Тайна Шампольона

— Мне нужен не наш главный врач.

— Что же тогда происходит?

— Сегодня утром я написал брату, что слава кажется мне пресной. С самого верха и до самого низа… С недавнего времени я так и живу.

— Если я и говорил о предстоящих затруднениях, то не для того, чтобы испортить вам вашу радость. Победитель мамелюков, хозяин Каира, центра Вселенной! И народ вас уже называет султаном Эль-Кебиром, Великим Султаном. Что еще нужно для славы главнокомандующего, которому всего двадцать девять лет?

— С высоты этих пирамид сорок веков наблюдают за нами… — прошептал он.

— Вы хотели сказать, сорок веков на нас смотрят.

— Нет, Спаг. Сорок веков наблюдают за нами.

— Наблюдать или смотреть — есть ли разница? Вы хотели поднять моральный дух солдат. Вы им напомнили, что их сегодняшний подвиг измеряется мерками прошлого. Таким образом, у подножия пирамид, этих монументальнейших сооружений, их амбиции лишь возросли. Браво! Ваша формулировка красива, и я предсказываю ей не менее красивое будущее. Наблюдать или смотреть? Как этот чисто грамматический вопрос может влиять на недомогание, о котором вы говорите?

— Я говорил о некоем присутствии. За нами что-то наблюдало. Оно господствовало над полем боя, оно парило поверх огня. Оно меня поддерживало, когда черные ангелы, всадники Мурад-бея, бросались на нас, и у тех ничего не получалось. Оно было в Гизе и Эмбабе, когда наши солдаты громили войска противника, превосходившие нас числом. Оно освещало укрепления Каира, когда горел флот Ибрагим-бея.

Мой дорогой Морган, я прошу вас мне верить, когда я утверждаю, что за этими каменными стенами скрывается нечто огромное и безмолвное, и оно сопровождает нас с тех самых пор, как мы ступили на землю Египта.

— Это ощущение присутствия объясняется контактом между теплым и холодным воздухом. Именно это лежит в основе явлений, жертвой которых мы стали и…

— Вот что, напишите ваш трактат о миражах, и давайте больше не будем говорить об этом!

— Скажите же мне наконец, что вы видите!

— Храм, могила, пирамида… Какая высшая сила смогла их построить? Для кого? Почему?

— Фараон. Это фараон…

— И кто был этим фараоном, для которого возвели все эти памятники, достойные Бога? Надо найти. Надо узнать эту великую тайну. Давая сражения, я ощутил, сколь исключителен ее характер. — Он приблизился ко мне. — Без этого моя слава и в самом деле пресна…

Он замолчал. Он смотрел на меня. Это было очень страшное молчание. Я не знал, как ответить, но он все решил за меня:

— Вперед, господин Спаг! Не надо на меня так смотреть.

А то я могу подумать, что у меня температура и я брежу… Но как же вы не понимаете, что какая-то неизвестная сила скрывается за всей историей Египта?

— Простите меня, но я действительно не понимаю, что вы хотите сказать…

— Что это за пирамиды, титанические памятники, величие которых не осмеливается представить даже сама мифология? Мы же ничего еще не видели! Я уверен, есть и другое, еще красивее, еще величественнее…

— Конечно, мы можем найти другие развалины. Это будут следы древних деспотов, наводивших ужас, обращая народы в рабство, дабы осветить свою корону…

— Этого недостаточно, чтобы объяснить, как фараоны могли править так долго, как они смогли добиться от людей таких нечеловеческих усилий, такой покорности и набожности в осуществлении всего того, что мы сейчас видим.

— Страх. Кнут. Рабство. Вот три хороших объяснения.

— Вы рассуждаете, опираясь на собственные принципы.

Вы все оцениваете так, как вы себе это представляете, но ведь могут существовать и другие… Завоеватели, которые приходили до нас, воспринимали эти места с высокомерием, характерным для тех, кто считает себя намного выше. Поэтому, как и вы, они ничего не увидели. Я же пришел сюда без особых предубеждений, и я вижу этот мир новыми глазами. Я вижу безграничность этой ушедшей цивилизации, ибо не верю в превосходство одной цивилизации над другой, и я догадываюсь, что здесь, как нигде, есть чем удовлетворить славу человека…

— Эта точка зрения ускользает от математика, которым я являюсь.

