Последний секрет плащаницы

9

Салаи вернулся во Флоренцию через четыре дня после того, как отправился в Венецию за стеклом. По его словам, на обратном пути его застигла сильная буря, от которой он вынужден был несколько часов укрываться в ските, и потому задержался. Леонардо внимательно рассмотрел привезенное учеником стекло. На вид оно было самого высшего качества, но узнать это наверняка можно было лишь изготовив и отполировав лизну.

Рассмотрев стекло, Леонардо попросил Салаи вернуть ему оставшиеся деньги, но юноша стал уверять, что на покупку ушли все сто дукатов. Да и то, по его словам, ему долго пришлось торговаться с хозяином мастерской, чтобы он уступил стекло по такой цене — на самом деле стоило оно гораздо дороже. К тому же, клялся Салаи, чтобы восполнить недостаток денег, он отработал в стекольной мастерской целых полдня — и все из любви к своему учителю.

Юноша ожидал похвалы, но Леонардо молчал, конечно же, не поверив ни единому его слову: несомненно, и высокая стоимость стекла, и внезапно налетевшая буря были не более чем выдумками негодника. Леонардо был уверен, что Салаи, которого он всегда называл «воришкой, обманщиком, невежей и обжорой», истратил оставшиеся деньги (очевидно, немалые) на вино и развлечения с женщинами легкого поведения. Однако, несмотря ни на что, Леонардо любил своего ученика — несносного, неуправляемого, не имевшего художественного таланта, но необыкновенно красивого. Салаи понимал это и злоупотреблял расположением учителя, не испытывая ни малейшей признательности за его доброе отношение.

Леонардо был не способен наказать Салаи или хотя бы сурово его пристыдить: вместо этого он предпочел сразу же забыть наглую ложь своего любимого ученика и отогнать закравшуюся в сердце обиду. К тому же художник успокоил себя тем, что сейчас у него были дела поважнее: нужно было изготовить новую линзу и тщательнейшим образом ее обработать.

Да Винчи прекрасно владел технологией изготовления линз, давно занимаясь ее изучением и улучшением. Усовершенствованные им традиционные методы вырезания и шлифовки линз давали великолепные результаты. Выточив алмазным резцом из стекла линзу — словно скульптуру из глыбы мрамора, — ее нужно было тщательно отшлифовать абразивными инструментами, вплоть до самых мелкозернистых. Эта стадия обработки была решающей, поскольку при наличии изначальных внутренних дефектов линза могла растрескаться и стать непригодной.

Выточив из нового стекла диск, Леонардо обработал его железным напильником, чтобы устранить наиболее грубые неровности, а затем отшлифовал всю поверхность наждаком различной зернистости — начиная с крупной и заканчивая наиболее мелкой. Для самой деликатной завершающей полировки он использовал полировочную смолу с канифолью.

Никого из своих учеников, кроме Салаи, художник не посвятил в суть предстоящей ему работы. Этот заказ следовало держать в тайне — так было лучше для всех, в том числе и для самого Леонардо: Чезаре Борджиа был опасным человеком. Он не останавливался ни перед чем, и его преступления были одно гнуснее другого. Говорили даже, будто он состоял в кровосмесительной связи со своей собственной сестрой, красавицей Лукрецией, и папа Александр VI не порицал этого, поскольку сам использовал дочь для самых грязных дел — интриг, обманов, отравлений…

Молодой Борджиа, герцог Романьи и Валенсии, имевший сан кардинала и обладавший огромной властью, был человеком крайне неумеренным и противоречивым: честолюбие и алчность его не знали предела; он был самоуверен и в то же время очень недоверчив и осторожен. Коварный интриган, искусный в светском обращении и жестокий в действии, Чезаре был особенно страшен тем, что поступки его невозможно было предугадать. Острый ум и огромная власть не сделали его щедрым и мудрым благодетелем-меценатом, а напротив, превратили в человека осторожного и подозрительного, который, будучи тонким психологом, мог искусно манипулировать людьми.

Временами Леонардо спрашивал себя, как он мог поступить на службу к ужасному Борджиа, но все же чем-то этот человек его зачаровывал. Чезаре не был тонким ценителем искусства — его интересовала лишь красота оружия и военной формы, — но страстность и необузданность его натуры завораживали художника. Внешне младший Борджиа был человеком совершенно противоположным Леонардо, однако между ними было намного больше внутреннего сходства, чем художник готов был допустить…

Копия плащаницы должна была получиться. После стольких размышлений, проб и испытаний Леонардо был в этом почти уверен. Он не знал, будет ли полученное изображение безупречным, но не сомневался, что выбранный им путь правильный и единственно возможный. Как бы то ни было, подтвердить это мог только конечный результат. Леонардо во что бы то ни стало хотел добиться своей цели: это желание завладело всем его существом и увлекало художника вперед, как огромная волна разбушевавшегося моря. Да Винчи часто отказывался от своих проектов, когда видел, что не может достичь в реальности того совершенства, какое было создано в его воображении. Однако он никогда не приходил к мысли о бессилии творчества — напротив, им всегда владело стремление превзойти самого себя, осуществить невозможное, коснуться неба. «Упорная строгость» влекла художника к небесному совершенству, но именно на этом пути перед ним разверзались пропасти ада.

Сначала Леонардо решил сделать пробный отпечаток плащаницы. Для этого он взял другую, тоже новую, но менее качественную ткань и поместил ее в камеру-обскуру, закрепив на втором изготовленном каркасе. Прежде чем вынуть плащаницу из серебряного ларца, где она хранилась, Леонардо приказал Чезаре де Сесто и Зороастро покинуть комнату и ни при каких обстоятельствах не входить туда, пока он не разрешит. Лишь после того, как ученики ушли и Салаи запер дверь на тяжелую цепь, Леонардо достал плащаницу и закрепил ее на каркасе. Поскольку длина полотна была свыше четырех метров, он решил делать копию в два приема: сначала сделать отпечаток той части плащаницы, которая покрывала тело Спасителя сверху, а потом скопировать другую половину, на которой тело Иисуса было изображено со спины.

Линза, изготовленная из привезенного Салаи стекла, уже находилась в пробитом для нее отверстии в стене. Чтобы ось линзы точно совпадала с центром плащаницы на каркасе и не отклонялась от него, нужно было установить ее строго вертикально: для этого Леонардо предварительно вставил линзу в широкий металлический диск.

Все было готово — оставалось только ждать результатов. Время тянулось медленно. Сверкали зеркала, концентрировавшие свет на плащанице — на улице ярко светило солнце. Это можно было счесть хорошим предзнаменованием, но Леонардо не был суеверен. Стоявшие на столе песочные часы отмеряли отрезок времени, по истечении которого нужно было проверять интенсивность отпечатка на полотне.

Леонардо вошел в камеру-обскуру и замер в недоумении: на этот раз соли серебра совершенно не потемнели под воздействием света. Какова бы ни была причина этого, факт был налицо: никакого отпечатка не получилось. Это было совершенно необъяснимо, потому что предыдущий опыт, с конной статуей Франческо Сфорца, прошел успешно. Леонардо с нетерпением и беспокойством вглядывался в полотно, не понимая, что он сделал не так, и вдруг у него вырвался вздох облегчения: на ткани наконец начали проступать легкие бурые пятна. Изображение на плащанице было таким призрачным, что его отпечаток на полотне в камере-обскуре появлялся медленно и был сначала едва заметен. В нашей жизни многое происходит именно так — медленно и незаметно, и мы не замечаем этого, пока оно не поразит наше сознание своей очевидностью.

При виде появившегося на полотне отпечатка Леонардо охватило какое-то мистическое благоговение. Он не двигался с места и молча глядел на изображение, стоически перенося шум, доносившийся из соседней комнаты, где Салаи от скуки бросал игральные кости, сражаясь с самим собой. Любимый ученик Леонардо всегда отличался бесцеремонностью и непочтительностью, но мастер уже давно оставил надежду изменить его и лишь наивно надеялся, что под влиянием хорошего примера эгоистичный, грубый и ветреный характер юноши все же немного улучшится.