Седьмая чаша

— В мозгу Кантрелла был кто-то другой. Нет, он думал не о Папе, а о человеке, находящемся гораздо ближе.

Харснет несколько мгновений молчал, а затем повернулся ко мне.

— Где он сейчас, Мэтью? — тихо спросил он. — Должен признаться: мне страшно.

На лестнице послышались шаги, и появился один из констеблей.

— Пришла какая-то старуха, она говорит, что знает Кантрелла, — сообщил он.

— Соседка, — пояснил я Харснету.

Мы спустились вниз и обнаружили ту самую старую каргу, которая заговорила со мной во время моего первого визита сюда. Она стояла на пороге и безуспешно пыталась заглянуть за плечо высоченного констебля, преградившего ей путь. Узнав меня, она раздвинула губы в беззубой улыбке.

— А, господин законник! Сэр! Мы с вами уже как-то разговаривали. Я увидела, что к Кантреллу кто-то пришел, вот и решила разузнать, кто и зачем. С Чарли ничего не случилось?

Кумушка буквально сгорала от любопытства.

— Его здесь нет, и мы его разыскиваем.

— Это связано с совершенным преступлением, — мрачно добавил Харснет. — Что вы о нем знаете?

— Я живу через несколько домов отсюда, — затараторила старуха. — Я дружила с отцом Чарли до тех пор, пока он не ударился в религию и не стал слишком праведным, чтобы иметь дело с такими, как я. А что натворил Чарли?

Она вновь предприняла попытку осмотреть комнату через плечо констебля.

— Уверена, он не мог сделать ничего плохого, ведь Чарли — несчастное, слабое создание.

Она горестно покачала головой.

— Как вас звать? — спросил я.

— Джейн Бекетт.

— Пойдемте, Джейн, мне нужно задать вам несколько вопросов.

— Ага, значит, на сей раз вы все-таки решили поговорить со мной.

Я провел старуху через гостиную, где она невольно сморщила нос, в мастерскую. Лицо ее сделалось печальным.

— Только взгляните, на что похоже это место! — запричитала она. — Здесь стало так пусто и грустно! Эдриан был мастером на все руки. Когда он был жив, у него всегда было полно заказов, и мастерская буквально ломилась от всякой всячины.

Я открыл сундук с одеждой.

— Не знаете ли вы, откуда могло взяться все это? Тут такого барахла хоть отбавляй.

Я вытащил разноцветный лоскутный плащ.

— О да, — закивала женщина, — это принадлежит Эдриану. Он собрал целую коллекцию таких нарядов, поскольку работал для разных актерских трупп. Строил для них сцены, декорации, всякие хитрые театральные штучки. Как-то раз его даже попросили соорудить подмостки в Хэмптон-Корт, где должны были давать спектакль для короля. А Эдриан другой раз брал с актеров плату костюмами.

Старуха хитро поглядела на меня.

— Он был мужик не промах, знаете ли. Все эти вещи стоят денег, негоже им валяться здесь.

— Эдриан когда-нибудь брал сына на эти представления?

— Кого, Чарли? Да, когда тот был еще совсем мальчишкой. Ему это нравилось. Только в те дни я видела его счастливым. Если представление проходило где-то неподалеку, на него собиралась вся округа. Мне кажется, Чарли с детства мечтал стать актером, но у него не было для этого данных, вот он и подался в монахи.

Женщина презрительно рассмеялась, повернулась ко мне и сказала уже серьезным тоном:

— А вот у Эдриана был настоящий талант. Он сооружал деревянных драконов и такие приспособления, благодаря которым они двигались по сцене как живые.

Она погладила плащ костлявой рукой и положила его обратно в сундук, а когда снова подняла на меня глаза, в них горело любопытство.

— Так что же он натворил, наш никчемный Чарли?

— Не забивайте себе этим голову, — отрезал Харснет.

Вдруг меня поразила внезапная догадка.

— Как умер Эдриан Кантрелл? — спросил я.

— По словам Чарли, как-то ночью он свалился с лестницы и сломал себе шею. — Старуха горько усмехнулась. — Значит, если верить религии, которую так рьяно исповедовал Эдриан, он отправился прямиком на небеса. А что это за другие вещи в сундуке? Они не принадлежали Эдриану.

