Клин клином

— Как это открывается?!

Нет, такая интонация не могла быть вызвана простым нетерпением. В ней сквозила ярость, надрыв, даже ужас человека, который, боясь потерять рассудок, стремится вырваться из замкнутого пространства. Вопрос прозвучал резко и грубо, почти как приказ. Как будто он совершенно не владел собой.

— Прошу прощения, — с той же холодной любезностью ответила я. Отстранив его, открыла засов и, выпустив восвояси, замкнула за ним дверь.

На ватных ногах добрела я до комнаты и уселась за стол. Изумление и злость понемногу улетучивались, я собралась с мыслями и наконец осознала всю гротескность ситуации. Господи боже ты мой, что же это такое было? Субъект в неглиже, потерявший от страха голову, утрясает по моему телефону какое-то происшествие государственного масштаба… Чистой воды абсурд! Как в дурном сне! В чем тут дело? Кто он такой, черт меня побери, что за фрукт?!

Я закурила вторую сигарету и постаралась мобилизовать весь свой умственный потенциал. Первым делом пришлось с удивлением констатировать, что оскорблённой я себя не чувствую. Вот те раз! Это почему же? Любая нормальная женщина на моем месте испытала бы смертельную обиду. Или я ненормальная? Нет, со мной все в порядке. Этот человек действительно выглядел потрясённым до глубины души. А если притворялся, то притворялся гениально. Хотя так лицедействовать невозможно. Вся сцена в общем-то могла быть прекрасно сыграна и ещё лучше поставлена, кроме одного эпизода. У двери. Этот жест, это движение, когда он обернулся, эта интонация были настоящими, насквозь правдивыми. Если уж он и тут сыграл, тогда лучшего актёра я в жизни не видела, тогда благоговейно склоняюсь перед его талантом…

Ну а если правда?.. Святые угодники! Куда я влипла?

Что означают эти умопомрачительные тайны?

Какое-то время я взвешивала ещё один вариант — допустим, он неожиданно пришёл к выводу, что я мерзкая баба, и его охватило глубочайшее ко мне отвращение. Допустить, конечно, можно, de gustibus non est disputandum <О вкусах не спорят (лат.).>, но тогда зачем ему понадобилось устраивать такое грандиозное представление? Хватило бы признаться, что я не в его вкусе, и тихо-мирно отбыть восвояси. Я бы, само собой, в восторг не пришла, но и от претензий бы воздержалась, все в руцех божиих, значит, мне воздано по заслугам за глупую мою идею. Да и, в конце концов, никто не обязан считать меня неотразимой.

Но нет, тут совсем другое. От всей сцены веяло всамделишной тревогой, даже паникой, никакой антипатии к себе я не уловила. Может быть, потому и не чувствую себя оскорблённой. Нет, не так. Пока что я не чувствую себя оскорблённой, пока что лишь балансирую на краю смертельной обиды. Выжидаю, чем все обернётся. Никто в сей юдоли не застрахован от самых невероятных историй, чего только не случается, вот и я допускаю, что получу объяснение. А уж объяснение либо оскорбит меня, либо успокоит, впрочем, отсутствие такового тоже возымеет своё действие.

И ещё одно: независимо от того, как развернутся события, сведут они нас когда-нибудь или нет, я не я буду, если не разузнаю, кто он таков. Землю стану рыть, а его секрет разгадаю. Я хозяйка собственной судьбы и не потерплю никаких таинственных с собой манипуляций. Никому не позволю вовлекать себя в дурацкие конспиративные игры.

Приняв это железное решение, я встала из-за стола, собираясь залечь на боковую. Но мысли мои неотвязно вертелись вокруг одного и того же, тем более что в душу вдруг закралось, явно намереваясь прочно в ней обосноваться, ужасное подозрение, ничего общего с деяниями государственного масштаба не имеющее…

Через два дня, как обычно поздним вечером, зазвонил телефон.

— Хочу ещё раз попросить у тебя прощения, — сказал мягкий, прекрасно мне уже знакомый голос. — Ты очень на меня обиделась?

