Заговор дилетантов

— О, представляю себе, с каким удовольствием он схватился бы за этакое дело! Землю бы носом рыл! Нет уж, подобной радости я ему не доставлю…

После всех, выпавших на мою долю волнений, мне хотелось настоящего отдыха, а самая лучшая форма подобного отдыха — чтение какой-нибудь леденящей кровь криминальной истории или, наоборот, душещипательного романа о любви.

Я быстро склонилась в пользу любовной трагедии, ибо криминала мне на сегодня уже хватило.

— Читаешь что-нибудь интересное? — полюбопытствовал муж, развернувший свою обыденную вечернюю газету.

— Угу, — невнятно ответила я, катая во рту мятную карамельку.

— И конечно же, этот шедевр посвящен несчастной любви?

— Конечно же, ей. Ибо в счастливой любви трудно найти что-либо интересное и занимательное, — рассеянно ответила я, погружаясь в чтение.

Шедевр под названием «Замок на черной скале» недавно подарила мне одна приятельница, сказав, что это — один из самых модных романов, сюжет у него потрясающий и вообще она давно ничего не читала с таким удовольствием.

Главной героиней была, как и следовало ожидать, молодая девушка поразительной красоты и неисчислимых достоинств, к тому же — круглая сирота. Сиротка питала пламенные чувства к некоему юноше, образ которого, впрочем, казался весьма расплывчатым. Ввел его автор исключительно для того, чтобы поначалу юный красавец служил объектом пылкой страсти со стороны означенной сироты, а в конце, когда все обстоятельства запутывались уже до последнего предела, появлялся с целью немедленно разрубить узлы хитросплетений, нагроможденных большой компанией коварных врагов.

Отношения влюбленных развивались в весьма романтической обстановке. Тут имелся и мрачный старинный замок, стоящий на гранитной скале у моря, и негодяй-дворецкий, продавшийся с потрохами злобным, грабительски настроенным опекунам, и угрюмые лесные дебри, и ночная гроза, озарявшая пейзаж вспышками молний, и блеск клинков, и вороные кони, бьющие землю копытом, и стаи зловещих черных птиц…

Когда в руки попадается первый из подобных романов, читаешь его из любопытства, втайне надеясь, что это может быть интересно. Обычно такое случается с человеком в юном, невинном возрасте, когда все еще ново, окрашено иллюзиями, и потом этот первый переводной роман долго помнится, почти как первая любовь.

Становясь старше, мудрее и искушеннее, мы продолжаем читать дамские романы, вероятно для того, чтобы проверить, все ли они такие же глупые…

К тому времени, когда количество прочитанных романов далеко перевалит за тридцать, невольно начинаешь выявлять какие-то закономерности и типические черты и можешь после первых десяти страниц с большой долей вероятности предсказать все, что случится на последующих двухста восьмидесяти.

Я, например, так хорошо изучила основные принципы-построения подобных литературных конструкций, что, наверное, и сама могла бы легко писать сентиментальные романы. Вот только одна загвоздка — в них обязательны красочные любовные сцены («ее губы, подобные полуоткрытым лепесткам розы, призывно трепетали в ожидании страстного поцелуя, а руки нежно блуждали по его плечам, ощущая под легкой тканью рубашки стальные бугры мышц»… ну и так далее… вплоть до самых сакраментальных тайн), а я от природы слишком смешлива, чтобы преуспеть в эротических описаниях.

Итак, читая модный роман, я дошла до трагической сцены, когда несчастная сирота оказалась запертой в башне мрачного замка и вынуждена была отрывать куски от своей одежды, чтобы кровью писать на них мольбы о помощи и бросать их вниз сквозь решетку узкого окна в смутной надежде, что они попадутся на глаза кому следует. Причем хитроумная девица еще и заворачивала в свои послания мелкие камни, чтобы порыв ветра не унес лоскуты с ее кровавыми каракулями в море (вот интересно, откуда она брала во внутренних помещениях замка мелкие камни, неужели выковыривала крупные из стены своего узилища и дробила их в щебень?).

И в тот самый момент, когда влюбленный юноша уже бродил вокруг замка, рискуя получить камнем с посланием бедной сиротки в лоб, а стало быть помощь девице была близка как никогда, меня отвлек крик мужа.

