Седьмая чаша

— Наступит день, когда беднота устанет терпеть и распорядится по-своему, — мрачно предрек он и, усмехнувшись, спросил: — А у Билкнэпа вы денег не просили?

Мы оба рассмеялись. С тех пор как я вернулся в Линкольнс-Инн, Билкнэп усердно избегал меня. При моем появлении он выскальзывал из комнаты или прятался за углом. Его здоровье полностью восстановилось, и он вновь стал прежним. Денег Дороти он, разумеется, не послал и даже не заплатил Гаю за лечение, с помощью которого была спасена его жалкая, никчемная жизнь. И все же его нежелание встречаться со мной говорило о том, что он, возможно, испытывал некое чувство вины. В Линкольнс-Инн уже стало расхожей шуткой, что Билкнэп боится брата Шардлейка, как черт ладана. Он мог бы исправить положение в любой момент, явившись ко мне с некоторой суммой денег для возмещения расходов Дороти и оплаты гонорара Гая, но Билкнэп был готов стерпеть любое унижение, лишь бы не расстаться даже с малой толикой золота, которое без всякой пользы хранилось в его сундуке. Вот за это его действительно можно было пожалеть. Мы миновали Бишопсгейтский мост.

— Ну вот мы и приехали, — с сомнением в голосе сказал Барак. — Уж не знаю, как визит сюда поможет поднять нам настроение.

— Не спеши, сам увидишь, — ответил я, въезжая через ворота Бедлама на территорию лечебницы.

Мы привязали лошадей, и я постучал в дверь. Барак опасливо оглядел здание, словно боясь, что какой-нибудь псих может выпрыгнуть из окна и наброситься на него. Но в этот день здесь царило спокойствие. Нам открыл огромный смотритель Гибонс. Увидев меня, он поклонился. После нашей стычки с Шоумсом из-за того, что тот издевался над Эллен, выгнав ее за порог, Гибонс, похоже, проникся ко мне уважением.

— Мастер Кайт и его жена все еще здесь? — спросил я.

— Да, сэр, они здесь и находятся в гостиной вместе с Эллен.

— Идем, Барак, это именно то, что я хотел тебе показать.

Я провел его в гостиную. Сцена, которую мы там застали, словно была взята из образцовой семейной жизни. Адам с отцом сидели за столом и играли в шахматы, а Минни наблюдала за ними с таким счастливым видом, какого я никогда прежде не видел на ее лице. Рядом, занятая вышиванием, устроилась Эллен, и ее продолговатое чувственное лицо светилось гордостью. Старуха Сисси тоже шила. Иногда она замирала и с невыразимой грустью смотрела в пространство, словно видела что-то, недоступное взглядам других.

— Молодец, Адам! — радостно рассмеялась Минни и захлопала в ладоши, потому что ее сын сделал заключительный ход, объявив отцу шах и мат.

Когда мы вошли, все попытались встать, чтобы приветствовать нас, но я попросил их не делать этого.

— Я привел своего помощника, чтобы ты смог познакомиться с ним. Возможно, ты помнишь его по судебному заседанию, на котором решалась твоя судьба. Это мастер Барак. Он помогал мне вести твое дело.

Барак поклонился присутствующим.

— Я победил отца в шахматы уже в третий раз, — с гордостью сообщил Адам.

Он помолчал несколько секунд, обратил взгляд на Эллен и спросил:

— Я получаю от этого удовольствие, но, наверное, это грех?

— Нет-нет, Адам! Сколько раз мы говорили тебе, что нет ничего греховного в том, чтобы получать удовольствие от невинных развлечений, которые подарил нам Господь в этом жестоком мире.

Адам удовлетворенно кивнул. Его все еще беспокоило, является он грешником или нет, но он принял мысль о том, что решать, кто будет проклят, а кто — спасен, должен исключительно Господь Бог. Родители боялись, какой будет его реакция после того, как, выйдя из Бедлама, он узнает о страшной участи, постигшей Ярингтона, вину за которую прихожане дружно возложили на фанатиков католической веры. Но Гай твердо верил, что вскоре Адам вернется в нормальной жизни и привыкнет к реалиям окружающего мира. Дэниел и Минни оставались верны своим радикальным религиозным воззрениям, но из-за любви к сыну согласились в общении с ним соблюдать крайнюю осторожность во всем, что так или иначе связано с религией. Развернув нынешней весной преследования радикалистов, епископ Боннер невольно сослужил этой семье хорошую службу. Преподобный Мифон покинул Лондон в мае, переехав на жительство в Норвик. Вместо него был назначен новый викарий, безобидный и не слишком верующий человек.