Вот тут я, кажется, совершила роковую ошибку. Нет чтобы изобразить оскорблённую принцессу и повергнуть его, фигурально конечно, в прах к своим ногам — я просто взяла и выложила все как есть. Сказала откровенно, что я по этому поводу думаю и к чему за минувшие два дня пришла. Напрочь упустила из виду, что не всякому дано по достоинству ценить откровенность и что многие ставят форму выше содержания; кто знает, не с той ли минуты меня подхватило и понесло в эпицентр грандиозной авантюры…

— Вопреки твоим ожиданиям я не чувствую себя оскорблённой, — без обиняков заявила я. — У меня нет причин не верить, что дело тогда и впрямь пахло порохом. Вряд ли ты намеренно хотел меня обидеть. Не знаю, из-за чего разгорелся сыр-бор, но пока я согласна считать, что иначе ты не мог поступить, и согласна ждать объяснений.

Вздох, который я услышала в трубке, вполне сошёл бы за вздох облегчения.

— Ты даже не представляешь, как я тебе благодарен за такую постановку вопроса. Я и сейчас не вправе ничего конкретно объяснить, но поверь, ситуация была намного серьёзней, чем тебе могло показаться. К счастью, ты способна воспринимать вещи здраво, без истерики.

Без истерики? На какое-то мгновение я перестала слышать его голос. В памяти пронеслись кое-какие события и полосы в моей жизни, которые меня напрочь излечили от истерик и научили безграничной терпимости. Может, даже чересчур безграничной? Все равно никто не оценил. Может, и на сей раз мне следовало бы не демонстрировать широту души, а закатить жуткий скандал?

И опять он ничего не объяснил и не рассказал. После извинений вернулся к прежнему тону милой дружеской болтовни. Ну уж нет! Больше такой номер не пройдёт. Что он себе позволяет? Вклинился в мою жизнь в образе и подобии некой вселенской тайны, а теперь, значит, эту тайну побоку? Ещё чего, так мы не договаривались.

Я человек порядочный, коварство не по моей части, люблю играть в открытую. Поэтому, заканчивая разговор, сочла своим долгом честно предупредить:

— Должна признаться, я собираюсь тебя расшифровать. Пойду ради такого дела на все возможное и невозможное. Ты не будешь на меня в претензии?

— Бог в помощь, — сказал он тоном человека, сомневающегося в моих способностях. Недооценил он противника…

В последующие дни на меня, к сожалению, свалилось слишком много работы, чтобы предпринимать что-либо днём. В моем распоряжении оставались только вечера да телефон. Я обзвонила весь город в поисках собаки и машины. Однажды он разговаривал со мной в состоянии крайней усталости и, потеряв бдительность, проговорился насчёт марки и типа машины. Таких автомобилей в Варшаве раз-два и обчёлся, что уж говорить о тех, которые стоят в ремонте с поломанной передней подвеской? Вот только в котором из автосервисов? Отыскать что-то в таком роде по телефону, да ещё поздним вечером, представлялось невозможным. Личный досмотр скорее дал бы результат, но где взять столько времени, чтобы прочесать все столичные мастерские?

Заодно с машиной я разыскивала пса, который был тоже, так сказать, нестандартный. Установив дружеские контакты с кинологическим обществом и с владельцами школ дрессировки, я несла по телефону всякую ересь. Ведомая творческим вдохновением, вознамеривалась именно такого пса то купить, то продать, плакалась невинным людям, что он у меня пропал, приблудился, сожрал девять яиц из “Деликатесов” и полкило консервированной ветчины, собиралась повязать его с такой же высокородной сукой. В конце концов в голове у меня все смешалось и я уже сама толком не соображала, кого ищу — пса или хозяина.

Хозяин между тем регулярно мне названивал, с каждым разом давая новый импульс для поисков. Чарующим мягким голосом повествовал он о всяких действующих мне на нервы вещах. Образно и заманчиво живописал свои закордонные странствия, свои отпускные планы, тем самым напоминая, что и у меня на носу отпуск, что и мне пора бы похлопотать насчёт вояжа за границу и, уж во всяком случае, не тратить драгоценное время на дурацкую игру в детектива. Его разговоры повергали меня в злобное уныние, я прекрасно отдавала себе отчёт, что погрязла в своих розысках по уши, уподобившись легавой на охотничьей тропе, и нет таких сил на свете, которые сбили бы меня со следа. Неужто я, воспитанная на детективных книгах, откажусь от такой украшающей жизнь забавы? Как бы не так! Бросить дело на половине, не добившись никакого результата? Исключено. Чем крепче казался орешек, тем больше я входила в раж. Не в моем характере пасовать перед трудностями, к тому же не давала покоя мысль, что он знает о моих потугах и втихомолку потешается, нашёл себе за мой счёт развлечение. Ну ничего, смеётся тот, кто смеётся последним!