Записки Клуба Лазаря

Однако Клуб Лазаря вернул меня в мир научных изобретений. Меня снова пригласили в качестве наблюдателя.

К счастью, мне ничего не сказали по поводу моего доклада для клуба, а я не собирался поднимать эту тему самостоятельно. На этот раз встреча проходила в другом месте — в большом доме мистера Бэббиджа на Дорсет-стрит, в квартале Марилебон.

При первом знакомстве Бэббидж показался мне довольно замкнутым типом. Однако, очутившись в его доме, я понял, почему он позвал нас сюда. Я узнал, что мастерская изобретателя находилась по тому же адресу. Как и предполагал Витуорт, нас пригласили для того, чтобы мы могли присутствовать на презентации аналитической машины, о которой благодаря нашей встрече я уже слышал, хотя до конца так и не понял, как она работала.

В стенах своей обители Бэббидж выглядел намного спокойнее, но так же чутко реагировал на любой шум с улицы. Его мастерская располагалась во внутреннем дворе дома и была забита различными устройствами, напоминая скорее кунсткамеру. Хозяин с радостью объяснял назначение каждого экспоната, на который мы обращали внимание. Среди них была пара досок с кожаными ремнями. Внизу к ним крепились по две створки, напоминавшие обложки для книг. По словам Бэббиджа, это было одно из самых первых его изобретений — туфли для хождения по воде. «Ну, Изамбарду они вряд ли понадобятся, — заметил Рассел. — Он считает, что изобрел для этой цели кое-что посерьезнее!» В других обстоятельствах подобный комментарий можно было бы счесть за оскорбление, особенно если он исходил из уст большого шотландца. Но в этот раз все лишь рассмеялись, причем громче всех смеялся сам Брюнель. Мы были даже рады, что у нас появился повод для смеха, потому что изобретение Бэббиджа не могло вызвать другой реакции, однако смеяться над ним открыто было бы верхом бестактности, особенно в доме самого Бэббиджа.

Впоследствии выяснилось, что идея не такая уж и нелепая, тем более что она посетила Бэббиджа, когда он был совсем еще ребенком. Он объяснил, что створки должны были раздвигаться, как только нога в «ботинке» ступала на поверхность воды. Они должны были удерживать ногу на поверхности воды до тех пор, пока человек не сделает следующий шаг, и тогда все повторялось бы. Переставляя ноги достаточно быстро, человек смог бы идти по воде. Теперь уже рассмеялся сам Бэббидж, когда начал рассказывать о том, как едва не утонул, пытаясь опробовать этот образец. Не успел он сделать и двух шагов, как с головой ушел под воду. Больше он подобных попыток не повторял.

Я надеялся, что изобретатель так же легко и доступно сможет объяснить принцип работы аналитической машины. И радовался тому, что не нужно будет делать конспекты этого импровизированного доклада, хотя и решил, что если Брюнель еще раз предложит мне занять пост секретаря, то я соглашусь. И не важно, что устройство так и не было до конца сконструировано. Даже его разностная машина, идею которой он вынашивал более тридцати лет, до сих пор существовала лишь в виде маленького макета, который Бэббидж использовал для наглядной демонстрации работы механизма. Три столбца отполированных шестеренок в окружении спиц и коленчатых валов. На каждой шестеренке были закреплены таблички с цифрами, с помощью которых производились расчеты, задаваемые машине оператором. И хотя некоторые из собравшихся уже видели машину, Бэббидж хотел показать ее в действии тем, кто еще не знал о принципах работы механизма.