— Мне кажется, фараоны были больше, чем королями.

Намного больше…

— Тогда кем? Императорами? Тиранами или просто мифом? Если говорить в общем, фараоны являются лишь гипотезой, и пока ничто не может доказать, кем они были на самом деле. Нам надо это исследовать, классифицировать, изучать, сравнивать, расшифровывать, что еще?

Я нервничал, а Бонапарт, напротив, казался вполне удовлетворенным:

— Итак! Ваш ученый ум уже в действии — именно в этом я и нуждаюсь. Он подтвердит, я уверен, то, что пока является всего-навсего ощущением.

— Я благодарен вам за то, что вы отмечаете ценность ученых, которые пошли за вами, но что именно они должны искать?

— Мы должны разгадать тайну иероглифов. За этими знаками, безусловно, скрывается то, что и выковало власть фараонов.

— Задача наитруднейшая…

— Вы пришли сюда, чтобы противопоставить силу Просвещения одной из самых больших научных загадок в истории, и вы преуспеете, поскольку в вашем распоряжении наилучшие ученые мира. В то время как одни станут делить на части эту страну и рыться в ней, другие станут анализировать то, что будет найдено. Мы образуем комиссии. Распределим работу.

А газета послужит связующим звеном между всеми.

— Это все очень походит на проект Института Египта, [73] которым я сейчас так занят, что ничего не знаю о Каире и его мушараби…

— Действительно, и поэтому мы должны как можно скорее создать это собрание ученых. Не теряйте времени на разговоры. За работу!

22 августа был основан Институт Египта. В его задачах было указано, что его секции должны работать во имя Прогресса и Просвещения. Мы были из числа немногих, кто понял особый смысл этого самого «Просвещения», на которое так надеялся Бонапарт: проникнуть в тайны фараонов.

Но затем все стало как-то размыто. Чем прошлое могло послужить настоящему? Быть может, Бонапарт намеревался вдохновиться им, чтобы укрепить свои завоевания? Но пушки и солдаты — более надежные средства для этого. Бонапарт как-то сказал это Гомпешу, а я знал практический характер генерала, человека, чья вера всегда опиралась на число и силу. Чем же тогда? Мы с Фаросом Ле Жансемом долго обсуждали этот вопрос. Вскоре к нам присоединится и Орфей Форжюри. Но до этого произошло следующее.

1 августа 1798 года наш флот, стоявший на якоре на рейде в Александрии, был уничтожен кораблями Нельсона. Лишь четыре корабля сумели как-то ускользнуть. Всего четыре. Достаточно сравнить эту цифру с тремястами кораблями, которые составляли нашу армаду при отправлении из Тулона, чтобы понять масштабы этой трагедии. [74] Нельсон сам был ранен.

Адмирал Брюэйс погиб. Он сражался отважно, но оказался бессилен. Нельсон наконец обнаружил французский флот и налетел на наши корабли, когда те стояли на якоре. Он пустил часть своего флота между нашими кораблями и берегом.

Это смелое решение оправдало себя. Корабли Брюэйса оказались зажаты между двумя огнями, хотя ничто не позволяло и предположить, что опасность может прийти со стороны берега… Этот фланг был слаб: пушки не готовы для быстрого ответного огня, палубы завалены оборудованием. Пользуясь удачным стечением обстоятельств, Нельсон поднял на мачте «Вэнгарда», своего флагманского корабля, флаг, дававший приказ к атаке. Пушки «Голиафа», которым командовал капитан Фоли, повели огонь. Началась пальба. Все было как на параде… Ядра насквозь пробивали корабли, и их недра открывались, чтобы излить поток тел, искореженных обломками палуб. Падающие мачты убивали тех, кому удавалось ускользнуть от пуль. Четыре тысячи человек погибло. Четыре тысячи. [75] «Восток» загорелся, а затем взорвался. Сокровища Мальты, отобранные у рыцарей, тоже утонули. Мы потеряли и научное оборудование, которое находилось на борту. Тут-то я и вспомнил про предсказание моряка, который, когда мы оставляли Тулон, возмущался тем, что флагманскому кораблю сменили название. Его звали Лоик Кержак. Он тоже погиб.