Я взял соседку под локоть и вывел ее из мастерской. Она была явно разочарована тем, что я не собираюсь рассказывать ей никаких подробностей. Уже на пороге я спросил:

— А вот та тележка, что стояла в мастерской, она принадлежала Эдриану Кантреллу?

— Ага, он развозил в ней выполненные заказы.

Тут в мозгу у меня родилась новая мысль. Для того чтобы добраться от Вестминстера до Хартфордшира, у Кантрелла должна была быть лошадь.

— А что стало с его лошадью? — словно невзначай осведомился я.

— Чарли, наверное, продал жеребца.

— Какой он был?

Старуха пожала плечами.

— Какой, какой… Обычный. Коричневый, с треугольной отметиной под носом.

— Вы никогда не видели, чтобы он приезжал домой или куда-нибудь уезжал с лошадью и тележкой?

— Это он-то? Который едва видит? — Женщина фыркнула. — Нет. Раз или два я видала, как он выходит из дому за покупками и при этом держится рукой за стену, чтобы не сбиться с пути.

— А ночью он когда-нибудь уходил?

Старуха громко рассмеялась.

— Вряд ли такое было возможно. Впрочем, я рано ложусь спать и при этом крепко запираю двери. Здесь у нас не безопасно. Послушайте, сэр, а к чему вы задаете мне все эти вопросы?

— Неважно. Благодарю вас.

Я аккуратно выпроводил ее за порог, закрыл дверь и повернулся к Харснету.

— Значит, он кое-что смыслил в актерском ремесле. Возможно, даже в детстве, чтобы чувствовать себя нормальным человеком, он испытывал потребность играть. Я не исключаю, что это он убил отца и тогда наконец понял, кем хочет быть на самом деле.

— Это всего лишь предположения. Они нам ничего не дают.

— Тут вы правы.

— А почему вы заговорили о лошади?

— У него должна была быть лошадь.

— Вы полагаете, с таким слабым зрением он способен ездить верхом?

— Я начинаю думать, что разговоры о его проблемах со зрением сильно преувеличены. Он не мог добраться до дома Годдарда иначе, как верхом. Мне нужно еще раз взглянуть на его Библию и на выделенные в ней места. Поглядим, может, мне и удастся извлечь из его каракулей что-нибудь полезное для нас.

— Я пойду с вами.

Харснет был слишком зашорен своими религиозными воззрениями, чтобы оказать мне сколько-нибудь серьезную помощь.

— Нет, Грегори, не надо. Лучше я поработаю один.

Я снова поднялся на второй этаж. Мне было странно сидеть в этой тихой, отгороженной от уличного шума комнате, за столом Кантрелла, рядом с его кроватью. Я сжал голову руками и склонился над книгой. Как юрист, пытающийся разгадать тайные помыслы оппонента, вчитываясь в текст его искового заявления, я искал то, что мог видеть Кантрелл на этих страницах, старался понять, кого он считал своим главным врагом, полагая, что обязан уничтожить его. Мой мозг просеивал и расшифровывал слова очень короткой главы Апокалипсиса.

«Я покажу тебе суд над великою блудницею», с которой «и цари земные любодействовали». «И зверь, который был и которого нет, есть восьмой, и из числа семи, и пойдет в погибель».

Я думал, что после семи чаш гнева новая жертва станет восьмой по счету, но в чем-то будет непременно отличаться от предыдущих. Это будет самая важная жертва, поскольку после суда над ней наступит Армагеддон. Я размышлял столь напряженно, что мои мозги находились на грани кипения. Станет ли восьмой жертвой женщина? По всей вероятности, да, поскольку она будет символизировать собой великую блудницу, виновную в прелюбодеяниях с царями земными. Для Кантрелла это, без сомнения, должна быть протестантка, усомнившаяся в прежних убеждениях, подобно несчастной миссис Бьюнс и бывшему монаху Локли. Мысли вертелись в голове: прелюбодеяние, цари, кто-то восьмой… Женщина, которая еще не предала истинную религию, но, несомненно, предаст ее, если свяжет свою жизнь с царем, исповедующим старую веру.

«Зверь, который был и которого нет, есть восьмой…»

Король Генрих VIII!

Я встал и посмотрел в окно. Пьяный охранник сидел на перевернутом ведре. Спустившись на первый этаж, я приблизился к Харснету и, пытаясь говорить как можно более спокойно, сказал: