Искатель приключений

– О, это жизнь… – пролепетала Жанна, – это жизнь…

Рауль разломил хлеб на несколько кусков и дал умиравшей от голода Жанне самый маленький кусочек.

– Кушай медленно, моя возлюбленная, – сказал он ей, – после трехдневного голода опасно есть много и не надо слишком торопиться…

– Еще… еще немножко… – отвечала молодая женщина, которую вкус пищи заставил еще сильнее почувствовать голод.

Рауль дал ей второй кусок хлеба и заставил выпить новый глоток вина.

– Еще… еще немножко… – прошептала Жанна во второй раз.

– Через час, моя обожаемая сестра, – шепнул Рауль, – теперь довольно.

– Брат мой, – отвечала Жанна тем же тоном, – да будет твоя воля…

Беглецы снова выехали на дорогу и пустились вскачь.

Скоро они достигли Сен-Жерменской горы, на которую невозможно было подниматься иначе как шагом, и Рауль воспользовался этим, чтобы расспросить Жака.

– Кавалер, – отвечал последний, – вот что случилось, и никто не разуверит меня, что только чудо, истинное чудо спасло нас. Помните ли вы напротив марлийской машины домик, который стоит на краю дороги, под большими деревьями?

– Помню, – сказал Рауль.

– Над воротами этого дома, – продолжал Жак, – воткнут пучок остролистника, что и означает, что это кабак. Я сошел с лошади и постучался, в полном убеждении, что мне долго не будут отвечать. Вышло напротив, при первом же ударе мне отворили. В комнате было два человека – толстый мужчина, державший еще запор от дверей, и мальчик лет пятнадцати, спавший на стуле у камина. Я остановился у дверей, держа лошадь за узду, и подал толстяку экю, говоря: «Дайте мне хлеба и бутылку вина».

«Сейчас, – отвечал он, – но разве вы не войдете?»

«Нет, у меня нет времени», – ответил я.

«Вы, наверно, из отряда полицейский?» – сказал он, подходя шкафу, чтобы достать хлеб и бутылку вина.

Слово «полицейский» заставило меня навострить уши. На всякий случай я отвечал:

«Да, конечно!»

Толстяк вернулся с хлебом и бутылкой и, подавая их мне, сказал:

«Итак, нынешней ночью вы отправитесь?»

«Да», – отвечал я.

Мне хотелось понять, о чем он говорил, но в смущении я не мог придумать, как бы расспросить его подробно. К счастью, он прибавил:

«Мой сын Николя, который спит на стуле, должен проводить весь отряд в Маленький Замок, в дом госпожи Шанбар, ему обещали за это экю…»

Этого мне было достаточно, и я вскочил опять в седло.

«А что же вы не берете сдачу?» – сказал мне толстяк.

«Остальное – вашему сыну Николя».

«Ну, вы славный человек, и я выпью за ваше здоровье».

«Спасибо».

Я хотел уже ехать, как вдруг толстяк высунулся из дверей и сказал:

«Вот они едут, слышите… сыщики и объездная команда… с ними карета».

«Очень хорошо».

«Что ж вы их не ждете?»

«Ведь здесь я не на своем посту и должен поторопиться на указанное место… не говорите, что вы меня видели, а то вы введете меня в беду».

«Езжайте спокойно… я ничего не знаю, ничего не ведаю».

Таким образом мне удалось купить скромность трактирщика за один экю. Я пустил лошадь во весь опор и прискакал в замок. Остальное, кавалер, вы уже знаете.

Рауль выпустил поводья, которые держал, как нам известно, правой рукой, схватил руку Жака и пожал ее, несмотря на почтительное сопротивление верного слуги.

– Друг мой, – сказал он ему, – ты наш спаситель!..

– Ах! кавалер, – прошептал Жак, – не говорите этого, а то, право, я расплачусь как теленок.

– Верное, доброе сердце! – воскликнул Рауль. – Если когда-нибудь, друг мой, я достигну счастья, я уделю тебе его щедрую долю!

Между тем беглецы достигли вершины Сен-Жерменской горы и находились возле того знаменитого замка, в котором Людовик XIV предложил гостеприимство Иакову II. Здесь уже всякий след опасности исчезал для них, потому что Рауль и Жак могли, наконец, съехать с большой дороги, хорошо зная в лесу все тропинки, которые вели от Сен~Жсрмена в замок Ла-Бом. Если полицейские могли до тех пор преследовать их по следам, то ночью не было никакой возможности продолжать погоню в непроходимой сети беспрерывно пересекавшихся тропинок. Итак, Рауль подумал, что он спокойно может дать вздохнуть утомленным лошадям и накормить Жанну. Потом беглецы опять поехали, только уже гораздо тише.

Когда они выехали из леса, было около трех часов утра, и уже мерцающий свет начинал делать прозрачным мрачное покрывало ночи. Прямо перед ними в тумане виднелась огромная черная масса странной и почти фантастической формы. Эта масса и была целью, к которой стремился Рауль. Это был замок Ла-Бом.

