Загадка замка Карентин

– Сегодня жарко, и вас, наверное, мучает жажда, сэр, – сказала Патриция лицемерно, бросив тайком взгляд на сизый нос инспектора.

Бейли действительно томился жаждой. Он благодарно улыбнулся Патриции и высоко оценил ее поступок. Затем он перешел к завещанию Роберта Торпа.

– Человек, который несет такую чушь, не мог быть нормальным.

– Ненормальным он не был. Он был алкоголиком, – вырвалось у Патриции.

– Да, пьянство – это плохая черта, очень плохая. – Бейли понимающе кивнул и сделал глоток, влив в себя полстакана портера, затем сказал Дороти: – Я хорошо, даже очень хорошо могу вас понять, насколько нежелателен вам визит полковника и этой мисс Грэди.

– Я не выношу этих типов, – призналась Дороти искренне. – Если бы не последняя воля моего покойного мужа, я сейчас же сунула бы им в руки по двадцать тысяч фунтов, чтобы скорее освободиться от них.

Бейли одобрительно кивнул.

– Я вас очень хорошо понимаю. Очень хорошо. И все же я вынужден задать вам ряд вопросов. К сожалению, уже так сложилось, что полиция оплачивается за счет грошей налогоплательщиков, и поэтому часто даже против собственной воли она должна изучать причины всех дел, где речь идет о возможном преступлении.

– Вы полагаете, что здесь было состряпано дельце? – Дороти позаимствовала это выражение из детективного романа, который она недавно прочла перед сном.

Буль-буль-буль – инспектор влил в себя еще одну порцию портера, зажмурился от наслаждения и, казалось, полностью отключился от преступного мира. Но внешность его была обманчива.

– Да, к сожалению, мы вынуждены принимать в расчет и возможные покушения, – вздохнул он и поставил стакан на стол.

– Ну, а меня вы, конечно, считаете главным подозреваемым лицом? – спросила Дороти.

Бейли замахал руками, как будто он хотел отогнать слепня. Добрая улыбка собрала вокруг его носа сеть морщин.

– С чего вы взяли, что именно вас я считаю виновной?

– Ну, причина совершенно ясна. Вы долго допрашивали всех и прочитали завещание.

– Идею создать детский интернат и бассейн я нахожу великолепной, – похвалил инспектор. – Я могу себе представить, какие мины сделали непрошеные гости, когда увидели в дверях Фишера с резиновым крокодилом, а вы в это время рассказывали о своих планах.

Сделав паузу, Бейли продолжал:

– Доктор Эванс – единственный приятный человек, даже очень приятный. Мне кажется, что вы с ним подружились?

– Да, он мне нравится, хотя его дьявольская бомба чуть не стоила мне жизни.

– Было бы весьма жалко, если бы с вами что-нибудь случилось, – сказал Бейли сочувственно. – В этом случае пришлось бы навсегда расстаться с вашим проектом детского интерната, а когда речь идет о детях, я не могу оставаться равнодушным. Кстати, не поймите меня превратно, я позвонил в ведомство детских домов, но там никто не знает о вашем визите. Жаль, жаль.

– Они и не могли знать. Я там еще не была, – призналась Дороти. – И все же я серьезно намеревалась создать детский интернат. Ну, а теперь послушайте меня внимательно, инспектор. Я рада, что имею возможность так мило беседовать с вами за кружкой портера. Но я за ясность. А вы, мой друг, вот уже больше часа ходите вокруг да около, вместо того чтобы спросить меня напрямик.

– Это так, – подтвердил инспектор. – Но моей натуре претит пугать людей вопросами. Я за приятные беседы.

– А я за то, чтобы вы наконец сказали, что вы замышляете. Ведь меня вы считаете главным подозреваемым лицом, не так ли?

– Конечно, – утвердительно сказал Бейли. – У кого еще могут быть причины освободиться от этих неприятных людей?

– Получается так, – согласилась Дороти и неожиданно добавила: – То, что кажется правильным на первый взгляд, не всегда подтверждается.

– И такое случается.

– Что же вы собираетесь предпринять? Арестовать меня?

– Для этого не хватает показаний и материалов.

Бейли, не стесняясь, налил себе пива, с наслаждением сделал глоток и опять закрыл глаза.

Дороти показалось, что инспектор Бейли опаснее, чем мешок гремучих змей, причем именно потому, что он добродушен и гуманен. Он с большим интересом слушал, сколько труда ей стоило разбить около дома клумбы для дикой гвоздики, затем неожиданно начал разговор о пожаре, жертвой которого она чуть было не стала, а также о бороне под окном, неожиданно оказавшейся посреди вновь разбитой клумбы.

– О господи, это могло плохо кончиться для вас! Ожоги – самые болезненные раны. А если бы вы прыгнули из окна! Быть пронзенной зубцами бороны – это не менее болезненно. Слава богу, Фишер спас вас. Примерный слуга. А каково ваше мнение о нем? – спросил он участливо.

Дороти не очень хорошо представляла, что сказать о Фишере.

– Он сдержан, надежен. Ничего плохого о нем сказать не могу. – Вдруг она рассмеялась. – Моя экономка, правда, – но об этом вы, видимо, уже знаете, – другого мнения о нем. Она считает его убийцей и убеждена, что это он взорвал зал.

– Удивительно наивная особа эта Патриция Хайсмит, но не исключено, что и она может оказаться правой. Вы не задумывались, почему Фишер такой отличный шофер? Когда рассказывают о его искусстве вождения, меня пробирает озноб. Так ездить может лишь человек, который, образно говоря, родился в автомашине, но никак не садовник с безупречными профессиональными характеристиками.

– Я не могу об этом судить. – Дороти все больше начинала нервничать. Бейли посмотрел на нее участливо.

– Хорошо. Давайте на сегодня кончим. Вы так возбуждены, что скоро начнете грызть локти. Еще один, последний вопрос. Действительно ли вы большие друзья с трактирщиком Биллом Шенноном?

– Да, но план взорвать моих любимых гостей я придумала сама. Он возник не в «Кровавой кузнице». Билл Шеннон невинен, как овечка.

– Это радует меня, это очень меня радует. – Инспектор закончил разговор с таким выражением лица, будто хотел бережно погладить Дороти по темечку.

Поздним вечером он уехал вместе с экспертами, подробно изучившими лабораторию в подвале.

У Дороти точно гора с плеч свалилась. Она удалилась в свою комнату, опустилась на диван и закрыла глаза.

Диван был ярко-красного цвета, ковер – зеленого, шторы – желтого. Вкус Дороти был, мягко говоря, экзотическим. На комоде стояла сюрреалистическая скульптура, отдаленно напоминавшая кенгуру. Она была испещрена отверстиями величиной с яйцо. Автор назвал свое произведение «Старый рыбак с неводом». Это было смело.

Несколько лет назад Дороти купила необычные по форме книжные полки. Они крепились цепями к потолку, и их можно было поднимать и опускать. Сейчас полки пустовали. Книги валялись на полу, по углам, а также посредине комнаты на ковре. Дороти говорила, что хорошую книгу лучше поискать, чем плохую, разочаровавшись, отложить.

Погруженный в свои мысли, в комнату без стука вошел доктор Эванс. Он не обратил внимания на необычную обстановку, как не заметил бы и козулю, щиплющую траву на зеленом ковре.

– Вы знаете, к какому выводу я пришел после этих двух покушений? – спросил он напуганную Дороти.

Она отрицательно покачала головой.

– Не пройдет и недели, как мы все будем лежать на кладбище Карентин. В том числе и страдающая атрофией мозга эта ваша каланча и изъеденный молью полковник.

Остановившись перед скульптурой «Старый рыбак с неводом», он замолчал. Рассеянно тыкая пальцем в отверстия, Эванс сказал:

– Это произведение искусства нужно повесить на дерево в саду. Дюжина скворцов свила бы в нем гнезда, и кошки не смогли бы к ним подобраться.

– Почему вы утверждаете, – перебила Дороти никогда не иссякаемый полет мысли изобретателя, – что это были покушения? Например, пожар от камина?

– Был ли это обычный пожар или запланированная кремация, я не могу окончательно утверждать. Но я могу совершенно точно сказать, кто взорвал мою лабораторию.

– Это любопытно. – Дороти подалась вперед.

Доктор Эванс глубоко вздохнул и хотел продолжать, но не успел. Дверь открылась, и на пороге появился Фишер.