— Господи Боже мой! — кричал Михаил так, словно ему только что явилось божественное откровение. — Я все понял! Понял! Господи, это же очевидно!

Грубо перенесенная от подножия замка в материальный мир, я все же сочла нужным поинтересоваться, какое такое открытие удалось ему совершить при чтении вечерней газеты.

— Неужели репортеры криминальной хроники пронюхали и написали об убийстве господина Крюднера нечто, подтолкнувшее тебя к разгадке?

— При чем тут репортеры? Леля, я догадался, в чем суть этого преступления. Это были два разных человека, понимаешь, два! Стало быть, если Крюднеров — два, то один из них — не Крюднер!

Муж вскочил, отшвырнул газету и принялся бегать из угла в угол. Честно признаться, я терпеть не могу, когда кто-нибудь мельтешит у меня перед глазами, но сильное волнение, в которое впал Михаил, делало его поведение извинительным — он явно был не в силах себя контролировать.

Бог с ним, пусть бегает, если это занятие способно вызвать у него озарение! Однако, нужно сказать ему нечто отрезвляющее, чтобы привести Мишины мысли в гармонию и помочь ему придать своим эмоциям словесную форму.

— Если ты будешь так себя вести, я укреплюсь в мысли, что тебя одолело буйное помешательство. Не мог бы ты, дорогой, взять себя, наконец, в руки и членораздельно объяснить, что ты имеешь в виду.

Михаил остановился, взглянул на меня, словно бы не узнавая, подошел к столику с напитками, налил себе стакан воды, потом подумал и предпочел рюмку коньяка, а неиспользованную воду принес мне.

Я с интересом наблюдала за его манипуляциями, ожидая, что же будет дальше.

— Леля, фотография мертвого Крюднера, которую предъявил нам полицейский агент, показалась мне странной. Я весь вечер думал, в чем тут дело, и наконец догадался. На снимке Крюднер был небрит! До такой степени небрит, что это бросалось в глаза… (Господи, Михаил и вправду бредит! Неужели он полагал, что жертва преступления перед смертью обязана побриться? Требования к внешней благопристойности нельзя доводить до абсурда!)

Михаил опорожнил еще одну рюмочку и продолжил:

— У покойника на лице была щетина как минимум трех-четырехдневной давности.

— Но это, наверное, в порядке вещей, — я попыталась втолковать своему обезумевшему мужу очевидные факты. — Ведь еще при жизни у него было изранено лицо. Ты же по себе знаешь, как тяжело мужчине бриться, если у него на коже лица повреждения. Вспомни, что толкнуло тебя в свое время отрастить бородку…

— .В том-то все и дело! Господин, которого нам представили как Крюднера, был чисто выбрит.

— Но ведь он был весь в пластырях, к тому же еще и с повязкой на одной щеке. Да и освещение было весьма скудным… Неужели ты заметил, в каком состоянии кожа этого господина?

— Да, он хорошо замаскировался, но и под пластырями были заметны фрагменты бритой кожи. К тому же, когда он разговаривал, повязка слегка сползала, приоткрывая щеку… Я хорошо помню, что он был бритым. Меня это тогда удивило — ведь он сам утверждал, что стал накануне жертвой лабораторного взрыва, и при этом явно был свежевыбрит. А как, по-твоему, человек с ранами на лице может бриться? Стоило сразу же зафиксировать внимание на этом факте, но я как-то отвлекся.

— Погоди, погоди, — я наконец стала понимать всю глубину открытия, сделанного Михаилом. — Стало быть, перебинтованный господин и мертвый Крюднер на полицейском снимке — отнюдь не одно и то же лицо? И либо Штюрмер и Герман предъявили нам фальшивого Крюднера, либо полиция нашла не его труп…

— Все верно. Мы с тобой никогда прежде не видели этого господина, и естественно, когда в кабинете Крюднера появился человек, которого адвокат и управляющий представили нам как Крюднера, мы в этом нисколько не усомнились…

— А повязки, пластыри и темные очки служили, чтобы замаскировать внешнюю непохожесть самозванца?