CCXVII. Четырехугольная башня

В несколько минут беглецы доехали до центрального двора замка, развалины которого отчасти еще были покрыты темнотою.

– Милое, возлюбленное дитя, – сказал Рауль Жанне, между тем как Жак отводил лошадей в конюшню, – можешь ли ты идти, или мне нести тебя на руках?

– Мне кажется, друг мой, – отвечала Жанна, – что если я обопрусь на твою руку, у меня достанет сил… Нам, верно, идти недалеко?

– О, да! Очень близко…

– Ну так пойдем…

Жанна ухватилась обеими руками за руку Рауля и, поддерживаемая им, пошла медленными, колеблющимися шагами.

Помнят ли наши читатели первый приезд кавалера де ла Транблэ в Проклятый Замок вместе с Эмродой?.. Нам приятно это думать, потому что мы рассчитываем на точность их воспоминаний, чтобы избавиться от ненужных повторений. С того времени, уже довольно отдаленного, ничто не изменилось в старом замке; только обрушилось несколько старых стен, да темная зелень плюща разрослась еще гуще – вот и все. Рауль привел Жанну к углу двора, к тому месту, где был сделан узкий проход. Мы уже знаем, что Рауля, редко приезжавшего в замок Ла-Бом, беспрестанно там ждали, как главного начальника фальшивомонетчиков. А потому и на этот раз все произошло точно так же, как в первый приезд Рауля. Все прежние подробности повторились. Явились железная лампа, и маленькая лестница с шелковыми перилами, и восхитительная гостиная. Войдя в эту комнату, Рауль положил Жанну в мягкое кресло возле камина. В своей легкой одежде молодая женщина озябла от ночного холода.

– Ах! – прошептала она, протягивая руки к огню, – ах! как здесь тепло и хорошо!..

– Друг мой, – спросил ее Рауль, – ты страдаешь?

– Нет, только я голодна… очень голодна… Нельзя ли мне съесть чего-нибудь?..

Мы знаем также, что в ожидании приезда Рауля в замке всегда была готова закуска. Осторожно накормив Жанну, Рауль отнес ее, с заботливостью матери, в верхний этаж и уложил в постель, потому что Жанна, еще будучи на руках его, заснула уже спокойным и глубоким сном. Вино подействовало на ее слабость, и глаза ее невольно закрылись.

Рауль тоже был изнурен усталостью и умирал с голоду, потому что целых три дня почти ничего не ел и очень мало спал. Поэтому он плотно поужинал и растянулся на диване, который должен был служить ему постелью. Было уже светло, когда он проснулся, Жанна еще спала. Сладкий и живительный сон почти совершенно изгладил на лице ее следы, сделанные горестью и голодом. Молодая женщина не была уже бледна; румянец играл на ее щеках, и губы по-прежнему сияли свежестью. Рауль сел возле кровати своей возлюбленной и ожидал, когда она раскроет глаза. Это ожидание продолжалось около часа. Наконец Жанна проснулась. Когда она увидала Рауля возле себя, первым ее движением было броситься к нему не шею… Но вдруг она вспомнила все, остановилась и протянула руку, которую Рауль страстно прижал к губам.

Жанна почти совсем оправилась, и Рауль, понимая, что раньше или позже, но надо же будет поговорить с нею обо всем, что случилось, сказал себе, что гораздо лучше кончить все тотчас же. Он поспешил расспросить Жанну обо всем, и она рассказала ему, с каким ужасом узнала от Жака, что человек в черном платье, очень похожий на полицейского, приезжал за ним от регента; рассказала о посещении Антония Верди, которая объявила ей, что Рауль был уже женат, и о своем отчаянии, когда она увидала доказательство этой ужасной истины… Жанна рассказала ему и о том, как она решилась умереть, как ей пришла мысль умереть в том месте, где она родилась, и как она ушла пешком, без денег и взяв с собою только ключ от того дома, из которого хотела сделать себе могилу. Она говорила, что, дойдя ночью до Маленького Замка, она заперла за собою дверь, с твердой уверенностью, что эта дверь уже не отворится для нес живой!.. Она спрашивала себя тогда, какой род смерти выбрать ей, и так как ей казалось, что она менее оскорбит Бога, если не наложит на себя преступную руку и останется, так сказать, чуждою делу разрушения, она решилась уморить себя голодом… С трогательным суеверием оделась она в белое платье и, пока еще у ней оставались силы, обходила аллеи того сада, который был свидетелем игр ее детства. Ночью ей было страшно в темноте, и она зажигала в своей комнате маленькую лампу. На третий день утром она была так слаба, что не могла уже сойти с лестницы. Этот третий день показался ей очень печален и очень длинен, и тем печальнее и длиннее, что она начинала страдать от мучений голода. Тоска сменяла тоску, холодный пот орошал все тело, странный шум гудел в ушах, огненные искры мелькали перед глазами. Среди этих неописуемых страданий бывали минуты спокойствия. Агония вдруг прекращалась, но затем, чтобы начаться снова. Наконец настала ночь.