Зажигалка

В припадке служебного рвения Вольницкий сделал попытку реквизировать записную книжку свидетельницы, но она вырвала ее у него из рук с неожиданной силой. Подозрительно… Чего это она так в нее вцепилась? Наверняка, в ней скрываются очень важные для расследования сведения, может даже из тех, от которых кровь стынет в жилах. Кто там ее знает, эту бабу, может, все ее показания ложные, может, пришибла одного брата для пользы другого. От женщин ведь всего можно ждать!

И тут он наконец понял, что в этой бабе показалось ему таким странным. От волнения он в первый момент не очень обращал на это внимание, правда, слишком уж много ревела, слезы с нее просто водопадом лились. Но ведь имеет право плакать, брата убили… Но вот текли-то слезы почему-то вверх, а не вниз. И тут только он заметил — да она вся мокрая! Не только, грудная клетка под блузкой, даже вся юбка, и волосы надо лбом — тоже мокрые.

А бой за книжку Габриэлы продолжался. Ухватилась за нее своими корявыми когтистыми лапами и чуть не вырвала ее у следователя.

И орала при этом не своим голосом:

— Мое это, говорю вам! Никакого права не имеете у человека его собственность отбирать! У меня там и клиентки, по квартирам которых я убираю, и доктора, и телефоны, и вообще! Без нее я останусь как в пустыне. Не отдам!

Комиссар пришел в себя, дневник, правда, отобрал, хотя баба ему чуть глаз не выцарапала, но следователь вспомнил, что ему в таких случаях советовал мудрый Гурский. Оставив в запасе на будущее избыток влаги на бабе (наверняка смывала с себя кровь, которая брызнула с ею же убитого брата), он как можно вежливее разъяснил бабе, что ее записную книжку не отбирает с концами. Она нужна для следствия, завтра утром он вернет ей ее в целости и сохранности.

— Аккурат, так я вам и поверила… На что она вам? А у меня там такие ценные рецепты, что ни у кого нет. Дознается конкуренция, а мне убыток. Мне уже на завтрашнее утро заказали такой завтрак…

— Завтра утром вам будет не до завтрака, придется заниматься оформлением документов на захоронение брата, — безжалостно напомнил Вольницкий. Подействовало. Габриэла как будто вся сжалась, руки бессильно опустились, из глаз опять полились слезы.

— Так мне ведь надо родню и знакомых известить, — забормотала она. — А как? Вы у меня все телефоны поотбирали. Правду говорят, ваша братия с бандитами обращается как с хрустальным яйцом, а порядочного человека вы и в грош не ставите.

В глубине души Вольницкий не мог с ней не согласиться, но тут опять вспомнил поучения Гурского, который не раз говорил, что, если даже такую вот бабу и придется посадить за решетку, сделать это надо со всей возможной учтивостью, Версаль развести, никакой грубости, а тем более применения физической силы, чтобы никто не смог придраться. Следователь встал и заглянул в комнату. Фотограф закончил работу и принялся укладывать свое хозяйство.

Комиссар попросил парня:

— Сможешь сейчас в спешном порядке сделать мне вот все эти листочки? Записная книжка должна здесь остаться.

— Какая проблема? Срисуем — первый класс. Эх, немного разлетаются, ну да это даже к лучшему. Легче работать.

Поднялся склонившийся над трупом врач.

— Рана нанесена по голове твердым овальным или округлым предметом, — равнодушно и спокойно сообщил он. — Потом нанесено четыре удара острым и крупным твердым предметом. Не топором. Не ножом. Известно чем, кажется, — этот предмет тут лежит, но в рапорте об этом не напишу, подам только последствия. Кровоизлияние преимущественно из шейной артерии.

— Когда? — коротко спросил комиссар, стараясь приглушить взрыв чувств.

— Не более чем за час до нашего прибытия. И не менее трех четвертей часа назад.

— Три четверти часа… получается так: парни из патрульной входят, а там кто-то его по башке грохает. Не слишком ли сжато во времени?

— Я не говорю о том, что мы знаем, мое дело — состояние трупа. Сорок пять минут — верхняя граница, к той нижней могу добавить еще минут пять, но это всё. Остальное после вскрытия.

