанке-госпоже». Вот с мужиками мой отец умеет управляться, он им спуску не дает.

— Да, пожалуй… — Настя рассеянно оглянулась. — Кстати, а где Харитон Карпович? Наверное, еще не оправился после нападения разбойников? Мне тоже нелегко сразу отойти. Такое потрясение…

— Нет, отец у меня крепкий, он уже вполне оправился. Но, понимаешь ли, Настя… случилась еще одна беда. — Гликерия тяжело вздохнула. — Полчаса назад прискакал человек из нашего имения и сообщил, что там был пожар, Сгорела часть конюшни. Ну и отец с Василем, конечно, тут же помчались в деревню.

— Вот оно что… Выходит, никакой передышки Харитону Карповичу?

— Отец не ропщет. Быть управляющим в имении — это его стезя, как наша стезя — театр. Каждый выбирает то, что ему по нраву.

Настя слегка улыбнулась, засомневавшись в театральной стезе Боровичей, но спорить не стала. Ее мысли были заняты совсем другим.

Глава восьмая

Закрытая коляска

Вера Томская отвела взгляд от раскрытого окна, вздохнула и взялась за перо. Мысль написать Елене Никитичне, матери Дениса, явилась ей на другой день после происшествия у слободской церкви. По городу с быстротой пущенной стрелы разлетелись слухи о том, как доблестный столичный кавалер спас от разбойников девушку, из-за которой у него и богатого чиновника Новохатько дело вроде бы чуть не дошло до дуэли. Кто-то видел, как Денис и Настя перемолвились словами, перебросились нежными взглядами. В подобных сплетнях было больше выдумки, чем правды, но Веру это не утешало, ибо внутренний голос нашептывал ей, что между ее предполагаемым женихом и Анастасией Криничной пробежала опасная искра.

Вера гордилась своей грамотностью, не столь уж частой даже среди фрейлин Елизаветы Петровны. Правда, писала она с ошибками, зато почерк у нее был отменный. Аккуратно обмакнув перо в чернильницу, вдова каллиграфическими буквами вывела: