Маска ночи

Ссора никогда не переходила в рукоприкладство, хотя каждая сторона привлекала другую к ответу по закону снова и снова. Никому, кроме адвокатов, выгоды это не принесло, поскольку обе семьи потратили на судебные тяжбы в сотни раз больше, чем стоит сам предмет спора. В общем, между Константами и Сэдлерами существует худой мир, но они никогда не проявляли большого дружелюбия друг к другу. В старые недобрые времена дело чуть не дошло до дуэли между главами семейств: по уговору победитель получал болото в свое полное владение (а проигравший, вероятно, оставался в нем гнить – в конце концов, то были старые недобрые времена). Но здравый смысл – а может, трусость или страх перед законом – возобладал, и с тех пор между семействами существует ворчливая вражда, хотя и с перемириями.

Старший сын Сэдлеров – студент по имени Вильям. У Константов же есть дочь по имени Сара. Сара и Вильям не видели друг друга много лет, с тех пор, как вместе играли детьми во время одного из таких перемирий между двумя семьями. И вот, когда старший сын и старшая дочь вновь встретились, впервые с детской поры, на нейтральной территории, – случилось почти неизбежное. Какими бы холодными ни были отношения между старшими, Сару и Вильяма потянуло друг к другу; вероятно, они продолжали видеться столь часто, как только могли, хотя и держали все в секрете, зная, что родители вряд ли одобрили бы их выбор. Они понравились друг другу, влюбились и так далее; решили пожениться; даже подумывали о побеге; но в конце концов признались в своих чувствах родителям.

Возможно, эта история о враждующих семьях и молодых влюбленных из этих семей покажется вам знакомой. Скорее всего так довольно часто случалось в истории, и Вильям Шекспир использовал этот сюжет в своей трагедии о Ромео и Джульетте, одной из самых успешных пьес «Слуг лорд-камергера». Нашей публике никогда не надоедает смотреть на привлекательных молодых людей, так же как ей никогда не надоедают рок и гибель. Когда вы предлагаете и то и другое – успех вам гарантирован. Впрочем, говорят, что жизнь подражает искусству, и именно в попытке предотвратить настоящую трагедию, пусть только возможную, мы собирались надеть наши костюмы и дать частное представление повести о несчастных молодых влюбленных.

Я услышал все это – историю о Константах и Сэдлерах – из авторитетного источника. Ее рассказал мне сам Вильям Шекспир, после того как «Слуги лорд-камергера» приехали в Оксфорд.

Мы, младшие и средние члены труппы, остановились в «Золотом кресте», где и собирались играть и где нас, кроме всего прочего, разместили за полцены на все время нашего пребывания в городе. В комнатах не было ничего особенного – пара больших помещений в задней части постоялого двора, оставленная для путешествующих группами. Но встретили нас очень тепло. Хозяин, некто Оуэн Мередит, лично приветствовал нас. Некоторые из старших актеров устроились самостоятельно – у них были друзья в городе и даже в колледжах.

Вечерело. Сумерки сгущались. Я вышел побродить в город, бросить взгляд на этот Великий центр учености, знаменитые английские Афины – и, признаться, не заметил признаков особенно высокого ума или более благородного образа мыслей на лицах, чем то, к чему я привык в Лондоне (то есть вообще не заметил ничего подобного), – как вдруг я наткнулся на мастера Шекспира, воплощенное изящество в шелковом камзоле. Он не сопровождал нас в нашем путешествии из Лондона в Оксфорд, но поехал вместо этого дальше, в Стратфорд-на-Эйвоне, где жил, вернее, где жила его семья.

Шекспир предложил мне присоединиться к нему и пропустить по стаканчику, раз уж наступил вечер. И теперь мы, Вильям Шекспир и Николас Ревилл, сидели и пили вместе в таверне – не в «Золотом кресте», а в другой, находившейся на той же стороне широкой улицы, известной как Корнмаркет. Фактически, она была сразу за «Золотым крестом». Шекспир сказал мне, что остановился здесь, в этом месте, названном просто «Таверна», как будто у человека, крестившего ее, попросту истощилось воображение. «Таверна», крепкий двухэтажный дом с двойными фронтонами, не очень сильно отличалась от других подобных зданий на Корнмаркет, и, мне показалось, в ней не было ничего такого, что заставило бы предпочесть ее «Золотому кресту» (где мы, по крайней мере, заплатили бы за выпивку меньше). Я не знал, почему Шекспир решил пить здесь, не говоря уже о том, чтобы спать в одной из здешних кроватей. Однако, когда вашего общества ищет человек, являющийся одновременно вашим работодателем и старшим пайщиком, вы, как правило, подчиняетесь его желаниям.

Пока мы попивали свой эль – а пил Шекспир так же неспешно и основательно, как и ваш покорный слуга, – он рассказал мне о семьях Константов и Сэдлеров и о двух влюбленных, Саре и Вильяме. Поскольку его тон предполагал собственное знание, я спросил, как он прослышал о них.

– У нас есть общий друг, Хью Ферн, он врач в этом городе. Он вырос в Уорике, но переехал в Оксфорд примерно в то же время, когда я покинул Стратфорд и направился в Лондон. Когда-то он мечтал играть в театре, но вместо этого стал лекарем. Именно в его доме Вильям Сэдлер и Сара Констант встретились впервые, то есть впервые с тех пор, как перестали быть детьми. Можно сказать, что доктор Ферн свел их вместе.

– А он хотел свести их вместе? – спросил я, слегка удивленный тем, что Шекспир решил поделиться всеми этими сведениями – не только о враждующих семьях и враче по имени Хью Ферн, но косвенно и о себе. Не думаю, что когда-либо раньше я слышал, чтобы он рассказывал о своей собственной жизни.

– Хотел свести их вместе? Что ж, полагаю, Хью в чем-то похож на Купидона.

– Его мать – Венера?

– Его мать была довольно некрасива, упокой Господь ее душу, – сказал Шекспир. – Нет, Хью похож на Купидона внешне. Вряд ли бы он обиделся на меня за это, нет. У него несколько полные щеки и иногда лукавый взгляд, а в молодости он охотился с луком и стрелами. Мы часто охотились вместе. Стреляли в оленей, а не в сердца… [3]

Он остановился посмотреть, понял ли я каламбур, но, будучи знакомым с его манерой шутить, я только состроил гримасу, и он продолжил:

– Конечно, нам не разрешалось стрелять в оленей или что-нибудь подобное.

Он снова остановился понаблюдать, как я отнесусь к заявлению, что когда-то он нарушал закон. Я был немного удивлен, но изо всех сил старался это не показать (и, значит, скорее всего на самом деле показал).

– В любом случае, – продолжал браконьер, ставший сочинителем пьес, – когда дело касается влюбленных или тех, кто может ими стать, только дурак будет пытаться соединить их, а Хью Ферн – не дурак. Для него на первом месте – интересы самой Сары Констант, потому что он еще и ее опекун, ее крестный.

Я ждал, что Шекспир просветит меня, почему глупо пытаться сводить влюбленных, – ибо я всегда был готов подбирать крохи мудрости, падавшие с его стола, даже если при этом его каламбуры оставались остывать наверху, – но нас прервало появление страдальческого вида человека, который теперь стоял, глядя на нас сверху вниз.

– Мастер Шекспир, – произнес этот субъект. Его голос был под стать его внешности, приглушенный и мрачный. – Что вы делаете здесь?

– Я твой гость, остановившийся в одной из твоих комнат, – ответил Шекспир. – А если ты спрашиваешь, что мы делаем прямо сейчас, то всего лишь невинно выпиваем, Джон Давенант. Как поживаешь?

– Бывает и хуже.

На лице его было написано: ненамного хуже.

– Дела идут хорошо, – сказал Шекспир.

Таверна под названием «Таверна» была битком набита, кругом было полно шумных посетителей, и слуги сновали туда-сюда, разнося еду и питье, но этот джентльмен лишь пожал плечами:

– Бывает и лучше.

– Хозяева что фермеры, – поделился со мной Шекспир. – Они и на солнце найдут пятна.

– Я слышал, ваша труппа в городе, мне жена сказала, – произнес Давенант, который, как я решил, был владельцем таверны. – Мои кровати ничуть не хуже моего пива. Если тыостановился у меня, то почему же не вся труппа?