Настроив машину, Бэббидж повернул ручку, приводившую в движение шестеренки, которые он иногда называл зубчатым мозгом. Каждое движение прибавляло к числам, написанным на шестеренках, число, равное шести. Так шесть превращалось в двенадцать, двенадцать — в восемнадцать, и так далее и тому подобное. На меня это произвело впечатление, расчеты были самые примитивные, но когда после пятнадцати нажатий на рычаг появилось девяносто, то при следующем повороте произошел сбой в подсчетах и вместо девяноста шести машина выдала сто восемьдесят, а затем — триста шестьдесят. Те, кто видел эту машину прежде, ничуть не удивились, а некоторые, включая Брюнеля, которому, вероятно, жалко было тратить время на подобные эксперименты, откровенно скучали в процессе демонстрации. Только Кэтчпол спросил, что случилось с последовательностью чисел. Бэббидж обрадовался вниманию, проявленному к его изобретению, и тут же объяснил, что предварительно настроил машину таким образом, чтобы она сначала к каждому числу прибавляла шесть, а впоследствии умножала полученное число на два. И хотя машина могла производить лишь базовые расчеты, но она не допускала ошибок, которые иногда совершает человек при работе с большими числами. Как, например, при составлении графиков с логарифмическим масштабом по осям координат, когда даже малейшие ошибки могут стоить жизни, поскольку эти графики, помимо всего прочего, используются в морской навигации. Ошибки могут возникнуть впоследствии при типографском наборе чисел. Однако в машине Бэббиджа вероятность этих ошибок будет устранена, поскольку она сама распечатывает все произведенные ею расчеты.

Аналитическая машина должна была стать еще разумнее, если подобное определение можно было применить к механизму. Она могла бы не только производить сложения и умножения, но и делать все возможные виды расчетов, используя любой порядок. Данные будут вводиться в машину для дальнейших расчетов с помощью серии карточек с прорезями, которые образуют определенные узоры и будут считываться машиной по тому же принципу, как это происходит в музыкальной шкатулке.

Затем последовал ряд незначительных вопросов, после чего мы вернулись в гостиную, чтобы немного отдохнуть. Я слышал, что хозяин был вдовцом, однако в комнате еще чувствовалось женское присутствие, которого было полностью лишено мое жилище. В вазах стояли свежие цветы, повсюду были расставлены милые декоративные безделушки, на спинках стульев лежали красивые вязаные покрывала. И, словно продолжая следить за порядком, с портретов над камином смотрели женские глаза. Бэббидж сказал мне, что на одной из картин изображена его жена, а на другой — мать.

Впрочем, над камином висел еще один портрет. Без сомнения, Бэббидж был дамским угодником. Картина была меньше тех, что висели выше, но ее малый размер не мог скрыть красоты изображенной на ней особы. Однако прежде, чем я успел спросить у Бэббиджа, кто эта женщина, он показал нам еще одну картину. На сей раз это был мужчина. Судя по стоявшему позади него верстаку и стеллажу с различными инструментами, он сидел в мастерской, которую мы только что покинули.

— А это месье Жаккар, — с энтузиазмом объяснил Бэббидж, пересекая комнату. — Он изобрел ткацкий станок для шелка. Хочу обратить ваше внимание, что вы смотрите не на масляное полотно, а на картину, сотканную из шелковых нитей.

— Боже мой! Это действительно так! — воскликнул Стефенсон, наклонившись к портрету, чтобы лучше рассмотреть. Последовав примеру Бэббиджа, я присоединился к собравшейся у картины группе.

Мне пришлось почти уткнуться носом в стекло, чтобы рассмотреть шелковые нити, из которых был соткан портрет. Удивительно тонкая работа, неотличимая от других картин в комнате, написанных красками. Словно в продолжение своего доклада, Бэббидж выказал восхищение французом, который впервые выставил картину на Всемирной выставке. Она была соткана на станке, способном воспроизводить самые сложные рисунки, и этот портрет являлся прекрасным тому подтверждением. Станок Жаккара — Бэббидж объяснил, что на картине рядом с изобретателем изображена его уменьшенная модель, — работал в соответствии с инструкциями, передаваемыми ему серией карточек с отверстиями, определявшими узор плетения. Если игла попадала в отверстие карточки и проникала сквозь него, то не происходило никакого действия, однако если на пути иглы не встречалось отверстия, она блокировалась, и это приводило в движение крючок с определенной нитью, а челнок протягивал уточную нить. Подобную систему передачи информации Бэббидж позаимствовал для своей аналитической машины. Теперь, когда он описал, как изначально работала эта система, я гораздо лучше понял принцип ее работы.