Королевы-соперницы

— А я, должно быть, находилась всего в нескольких ярдах от нее, когда она...

На плечо графини опустилась рука, заставив почтенную даму подпрыгнуть. Это оказался мистер Рич, заговоривший низким приятным голосом:

— Могу я перемолвиться с вами парой слов наедине?

Наклоном головы он дал понять Элпью, чтобы та отошла. Когда она удалилась на приличное расстояние, Рич сделал свое предложение:

— Это происшествие могло бы оказаться полезным для театра. В настоящий момент наши финансы находятся в плачевном состоянии. Я подумал, не могли бы вы...

— Пошуметь? — перебила его графиня. — Боюсь, нет. Мы обе очень заняты.

— Я бы гарантировал вам две гинеи за упоминание... Рич оглянулся через плечо. — Но разумеется, ни слова им. Это будет нашим секретом.

— Вы хотите, чтобы мы написали об убийстве?

— О да. Сборы взлетят. — Рич с энтузиазмом закивал. — Больше никаких танцующих собак и визгливых евнухов. Каждое представление даст полный сбор. И никаких новшеств не потребуется. Тогда посмотрим, как с этим справится «Линкольнз-Инн»!

И тут раздался вопль Элпью. Обернувшись, графиня увидела, что ее компаньонка соскребает с ботинка собачьи экскременты.

Не успел Рич возобновить свою тираду, как в переулок с грохотом въехал экипаж, из него вышел судья.

Когда их отпустили с места преступления, графиня и Элпью в каком-то оцепенении направились домой на Джермен-стрит. Наступил вечер, и, хотя солнце пыталось проглядывать, было холодно. Минуту или две они постояли на улице, озираясь по сторонам, прежде чем подойти к парадному входу.

Едва они переступили порог, как в дверь застучали.

— У нас есть восемнадцать шиллингов, миледи. Пусть забирает. Идите на кухню, а я с ним разберусь.

Элпью открыла дверь. Как она и опасалась, это был пристав.

— Графиня Дельта Луш?

— Нет, — ответила Элпью.

— Она должна нам налог в пользу бедных.

— Сколько?

— Девять фунтов.

— Девять фунтов? — Элпью постаралась не ахнуть. Другие и за год не зарабатывали девяти фунтов. Где им раздобыть такую сумму? — Она переехала. Она здесь больше не живет. — Элпью почувствовала, что ей срочно необходимо сесть. — Девять фунтов, говорите? Что ж, вам лучше поискать ее в... — Ничего не приходило в голову. — В Йорк-Билдингс.

— Где именно? — проворчал пристав. — На Джордж-стрит? На Дьюк-стрит? На Бэкингем-стрит?

— На одной из них, — сказала Элпью. — Точно не помню.

Из кухни донесся звук разбившейся посуды. Пристав отстранил Элпью.

— В Йорк-Билдингс, говорите?

Он прошел на кухню. Элпью прекрасно расслышала весь разговор.

— Графиня Эшби де ла Зуш, я нахожусь здесь для того, чтобы получить с вас сумму в размере девяти фунтов. Если вы не можете внести означенную сумму здесь и сейчас, я вынужден поместить вас под стражу до того момента, как вы сможете это сделать... — Он уже вел ее к входной двери. — Если она вам понадобится, вы найдете ее в Чаринг-Кросс, в доме предварительного заключения.

Застывшая с открытым ртом, с ужасом в глазах, графиня только успела пролепетать:

— Шуми, Элпью! Устрой шумиху про всех для всех! — прежде чем исчезнуть за дверью и оказаться в повозке пристава.

Элпью опустилась на пол в холле и заплакала. Девять фунтов! Как же так получилось? И где ей раздобыть девять фунтов?

Негромкий стук в дверь заставил ее вскочить на ноги. Возможно, произошла ошибка и пристав привел ее госпожу назад.

Но это снова оказалась Ребекка Монтегю. На этот раз одна.

Элпью постаралась взять себя в руки.

— Прошу, входите.

Ребекка села, как можно живописнее расправив юбки.

— Мне нужны ваши услуги.

Элпью кивнула:

— Мы все помним.

— Помните. Да вы вообще хоть что-нибудь знаете? — Ребекка вскочила, подошла к окну и выглянула на улицу. Проехала карета, перед которой бежали два мальчишки-факельщика. — Где ее светлость?

— Ее светлость в настоящее время не принимает. Но могу сообщить, что мы уже упомянули вас в номере «Глашатая» за эту неделю.

Ребекка как будто даже не слушала.

— Вы вдвоем раскрыли то убийство, не так ли? — Она принялась теребить кружева на юбке. — Вы же разоблачили того мужчину-женщину, который всех резал.

Актриса ссылалась на недавний успех компаньонок. Они раскрыли страшный заговор, причем мужчина-преступник переодевался женщиной и убил двух человек.

— Вы должны мне помочь. — Ребекка повернулась к Элпью. — Мне нужно, чтобы вы нашли убийцу Анны Лукас. — Она говорила с прямотой, продиктованной отчаянием.

— Ради вас? — Элпью вгляделась в лицо Ребекки. Та показалась ей искренней. Но разве не это было темой вчерашней лекции? Актер учится контролировать свои страсти и четко выражать их, даже когда не чувствует ничего подобного. — Почему? Вас подозревают?

— Да как ты смеешь! — Ребекка подскочила к Элпью и залепила ей пощечину. — Нет, конечно, меня никто не подозревает. Она была моей дражайшей подругой, все это знали.

— Вы хорошо себя чувствуете? — Элпью заметила, что у актрисы дрожат руки. — Не желаете ли чего-нибудь горячего?

— Да, пожалуйста. — Ребекка опустилась в кресло и закрыла лицо руками. — Я бы с удовольствием выпила чаю.

— Чаю! — возопила Элпью. — Вы что же, мадам, думаете, что у нас денег куры не клюют?

— Простите, — покраснела актриса. — Я не подумала. А горячего поссета?

— Годфри варит отличный посеет. — Элпью крикнула Годфри, чтобы принес напиток. — И щедро сдабривает его хересом.

— Я выдам аванс. — Ребекка возилась с кошельком. — Сколько вы хотите? Я бы хотела нанять вас обеих и при необходимости этого старика, который вам прислуживает.

— Я не работаю на людей, которые считают, что имеют право бить меня, — сказала Элпью.

— Я погорячилась. — Губы Ребекки задрожали, глаза наполнились слезами. — Но меня настолько потряс весь этот ужас, ссора между нами, как раз перед ее смертью, воспоминания о ее крови на моих руках...

Элпью не сводила с Ребекки глаз.

— А вы никого не подозреваете?

— Зачем бы я тогда сюда пришла? — Глаза актрисы снова засверкали.

Проработав в свое время костюмершей, Элпью не питала особой любви к актерам. А что касается Ребекки, к ней она не только почувствовала инстинктивную неприязнь, но и поняла, что побаивается ее.

— Жаль, что я не знаю, кто это сделал. — Ребекка тяжело опустилась в кресло. — Я бы собственными руками их убила, если бы смогла выследить. Но... — Она посмотрела на Элпью. — Ты видишь этих жалких типов, которые каждый день сидят в зале, посылая нам влюбленные взгляды, и тех ненормальных, что ходят за нами по пятам, преподносят подарки, хотят нас коснуться. Можно подумать, мы какие-то божества, а не обычные продажные твари, кривляющиеся на деревянных подмостках и произносящие чужие слова с таким видом, словно мы сами их придумываем! Они думают, что знают нас. Но они и понятия не имеют. — Ребекка снова выпрямилась. — Вам никогда не приходило в голову, насколько нелепо зарабатывать себе на жизнь таким способом?

— Если честно, то задумывалась, — вздохнула Элпью. — Частенько.

— Но это и тяжелый труд, не поймите меня неправильно. Эмоционально опустошающий — ты должна постоянно отдавать всю себя. Работаешь как вол, оплата нищенская, на улицу можно выйти только при полном параде...

Элпью кивнула. Ей и раньше доводилось слышать подобные актерские причитания, и она знала, что лучше посочувствовать, но ни в коем случае не упоминать о тяжком труде, скажем, углекопов или золотарей, которые под покровом ночи чистят нужники Лондона и вывозят навозные кучи.

— Потом еще противники, — продолжала Ребекка. — Это мог быть один из них. И подобные группы появляются каждый день.

— Противники?

— Противники театра. «Общество исправления нравов», «Народ за чистоту», «Лондонцы против распутства». Они вбили себе в головы, что раньше не было ни убийств, ни плохого поведения. Во всех пороках общества обвиняют театр. Любой аморальный поступок, по их мнению, — это результат просмотра театральных пьес.