Смертельная лазурь

В первые дни Рембрандт не давал мне передохнуть, похоже, он собрался перепоручить мне все свои заказы. Может, таким способом он лишний раз хотел напомнить мне, кто учитель, а кто ученик. Мне же приходилось лавировать между ним и ван дер Мейленом, потерять доверие последнего мне явно не хотелось.

Будучи весьма удовлетворен завершенным портретом Марион, ван дер Мейлен стал приводить ко мне на Розенграхт и других натурщиц. Всех их надлежало рисовать в обнаженном виде, и все они в чем-то неуловимо походили на Марион. И все как одна вели себя так, будто, повинуясь неотвратимому, совершали некий непристойный акт. Ни одну из женщин после завершения очередной картины встречать мне не доводилось, ни одна из них не пускалась со мной в пространные беседы, ограничиваясь разве что необходимыми фразами, непосредственно относившимися к нашей работе. И стоило натурщице по завершении работы встать, одеться и уйти, как у меня складывалось впечатление, что ее вовсе не существовало. Единственным доказательством ее присутствия в моей мастерской оставался портрет, да и тот вскоре исчезал — его уносил прочь ван дер Мейлен.

Вначале я опасался, что такое обилие молодых и красивых женщин не ускользнет от внимания Корнелии и, вполне возможно, даже вызовет ее недовольство, однако ничего подобного не случилось. Напротив, мне даже казалось, что частые визиты ван дер Мейлена радуют ее. Девушка не раз заговаривала с ним, вероятно, надеясь выгодно пристроить работы своего отца. Но торговец вел себя более чем сдержанно, а однажды я, случайно подслушав их разговор, убедился, что ван дер Мейлен без обиняков заявил бедняжке Корнелии, что, дескать, те, с кем ему приходится иметь дело, к Рембрандту, деликатно выражаясь, равнодушны. Как же мне хотелось заехать ему в физиономию после таких слов! Лишь однажды, я тогда как раз завершал портрет Марион, Корнелия поинтересовалась у меня, кто моя натурщица. И когда я растолковал ей, что, мол, всех натурщиц поставляет мне сам ван дер Мейлен и что я даже имен их не знаю, девушка, как мне показалось, хоть и была удивлена, но отнюдь не расстроена.

В первые дни я почти не покидал своего нового жилища на Розенграхт, разве что сам Рембрандт отправлял меня купить что-нибудь для него. Я использовал эти выходы в город для пополнения запасов кистей, красок и всего необходимого для работы. По вечерам я был жутко доволен, когда после очередного суматошного и наполненного беспрестанной работой дня наконец добирался до постели. Изредка я под неусыпным взором моего лохматого цербера одолевал пару страничек из книги, подаренной мне Эманнуэлем Охтервельтом.

Я не нашел, что «Дневниковые записи капитана, старшего купца и директора Фредрика Йоганнеса де Гааля о его странствиях в Ост-Индию на службе Объединенной Ост-Индской компании» — выдающееся произведение. Но с другой стороны, я не так уж и много прочел изобилующих приключениями путевых заметок, столь обожаемых Охтервельтом, посему авторитетного мнения составить не мог. Напротив, я даже от души желал, чтобы его произведение на самом деле было талантливым, и сулил ему всяческий успех. И хотя Охтервельт, выражаясь весьма и весьма деликатно, не питал особого пристрастия к моим картинам, я питал к нему самые дружеские чувства, а к его темноволосой симпатичной дочурке Йоле был и вовсе неравнодушен.

Фредрик де Гааль по поручению Ост-Индской компании совершил четыре дальних похода: два — капитаном корабля и два — старшим купцом. Два последних нашли подробное отражение на страницах его дневника. Четвертая поездка удостоилась лишь общих описаний с некоторыми приведенными данными и цифрами; создавалось впечатление, что он, не мудрствуя лукаво, передрал их из вахтенного журнала. И это при том, что, повествуя о предыдущих трех поездках, де Гааль расписывал, не скупясь на слова, все даже самые незначительные события, очевидцем которых ему выпало стать. В связи с этим мне вспомнился рассказ одного моряка в таверне у порта, который, будучи сильно навеселе, утверждал, что, дескать, последнее плавание де Гааля вызвало столь бурную реакцию еще и потому, что в Амстердам удалось вернуться далеко не всем членам команды. Но я понятия не имел, что в этой истории правда, а что вымысел.

Лишь в начале сентября я смог урвать время для посещения школы единоборств под началом Роберта Корса. Рембрандт в тот день отлучился куда-то по своим делам. Это было в порядке вещей, нередко мастер пропадал по полдня, и даже Корнелия понятия не имела, где он. Однажды в разговоре со мной она высказала догадку, что отец, мол, ходит на могилу Титуса скорбеть в одиночестве.

В тот сентябрьский вторник Рембрандт ушел из дома, едва миновал полдень. Благоволившая ко мне Корнелия великодушно даровала мне свободу на оставшиеся часы дня. Погода уже мало напоминала августовскую, попахивало осенью, но, несмотря на затянутое тучами небо, дождя все же не было. Я предпринял долгую прогулку в направлении Принсенграхт, настроение мое оставалось хорошим, невзирая даже на злое напоминание: по пути мой взгляд ненароком упал на расположенные в отдалении красильни. Школа единоборств занимала довольно большую постройку, из чего я заключил, что дела господина Роберта Корса идут как нельзя лучше.

Привратник отвел меня в просторный зал для занятий, где стоял резкий запах пота и щелока для мытья полов. На матах под надзором наставников упражнялись две группы борцов. Сам Роберт Корс стоял, прислонившись могучей спиной к стене зала и поглядывая на своих питомцев. Как я понял, одна группа состояла сплошь из новичков. Я определил это по характерной для начинающих неповоротливости. Наставник без устали заставлял их отрабатывать один и тот же прием. Зато вторая группа выглядела куда сноровистее, борцы молниеносно делали захваты, я даже не успевал следить за их действиями. Зрелище увлекло меня, и в голову пришла мысль, что в свое время в этом же зале вот также упражнялся и Оссель Юкен.

Из раздумий меня вывел Роберт Корс. Подойдя, он вопросительно взглянул на меня:

— Чем могу служить, сударь? Решили освоить искусство единоборств?

— Пока что, вот, хочу немного понаблюдать, если позволите. Вы ведь сами зазвали меня сюда, господин Корс.

— Я? — Корс вперил в меня испытующий взгляд, но явно не мог вспомнить, кто я такой.

— Вспоминайте — тихий переулок у канала Розенграхт, — решил я прийти к нему на помощь. — Субботний вечер в августе. Вы тогда спасли меня от трех громил. Если б не вы, они бы меня точно отправили к праотцам.

Лицо Корса осветилось улыбкой.

— Ах вот оно что! Так это вы?

— Да, это я, — улыбнулся я в ответ и назвал ему свое имя. — Вы еще тогда очень спешили на свидание с какой-то красавицей, и я даже толком не успел вас поблагодарить. Вот, как видите, не забыл.

— А борьба вас не интересует, так? — напрямик спросил Корс.

— Не знаю, смогу ли все это освоить. Я всего лишь бедный художник.

Понимающе кивнув, Корс процитировал детский стишок:

— «Понедельник, вторник иль среда — мой карман пуст всегда!» Нет, скажите прямо, вы на самом деле без гроша в кармане?

— Ну, это слишком сильно сказано, сударь. Однако и богачом назвать себя даже при большом желании не могу. Поэтому и вынужден отказаться от ваших услуг, как наставника, господин Коре. Но поговорить с вами мне было бы очень интересно.

— Вот как? И о чем же вы хотите со мной говорить?

— Об одном из моих друзей. Об Осселе Юкене.

— Об Осселе? — Лицо Корса непроизвольно дрогнуло. — Так вы дружны с Осселем Юкеном? Где он сейчас? И как у него дела?

— Никак, к сожалению. Он мертв.

Корс был ошеломлен тем, что я сообщил ему. В общих чертах я передал ему историю Осселя.

— Так это, выходит, его казнили тогда у ратуши за зверское убийство сожительницы? — недоверчиво протянул Роберт Корс. — Вот это да! Нет-нет, конечно, я знал об этом, весь Амстердам тогда пересказывал эту историю. Но имя виновного ускользнуло от меня. Я ни сном ни духом не подозревал, что им может быть Оссель Юкен. Знай я об этом, может быть, и…