Дэниел Кайт поднялся из-за стола.

— Ну что, сынок, может, прогуляемся? Я думаю, сегодня мы можем дойти аж до Бишопсгейта.

— Хорошо, — ответил Адам и тоже встал.

Минни подошла к сыну и взяла его под руку. Адам повернулся ко мне с робкой улыбкой на губах.

— Мастер Шардлейк, когда мы вернемся, не расскажете ли вы мне что-нибудь о том, как живут адвокаты?

— С превеликим удовольствием.

Во время двух моих последних посещений Адам проявил живой интерес к своему юридическому статусу и даже выразил некоторые признаки возмущения, когда я сообщил ему, что его не могли кормить без разрешения Тайного совета. Для него это был совершенно новый мир по сравнению с тем, в котором он вел отчаянную борьбу со Всевышним.

Адам подошел к Бараку и, слегка покраснев, проговорил:

— Я помню вас, сэр. Я видел вас в зале суда.

— Точно.

— Но я тогда был очень плох, — тихо добавил мальчик.

— И это верно.

Барак улыбнулся, хотя я видел, что ему неуютно находиться в этом месте и разговаривать с Адамом.

Через открытую дверь мы наблюдали за тем, как отец, мать и сын, беседуя, неторопливо идут через больничный двор. Позади нас стояла Эллен, как всегда боясь подойти к порогу и к тому миру, что начинался за ним.

— Родители очень заботятся об Адаме, — сказала она. — Они не такие, как те, что навсегда оставляют здесь своих беспокойных родственников, желая избавиться от них.

В ее голосе прозвучала горькая нотка. Я посмотрел на нее, и она выдавила из себя беспомощную улыбку. Единственным, что я знал про эту женщину, да и то со слов Шоумса, был тот факт, что в детстве она стала жертвой жестокого насилия, но я никогда не осмелюсь спросить у нее об этом, да она и не расскажет.

— Этот интерес к юриспруденции, внезапно проснувшийся у Адама, радует меня, — признался я. — У парня светлая голова.

— Кто знает, может быть, когда-нибудь он станет адвокатом.

— Ага. Тогда я возьму его на место Барака и выучу. Он обойдется мне дешевле.

Эллен засмеялась.

— Это будет называться эксплуатацией сумасшедшего, — буркнул Барак и повернулся ко мне. — Он определенно выглядит лучше, чем когда я видел его в прошлый раз, и все же в нем есть что-то…

— Хрупкое? — подсказала Эллен. — Ему еще предстоит долгий путь к выздоровлению, но я уверена, что он пройдет его до конца. Когда-нибудь.

— А, вот вы о чем, — догадался Барак. — Безумие — это болезнь, и однажды, как и любой другой недуг, может быть излечена.

Я подумал, хоть и не сказал вслух, что время от времени эта болезнь, возможно, будет брать свое, но мне хотелось верить, что Адам больше никогда не соскользнет в то ужасное состояние, в котором находился во время нашей первой встречи. Поправится ли он когда-нибудь окончательно и бесповоротно? Этого я не знал.

Барак вышел на крыльцо и поклонился Эллен.

— Мне нужно вернуться в Олд-Бардж, чтобы собраться и упаковать вещи Тамазин. Она сказала, что я могу привезти их туда, где она теперь живет. Лучше сделать это без спешки, чтобы ничего не забыть.

— В таком случае встретимся в Линкольнс-Инн завтра поутру.

— Ага, тем более что наклевывается парочка любопытных дел.

Барак явно испытывал облегчение оттого, что нашел повод покинуть это скорбное место. Он отвязал Сьюки и ускакал, приподняв шапку, когда проезжал мимо Кайтов.

— Ваш помощник переезжает? — поинтересовалась Эллен.

— Да, он разошелся с женой. Это очень печально, и ему невыносимо оставаться в их прежнем жилище, поэтому он снял комнату неподалеку от Линкольнс-Инн. Возможно, со временем они снова сойдутся, потому что очень привязаны друг к другу. По крайней мере, я на это надеюсь.

— Документы с запросом об освобождении Адама из больницы поступят в суд прошений уже на этой неделе? — спросила Эллен.