Стриптиз

Рита и Альберто Алонсо согласились, чтобы Анджела пожила у них, пока Дэррелл Грант не вернется из Сент-Огастина, куда он собирался отвезти очередную партию краденых инвалидных колясок. Альберто любил девочку, хотя Рита предпочитала общество своих четвероногих питомцев, которые день ото дня росли и набирались сил. Дэррелл велел сестре держать Анджи в трейлере, подальше от этих проклятых волков. Рита спросила, где ее игрушки; Дэррелл ответил, что в фургоне не хватает места для таких вещей.

– Ничего, – сказал Альберто, – тут ей найдется чем поиграть.

Он принес полную сумку мячей для гольфа, высыпал их на пол, и Анджела играла в них, как умела.

Альберто, работавший ночами, обычно спал весь день, а Рита почти все время проводила на заднем дворе с уже подросшими волчатами. Маленькая Анджела взирала как зачарованная на эксцентрическую фигуру, какую представляла собой Рита – пестрый халат, рукавицы, как у лесоруба, хоккейная маска, закрывающая лицо, и сигарета в зубах, – и часами просиживала у окна, наблюдая, как тетка возится со своими воспитанниками. Однажды, оставшись одна в трейлере, девочка взяла телефон и набрала номер матери, который знала на память. Ей никто не ответил, но она не клала трубку в течение двадцати пяти минут. Вошедшая Рита отругала ее, отобрала телефон и поставила повыше, на холодильник, где Анджела не смогла бы его достать.

Дэррелл Грант был рад на время уехать из города, пусть даже и ненадолго. На несколько дней сложив с себя отцовские обязанности, он теперь мог не ограничивать себя в скорости и чем быстрее гнал, тем увереннее себя чувствовал. Наркотики заглушали в нем последние остатки страха и совести, поэтому он со спокойной душой и крал, и врал. Поэтому ему удавалось также как-то улаживать свои дела с Меркином и Пикаттой, которые не оставляли его в покое. Эти сыщики были ретивыми парнями, вечно жаждущими новых дел и горячих следов. Дэррелл был не против стучать на других уголовников, особенно если учесть, что альтернативой его службе являлась тюрьма, но беда в том, что временами действительно не было ничего, о чем можно было бы настучать. Меркин и Пикатта, казалось, не понимали, что у многих преступников вспышки активной деятельности перемежаются с долгими периодами лени, длящимися иной раз не только недели, но и месяцы; они постоянно требовали свежих дел и еще не остывших трупов. А если ничего серьезного не происходило, Дэррелл Грант, по их мнению, был обязан шарить по всему городу в поисках хоть какой-нибудь «добычи».

Но вот незадача – у Дэррелла не было времени на разнюхивание и вынюхивание. Его основное занятие – кража инвалидных колясок – требовало полной отдачи. Нынешняя поездка в Сент-Огастин сулила ему три тысячи баксов, а тут опять нарисовались Меркин и Пикатта, требуя, чтобы он немедленно отправился в Холлендейл – понаблюдать за каким-то барменом из кубинцев, который вроде бы, хотя и не точно, тайно приторговывал травкой. Дэрреллу пришлось завертеть мозгами с бешеной скоростью, и скорость, как всегда, выручила его: он припомнил имя некоего Томми Тинкера, торговца героином. Дэррелл знал, как копы Южной Флориды обожают такие дела. А он сам, во-первых, отмажется на некоторое время, поставив в свой актив очередную галочку, а во-вторых, за фигуру такого масштаба, как Томми Тинкер, он наверняка заработает благодарность, а может, еще и переходящее звание лучшего информатора месяца. Так что Дэррелл представил Меркину и Пикатте Томми Тинкера как самого крупного торговца героином к востоку от магистрали I-95 и точно указал им дом на бульваре Санрайз, где они смогут найти его.

– Он как торгует – граммами, унциями? – спросил Пикатта.

– Унциями, – быстро ответил Дэррелл. – Но белым он не продает. А то я бы и сам был не прочь.

Итак, оба детектива рванули на поиски этого черномазого подонка, а Дэррелл рванул в Сент-Огастин. Он уже выезжал за Веро-Бич, когда бешеное верчение его мозгов замедлилось настолько, что он вспомнил: Томми Тинкера прикончили в Новом Орлеане еще в восемьдесят седьмом. Ненадолго Дэррелла охватила паника, однако ему даже не пришло в голову вернуться или позвонить шефам по телефону. Он заглотал еще три таблетки и нажал на педаль. Вскоре фургон летел вперед с такой же скоростью, с какой стучало его сердце, и жизнь казалась безоблачной.

Конгрессмен Дилбек пришел в относительную форму как раз вовремя, чтобы успеть на ответственное мероприятие, посвященное сбору средств на его избирательную кампанию. Он оклемался настолько, что сумел одеться без посторонней помощи, побриться и причесаться. Макияж сделал почти незаметным синяк, который уже начал приобретать зеленоватый оттенок.

Эрб Крэндэлл доставил конгрессмена в отель и не отходил от него весь вечер. Обед был отлично организован, речи выступавших прямо-таки ласкали слух. Особенно отличился сенатор Мойнихэн, ранее никогда не встречавшийся с Дилбеком и потому не имевший о нем малоприятных воспоминаний.

После десерта Дилбек сам поднялся на возвышение для выступлений и проговорил целых одиннадцать минут, умудрившись ни разу не повториться. Он старался как мог, расточая комплименты и похвалы тем из своих коллег, голоса которых имели решающее значение для поддержки существующих цен на американский сахар, а про себя молился, чтобы его дифирамбы размягчили их сердца и стерли из их памяти прежнюю неприязнь и обиды. В конце концов, не так уж часто этим, в сущности, не столь уж значительным политическим деятелям приходилось слышать, как их сравнивают с Рузвельтом и Кеннеди! Крендэлл сказал, что другие конгрессмены, похоже, действительно растроганы, и Дилбек надеялся, что так оно и есть: ведь он выложился до конца.

Потом он переходил от стола к столу, выражая гостям, делавшим взносы, свою глубокую и искреннюю благодарность. Обычно Дилбек обожал находиться в центре внимания, но этот вечер был для него пыткой: он нечетко, словно бы размыто, видел левым глазом, а в ушах гремел целый оркестр железных барабанов. И несчастный конгрессмен держался только тем, что мысленно повторял заповедь Крэндэлла: каждое рукопожатие стоит тысячу долларов.