Чума на оба ваши дома

Бартоломью стоял и смотрел на него. Джослин хмурился даже во сне. Мог йоркширец напасть на врача? Бартоломью склонился к нему и уловил запах перегара. От того человека вином не пахло. Конечно, это вполне могло оказаться уловкой — ничто не мешало ему после осушить стакан вина, чтобы отвести от себя подозрения. Д'Эвен лежал на соседнем с ним тюфячке, свернувшись калачиком, словно ребенок.

Бартоломью выпрямился и на цыпочках вышел из спальни, морщась от боли в ушибленном колене. Элфрит все так же стоял на пороге и с посеревшим лицом осторожно ощупывал рану на голове.

— Долго вы уже пробыли в комнате, прежде чем на вас напали? — спросил монаха Бартоломью.

Тот глубоко задумался.

— Точно не знаю. После моего ухода в зале стало очень шумно. Полагаю, остальные профессора покинули его вскоре после нас: негоже продолжать попойку, когда один из коллег мертв. Хотя студенты должны были остаться и вволю насладиться свободой и вином. Впрочем, ни один из коммонеров тогда еще не вернулся, — добавил он внезапно. — Не каждый день их угощают такими яствами и вином, и они, как и студенты, намеревались выжать из пира все удовольствие до последней капли.

— Значит, вы, Пол и Август были в этой части здания одни? — спросил Бартоломью. — А остальные оставались в зале?

— Не могу утверждать, что они были в зале, — отозвался логик, — но здесь их не было. В зале, как я уже сказал, стало шумно, и это отвлекало меня от молитвы. Я поднялся — пожалуй, было чуть за полночь, — чтобы закрыть дверь в комнату, потом продолжил молиться. Возможно, я слегка задремал, — признался он, — но проснулся бы, если б вернулись коммонеры.

— Вы не слышали никаких звуков, кроме шума из зала?

— Никаких, — твердо ответил Элфрит. — А ты? Как ты оказался в спальне коммонеров в такую рань?

— Я проснулся в то же время, как и обычно, — сказал Бартоломью, — и увидел в комнате Августа свет. Я подумал, что вас, наверное, надо подменить, и пришел.

Элфрит кивком поблагодарил его.

— Прошу, продолжай, — сказал он.

— Я поднялся по лестнице как можно тише, чтобы никого не разбудить, открыл дверь и застал вас, как я подумал, за взломом половиц. Тот, кого я принял за Августа, лежал на полу. Когда я вошел, человек, которого я принял за вас, вскочил на ноги и бросился на меня, прежде чем я успел что-то сделать. У него был нож, и мы сцепились. Потом он столкнул меня с лестницы, и я услышал шаги. По лестнице он не спускался, потому что я упал перед дверью, и он не мог бы открыть ее, не оттащив меня. Я поднялся по лестнице обратно, но не нашел и следа нападавшего ни в каморке Августа, ни в дортуаре. Тут вы пришли в себя, и я понял, что Август пропал.

Элфрит нахмурился.

— Что-то слишком крепко спят наши коммонеры, — заметил он. — Меня ударили по голове, да и ты, верно, наделал шуму, когда падал. Вы дрались буквально на площадке перед их дверью, но ни один из них не проснулся. Сейчас мы с тобой стоим здесь и разговариваем, и хоть бы кто шелохнулся. Любопытно, ты не находишь?

Он прошел в центр дортуара и громко хлопнул в ладоши. Храп Джослина на миг прекратился, затем послышался вновь. Элфрит взял со стола оловянное блюдо, смахнул с него несколько сморщенных яблок и что было силы грохнул им о стену. Грохот раздался неимоверный. Джослин простонал и перевернулся на бок. Д'Эвен и Джером зашевелились, но не проснулись.

Тревожный холодок под ложечкой, который Бартоломью уже чувствовал прежде, вернулся. Он присел рядом с Элингтоном и приложил руку к его шее. Пульс был лихорадочный и прерывистый. Он оттянул веки, отметил, что зрачки медленно отреагировали на свет. Потом перешел к одному из стариков и повторил процедуру.

Он поднял глаза на Элфрита.

— Их опоили, — сказал он. — Ну конечно! Как еще пришелец смог бы обшарить комнату и похитить тело?

Элфрит ответил ему изумленным взглядом.

— Боже правый! — прошептал он. — Какое зло творится у нас в колледже! Что могло толкнуть кого-то на подобное деяние?

