Золото Ариеля

Он совершил эту сделку не раздумывая, во-первых, потому что чувствовал, что обязан Томасу Ревиллу жизнью, а во-вторых, потому что влюбился в осиротевшую дочь Ревилла. «Влюбился?» — с горечью подумал он. Скорее, это было какое-то наваждение. Он жаждал добиться благодарности от Кейт Ревилл с такой страстью, что его обычный здравый смысл изменил ему. Точно так же, словно звезды над ним пришли в хаотическое состояние, его взволновали, как и очень многих тогда, рассказы об успехах путешествий в Новый Свет; он слышал, что там есть меха и красители, серебро и древесина, за счет чего можно было сколотить состояние. Он одолжил, всецело надеясь на корабль, большую сумму денег, чтобы расплатиться со старыми долгами. Но одно из судов, вместе с которым отплыла «Роза», уже вернулось в Англию и привезло о «Розе» дурные вести; следовало опасаться, что «Роза» пропала в испанских территориальных водах.

А Кейт? Она приняла его предложение, но никогда не любила Пелхэма.

Вот уже много лет Пелхэм наблюдал, как другие, обладающие гораздо меньшим умом, гораздо менее преданные, чем он, — не он ли стал хромым, служа своей стране? — живут за счет богатств этой земли. Они либо добивались покровительства, либо имели жалкий талантишко к музыке или поэзии; либо иногда — и это казалось Пелхэму самым гнусным, — чтобы привлечь к себе внимание короля и стать его фаворитом, нужно было прежде всего научиться лгать и льстить.

Пелхэм не умел лгать, не умел притворяться; его карьера, как и брак, шли к закату.

Злой, так ничего и не узнав о католическом заговоре от старого мануфактурщика, он направился к выходу из тюрьмы, но там его ждали новые дурные вести, потому что отдавая ключи тюремщикам и прислушиваясь к их разговору, он узнал, что в город вернулся Нед Варринер.

Услышав эту новость, Пелхэм почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо. Этого не может быть, этого не может быть. Власти не знали о возвращении Варринера. Долг Пелхэма — исправить это положение, ибо Пелхэм подозревал, что Варринер — который некогда осмелился упрекнуть Пелхэма в грубом обращении с узниками-католиками — мог быть виноват в побеге изменника Эшворта два года назад, несмотря на то что неоднократно предпринимались попытки отвести эти обвинения как ошибочные.

Поспешный отъезд Варринера в изгнание почти сразу же после побега Эшворта утвердил Пелхэма в его подозрениях. Власти отмахнулись от его обвинений. Но Пелхэм был убежден, что кто-то покровительствует Варринеру. И вот Варринер вернулся.

Он пошел прямо в Тауэр к Уаду доложить о возвращении Варринера, но ему было сказано, что Уад занят и не может принять его. Он попросил перо и бумагу и написал короткое письмо, отдал его и добавил, что оно срочное.

Пелхэм устремился обратно в город; ночные улицы не пугали его. Его решительный и отважный вид, несмотря на хромоту, защищал его не хуже, чем крепкая шпага, от рыщущих бродяг и воров. Он прошел мимо церкви Святого Петра. Дул холодный ветер, разгоняя дымку, которая весь день висела над городом, и принося запахи несвежего мяса и овощей с рынка, но подойдя к Кэндлвик-стрит, Пелхэм заколебался.

Оглядевшись вокруг, он подошел к дому, стоявшему в тени церкви, вошел через боковую дверь, которой пользовались поздние посетители. Там он заплатил женщине, как делал это и раньше, за ее услуги — она не была ни молода, ни красива: ее худое смуглое лицо было отмечено шрамом на лбу. Когда он увидел ее в первый раз, то почувствовал, что она, с ее несовершенством, испытывает те же страдания, что и он. Конечно, она поняла, что ему нужно, — снять напряжение и забыться. В то время как Френсис Пелхэм мужественно боролся с демонами папизма в тюрьме Каунтер, демоны в его чреслах жаждали вырваться на волю такими путями, которых он стыдился.

Пелхэм чувствовал, как женщина с худым жестким лицом наблюдает за ним, сидя верхом на его измученном теле. Он избавился от напряжения и теперь испытывал жестокий стыд. Но он знал, и она знала, что он снова придет сюда. И вот он с опустошенной душой — то были последствия изгнанной похоти, — пошел наконец, хромая, домой мимо прячущихся в тени городской стены бормочущих нищих и воров, настороженно наблюдающих за прохожими.

«Варринер на свободе. Ненадолго, — поклялся он. — Где бы ни находился этот человек, что бы ни собирался делать, я положу конец его проделкам».

12

— Ты должен еще поиграть мне. Ты должен. Я настаиваю.

Так говорил принц Генрих в музыкальной комнате на первом этаже Сент-Джеймского дворца, в окна которой проникал свет ноябрьского солнца. Принц, бледный, пылкий, как всегда, в черном, был окружен своими советчиками и защитниками: Эдвардом Спенсером, Ловеттом, священником Мэпперли и королевским шталмейстером шотландцем Дунканом. А обращался он к Неду Варринеру, который сидел рядом с клавесином под великолепным канделябром, свисавшим с потолка, расписанного ангелоподобными музыкантами. Нед держал на колене лютню, он только что кончил играть медленные паваны, которые любили при французском дворе. Аудиенция Неда у принца началась с молитвы, и теперь он старался поддержать соответствующее настроение.

Нед обнаружил, что получить доступ в хорошо охраняемый дворец принца Генриха довольно легко, если прийти без оружия и с лютней, намекнуть на то, что ты принес вести с иноземных полей сражений, и особенно если заявить о своем поклонении святому Мартину из Тура, покровителю воинов-христиан.

Нед склонил голову, услышав, что принц требует еще музыки, но объяснил, что сначала нужно перенастроить лютню. Спенсер, старый волк, смущенно заерзал — ему явно было скучно. Пока Нед поправлял колки своего инструмента, Генрих наклонился вперед и расспрашивал его о том времени, что он провел в солдатах в Нидерландах, о новой тактике Морица против испанской мощи, о том, как Парма использовал осадную тактику, и о его оружии. Угрюмый старый Спенсер тоже расспрашивал Неда о его солдатском времени, интересовался местами, где он побывал, его военачальниками, и эти вопросы, как полагал Нед, имели цель поймать его в ловушку. Но Спесеру не удалось это сделать.

Нед предположил, что Спенсер отвечает за безопасность принца и Генриха здесь явно хорошо охраняют. Все его спутники носят оружие, и у каждой двери стоят вежливые, но в полном вооружении стражи. Самого Неда тщательно обыскали, прежде чем впустить во дворец. Он пришел безоружный и оделся старательно, в неброский дублет из черной парчи, дополненный только что начищенными испанскими сапогами; с сапогами он, судя по всему, переборщил, потому что заметил, что Спенсер смотрит на них неодобрительно.

Спенсер подозревает его. «Умный человек, — подумал Нед, — но Джон Ловетт, которого хочет убить Нортхэмптон, был самым вежливым из всех них». Оказалось, что Ловетт разбирается в музыке больше, чем все остальные, и что он больше других путешествовал, посетил двор императора Рудольфа. Теперь он подошел ближе и спросил у Неда, не общался ли он с кем-нибудь из прославленных музыкантов Восточной Европы, которыми император Рудольф, как всем известно, окружает себя. Нед взял лютню и на миг задумался. Потом запел.

Ловетт, который был одет в вышитый камзол, покрытый эмблемами принца, и носил на правой руке кольцо с большим рубином, нахмурился, когда Нед закончил.