— Похоже, оба предмета лежат здесь, — философски заметил техник, тыкая пальцем в упомянутые предметы. — По крайней мере, хоть раз не придется разыскивать орудие преступления. Пан комиссар, забираем этот мусор. Все осмотрено и помечено. Три волосинки на пиджаке покойного тоже сняты и упакованы.

Справившись с первоначальными эмоциями, Вольницкий поспешил упорядочить свои чувства и выводы. Напрасно он начал с бабы, пускай бы себе посидела, охолонула, а сначала следовало заполучить всю возможную информацию: время смерти, орудие убийства, побольше сведений об убитом. Одежда, документы… Полностью доверяя знаниям и опыту отличной технической бригады, он, положась на нее, сам как следует не рассмотрел место преступления, сразу же ухватился за подвернувшегося свидетеля с единственной мыслью — допросить по горячим следам! Ведь потом свидетель обычно, пережив первый шок, немного приходит в себя, и его показания порой создают трудности и вводят следствие в заблуждение. Баба начала что- то о суках и шантрапе, вроде бы даже видела собственными глазами суку-убийцу, так он, дурак, перебил ее, захотелось ему поступать в соответствии с инструкцией, а надо бы интуицией руководствоваться. И что она там с себя смывала?

Исправляя ошибки, внимательно оглядел жертву, в рекордном темпе про себя повторяя увиденное. Покойник полностью одет, брюки, рубашка, не до конца завязанный галстук, пиджак типа куртки, ботинки… минутку, ботинки уличные. Он собрался уходить или возвратился домой?

Взглянул на техника, который работал рядом, пальцем указав на обувь покойного. Слов не требовалось.

— По моему мнению, — ответил эксперт, — не успел войти в дом, как тут его и пришили. На подошвах еще следы влаги и грязи, хотя он и вытер ноги входя, но немного осталось, на придверном коврике мокро. Все, что было в карманах, лежит на столе, вон там. Хочешь портмоне? Уже можно. Казик сделал каждую вещь. Фотограф у нас шустрый.

Да, комиссар хотел заполучить портмоне. Остатки порошка на нем свидетельствовали, что он обработан, можно было взять в руки. Взял и хищно заглянул.

Мирослав Кшевец, сын Яна и Божены, вроде все совпадает с показаниями свидетельницы. Адрес, порядок. О, визитные карточки, садовая фирма «Флорена», очень хорошо, права, какие-то счета, множество разных бумаг, банковское извещение о состоянии лицевого счета, дата… Извещение еще с прошлого года. Тогда на счету у садовода было сорок две тысячи злотых, холера знает, сколько сейчас. Деньги, семейная фотография, довольно старая. Просмотрел весь хлам, находившийся в карманах, и засомневался. Откуда знать, что тут важно? Не было времени проанализировать как следует, да какой там может быть всесторонний анализ, когда в кухне ждет свидетель — подозреваемый, к тому же допрашиваемый не так, как следовало бы.

— Все это в отдельный пакет! — приказал он эксперту и повернулся к фотографу. — Казик?..

— Заканчиваю! — буркнул фотограф, который с ходу взял такой темп, словно ему дышала в затылок вся вражеская контрразведка. — Януш, слушай… Я тут вижу… и слышал… этот покойник — Кшевец?

— Кшевец, а что?

Фотограф говорил с перерывами, на каждое слово у него приходилось как минимум два щелчка.

— Видишь ли… я как-никак специалист… Фамилия известная. Он фотограф?

— Нет, садовод.

— Ну вот, бери, сам собой восхищаюсь — темп неплохой. А зовут как? Собеслав?

— Нет, Мирослав.

— Ну, значит не тот. Но может быть что-то общее? Собеслав Кшевец, отличный фотограф, портретами не занимается, потому и не прославился. Но вещи у него отличные, ни с кем не спутаешь, лучше его у нас нет.

Комиссар почувствовал, что на него как-то вдруг сразу валится целая гора тяжелой работы, и все срочное, и все надо запомнить. Он схватил записную книжку свидетельницы, предупредил фотографа, что будет кошмарно им нужен, не сказал, для чего, и ринулся в кухню. У двери опомнился, затормозил и вошел достойным шагом.

Габриэла Зярнак все еще сидела у стола за уже выпитой чашкой чая. Вольницкий положил перед ней записную книжку.