Бартоломью вспомнились слова, сказанные накануне Августом: «Затевается зло, оно набирает силу и поразит всех нас, в особенности неосторожных».

— Что? — переспросил Элфрит, и Бартоломью понял, что произнес эти слова вслух.

Он почти начал рассказывать, когда что-то вдруг остановило его. Он был озадачен. События последних нескольких часов казались совершенно необъяснимыми, и яркий день внезапно потускнел, отравленный подозрением и недоверием, которые поселились в его сознании.

— Так, просто цитата, — пробормотал он с деланой небрежностью, поднимаясь, чтобы осмотреть остальных.

— Ага! — воскликнул Элфрит. Бартоломью стремительно обернулся. — Похоже, вот оно!

В руках он держал пузатый оловянный кувшин вроде тех, в каких подавали вино за обедом. Бартоломью осторожно взял его. На дне плескались остатки вина и несколько зубчиков гвоздики. По всей видимости, на определенном этапе пира хорошее вино мастера Уилсона заменили напитком похуже, требовавшим добавления пряностей. Но это было не все. В жидкости колыхались и оседали на стенках кувшина крупинки серовато-белого порошка. Бартоломью осторожно понюхал его и узнал сильный запах опия. Коммонеры, верно, были изрядно пьяны, если не заметили его, а от такой дозы в сочетании со всем выпитым за ночь они должны были проспать не меньше чем до полудня.

Он передал кувшин обратно Элфриту.

— Сонное зелье, — пояснил он, — и притом сильнодействующее. Надеюсь только, что не слишком сильнодействующее для стариков.

Он продолжил обход, укладывая погруженных в сон коммонеров на бок, чтобы они не задохнулись, и проверяя пульс. Его беспокоил крошечный человечек с искривленной спиной, которого звали просто Монфише — по названию замка, в котором он появился на свет. Пульс у Монфише бешено частил, кожа была холодной и липкой на ощупь.

— Интересно, они пили его здесь или в зале? — задумчиво спросил Элфрит. — Выясним, когда они очнутся. Долго еще ждать, как считаешь?

— Можете попытаться разбудить Джослина прямо сейчас, — ответил Бартоломью. — Подозреваю, что он более устойчив к крепким напиткам, чем остальные, и он почти проснулся, когда вы грохнули блюдом.

Бартоломью подошел к брату Полу. Тот не присутствовал на пиру, и если его тоже опоили — значит, вино прислали в дортуар коммонеров, чтобы они выпили его здесь. Бартоломью приложил руку к шее Пола, проверяя пульс, но мысли его были заняты загадочными событиями, происходящими вокруг него. Внезапно он насторожился, быстро сдернул с тюфяка толстое одеяло и остолбенел от ужаса. За плечом у него остановился Элфрит.

— Господи Иисусе, — ахнул Элфрит. Перекрестившись, он попятился назад. — Боже, Мэттью, да что здесь происходит? Прошлой ночью в Майкл-хаузе побывал дьявол!

Бартоломью не мог отвести глаз от окровавленной простыни, на которой лежал Пол. Нож, убивший его, так и остался торчать из живота, пальцы слабо сжимали рукоятку. Бартоломью взялся за него — длинный смертоносный валлийский кинжал вроде тех, что он видел у Кинрика и солдат в замке.

— Снова самоубийство? — прошептал Элфрит, увидев руку Пола на рукояти.

— Не думаю, святой отец. Нож вонзили Полу в живот с такой силой, что он застрял в позвоночнике. Мне никак его не вытащить. У Пола не хватило бы сил для такого удара. И я полагаю, что его смерть не была мгновенной. Скорей всего, он умер через несколько минут после ранения. Видите, обе руки у него в крови, и простыня тоже перепачкана. Наверное, он пытался вытащить нож, а убийца дождался, когда он умрет, и потом накрыл его так, чтобы никто не заметил мертвеца до самого утра. К тому времени, — сказал он, поворачиваясь к Элфриту, — дело, которое происходило прошлой ночью, уже должно было завершиться.

— И завершилось бы, — сказал Элфрит, — если бы ты не был ранней пташкой, равнодушной к выпивке! — Он содрогнулся, глядя на тщедушное тело брата Пола. — Несчастный! Сегодня же утром отслужу мессу по нему и по Августу. Но сейчас мы должны известить мастера. Ты оставайся здесь, а я схожу за ним.