Роковой перекрёсток

— О Монмартр, гранитная грудь, к которой припадают поколения людей, жаждущих идеала. О Монмартр — средоточие разума мира! Тебе никогда еще не доводилось видеть ничего похожего на то, что сейчас предстанет перед нашими восхищенными взорами! — громогласно объявил Сали.

Пианист сел за инструмент.

— Встречайте! Маэстро Шарль де Сиври и знаменитый автор и чтец Морис Донне!

— Вот с него-то мне и надо сделать набросок, — сказала Таша, когда рядом с пианистом появился молодой человек с лошадиным лицом и жидкими подкрученными усиками.

— Не ищите у него изобразительности Анри Ривьера, [37] чьи образы и игра светотени так завораживают. Наш сегодняшний гость действует тоньше. Даешь фантазию! Даешь шуточную, мистическую, социалистическую и бессвязную поэму «Иные края» в двадцати картинах, посвященную нашему учителю Полю Верлену!

Газовые лампы постепенно гасли. Пианист заиграл бравурную мелодию. Занавес поднялся, и взорам зрителей явился круглый экран. Свет окончательно погас, и на фоне звездного неба на экране постепенно проступили силуэты зданий. Медноватый отблеск освещал Париж и площадку перед зданием Института Франции, [38] где стоял памятник Вольтеру. Зрители зашептались. Памятник Вольтеру спрыгнул с пьедестала. Навстречу ему шел поэт по имени Терминус. Он бросился в Сену, увлекая Вольтера за собой в пучину. В лунном свете их тени возвышались над домами, утесами и деревьями, гнущимися под порывами ветра. Морис Донне под звуки похоронного марша, написанного неким Шопенгауэром, без выражения читал текст под названием «Адольф, или печальный молодой человек»:

По мере повествования герой становился оппортунистом, «всё-или-нечевистом», потом «зачемистом»… [39] Виктор почувствовал, что к нему кто-то подсел, повернул голову и увидел Луи Дольбреза.

— Э-э, дружище, да вы, я смотрю, пустились во все тяжкие? Вчера «Мулен-Руж», сегодня «Ша-Нуар» — неплохой маршрут! Или вы все еще разыскиваете этого своего Гастона Молина?

— Я здесь отдыхаю, — прошептал раздосадованный Виктор.

Таша ничего не сказала, но нахмурилась, а это не предвещало ничего хорошего.

Раздались восторженные возгласы зрителей, и в зале вновь зажегся свет.

— Антракт пятнадцать минут, — громко провозгласил Сали. — И надеюсь, вы проведете это время с пользой — у нас можно выпить и закусить за смешные деньги!

— Приглашаю вас пропустить по стаканчику внизу, — сказал Дольбрез. — Да не бойтесь вы! Пиво тут подают чуть ли не в наперстках.

— Видите ли… я здесь не один.

— О! Мадемуазель… или мадам из наших? — Дольбрез поклонился Таша. — Чем более мы безумны… А мы с вами нигде раньше не встречались?

— Я бы запомнила, — ответила Таша. — Извините, вынуждена вас покинуть. Мне надо повидаться с Морисом Донне.

— Хороша! — присвистнул Дольбрез, когда она отошла. — Журналистка?

В Зале стражи яблоку было негде упасть. Они пристроились под картиной Стейнлена [40]«Апофеоз кошек».

— Пейте, друзья мои, пейте. Это ваш вклад в наше искусство! — надрывался Сали.

Давешний зритель в крылатке, держа в руке стакан с абсентом, подошел к Дольбрезу, шепнул ему на ухо пару слов и исчез в толпе.

— Это Навар. Возможно, вашей подруге будет полезно с ним познакомиться. Он вот уже три месяца посещает наши встречи и скоро станет редактором литературного журнала. Ловкий малый — сумел пробиться в «Эко де Пари» и выпрашивал у меня тексты. Так что, познакомить вас?

— Не стоит, — пробормотал Виктор, продолжая думать о том, расслышала ли Таша слова Дольбреза про «Мулен-Руж».

Он вернулся в Зал торжеств, где Таша делала набросок к портрету Мориса Донне. Этот молодой человек недавно окончил «Эколь Сентраль» с дипломом инженера, но его гораздо больше привлекала поэзия, нежели работа по специальности.

Виктор надеялся, что ему удалось отделаться от Дольбреза, но, когда около полуночи представление закончилось и они с Таша вышли на некое подобие восточного балкона с решеткой, устроенного над сценой, он увидел поэта в глубине зала. Лестницы в тесном помещении за сценой вели к трем расположенным друг над другом платформам. На первой сидели музыканты, на второй — осветители, а на третьей, самой верхней, обосновались кукловоды с марионетками на длинных нитях.

— Система сложная, но ошибок мы никогда не допускаем, — объяснял Анри Ривьер, который командовал здесь, словно шкипер на корабле. — Тут нужна абсолютная точность: приходится одновременно двигать марионетки на трех разных уровнях и поворачивать зеркала так, чтобы создавалось впечатление восхода солнца или разразившейся бури.

Виктор почти не слушал его пояснения. Он присматривался к Таша. Так слышала она слова Дольбреза или нет?

— А как вы добиваетесь эффекта мерцания звезд? — спросила она.

— Передвигаем фонарь за картоном, в котором проделаны дырки.

— А вспышки молний?

— Проще простого: поджигаем пропитанную селитрой бумагу и бросаем ее вниз.

Упоминание о селитре напомнило Виктору текст вчерашней записки, которую он нашел в шкафчике у Гастона Молина. Может быть, «зал петриер» — это Сальпетриер, богадельня, которую построили на месте Малого Арсенала Людовика XIII?

Они раскланялись с Анри Ривьерой. Назойливый Дольбрез предложил им выпить на посошок. Они отказались. Виктору не понравились, что поэт не сводит глаз с Таша.

— Ну как, удалось вам разгадать загадку Гастона Молина? — не отставал тот.

— Я уже и не пытаюсь. Все равно никаких зацепок.

— Ну, не стоит так быстро сдаваться. Попытайтесь еще разок, — сказал Дольбрез.

Виктор с трудом сдерживался, чтобы не вспылить, и на его лице ясно читалось раздражение. Дольбрез не мог этого не заметить, но с улыбкой продолжал болтать.

— О! Вот уж кто точно не боится прокутить ночь напролет! — провозгласил он при виде ввалившейся в Зал стражи толпы посетителей.

— Жан Ришпен, Жюль Жуи, Ксанроф, [41] Морис Вокер, — перечисляла Таша, — весь цвет французских куплетистов. Виктор, ты узнаешь вон того пьянчугу?

— Верлен, — ответил он, радуясь, что Таша не собирается выяснять отношения.

Но стоило им отойти от «Ша-Нуар», как ее настроение тут же переменилось:

— Почему ты не сказал мне, что был вчера в «Мулен-Руж»? Ты что, шпионишь за мной? Кто такой Гастон Молина? Ты обвиняешь меня в двуличии, а сам ведешь двойную жизнь!

Виктор слушал ее упреки, лихорадочно придумывая правдоподобное объяснение.

— Я пытался помочь другу, — сорвалось у него с языка.

— Кому, Жозефу? Или Кэндзи? Других у тебя нет.

— Ну, хорошо. Речь идет о Жожо. Я боялся, что он наделает глупостей. Парень с ума сходит от ненависти к Бони де Пон-Жюберу. Это тот хлыщ, что женился на Валентине де Салиньяк. Жозеф собрался разыскать его в «Мулен-Руж», а я пошел вслед за ним, чтобы убедить вернуться домой и лечь спать, — придумывал он на ходу.

— Ты видел меня в обществе Лотрека?

— Нет, не видел. Ты ведь знаешь, я терпеть не могу толпу, потому и ушел оттуда как можно скорее.

— А кто такой Гастон Молина?

— Родственник Пон-Жюбера. Он прислал Жозефу письмо с угрозами, требуя, чтобы тот больше не пытался встречаться с Валентиной. Жожо был в бешенстве. К счастью, ему не удалось найти ни Молина, ни самого Пон-Жюбера…

На улице было довольно прохладно, но Виктора бросило в пот. Надо же, он сочиняет небылицы, словно школьник, которого учитель застал на месте преступления. Опыта по части вранья ему явно не хватало — Таша наверняка станет расспрашивать Жозефа, так что теперь придется посвятить юношу в подробности нового дела.