Леопард из Батиньоля

— Всё так, — задумчиво кивнул Кэндзи. — Пьер вспомнил о том, что отдал в починку часы Матьё, и отправился к часовщику на улицу Месье-ле-Пренс под видом своего кузена — в лавке темно, да и оделся он так, что мастер не мог его узнать, еще и бороду фальшивую приклеил… Но часовщик уже отдал часы вам, Виктор, о чем и доложил «кузену», а затем пришел к нам в «Эльзевир», и я узнал от него, что у означенного «кузена» был широкий рубец на левой ладони. Лет шесть или семь назад Пьер сильно порезал левую ладонь ножницами для картона. Это не могло быть совпадением. Я схватил один из своих коллекционных пистолетов и бросился на улицу Фонтен… Но зачем Пьеру понадобилось выдумывать такой сложный, запутанный план мести? Портсигары, акции, целая финансовая афера… Он мог бы просто убить их одного за другим и исчезнуть.

— Он хотел, чтобы перед смертью они вспомнили о злодеянии, которое совершили, — сказал Жозеф. — Для того и нужно было придумать махинацию, призванную объединить всех четверых, но так, чтобы они не сразу об этом заподозрили. Пятым в списке был Даглан, и по замыслу Андрези ему предстояло помучиться дольше других. Послания с упоминанием леопарда тому доказательство. Одно было найдено в руке мертвого Гранжана, второе — извещение о похоронах переплетчика — опубликовано в газете, третье получил бухгалтер Поля Тэнея, четвертое осталось в печатной машинке Леглантье. Но Пьер Андрези совершил ошибку — не забрал часы из кармана убитого Поля Тэнея. Он конечно же не мог предусмотреть, что мы вмешаемся в его планы.

— Да, в каком-то смысле вы с Виктором лишили его апофеоза мести, — заметил Кэндзи.

— Каким образом?

— Не дали ему увидеть, как слетит голова Даглана. Ведь часы Матьё нужны были Пьеру для того, чтобы предъявить их виновнику гибели своей семьи — последнему в списке, но первому и главному в его глазах. А вовсе не для того, чтобы уничтожить улику против себя. И Пьер считал своим долгом завладеть этими часами любой ценой. Всё, Жозеф, я отказываюсь слушать вас дальше — вымотался донельзя, иду спать. Отдайте мне письмо Пьера и в будущем воздержитесь от прочтения моей корреспонденции. А от вас, Виктор, я жду часы, которые вы запамятовали мне вручить. Доброй ночи.

— Нет, вы слышали, патрон?! — вознегодовал Жозеф, когда Кэндзи покинул каретный сарай. — Он, между прочим, тоже виноват в том, что Пьеру Андрези не удалось довершить свою месть!

— Да что ж это творится? Шумят и шумят! — послышался сонный и очень недовольный голос Эфросиньи. — Мне ж вставать ни свет ни заря да за уборку браться, а тут национальные собрания устраивают почем зря! Ах боженьки-боженьки, за что ж мне такое наказание?

Жозеф на цыпочках подошел к двери, ведущей из сарая в жилые помещения, и плотно закрыл створку. Обернувшись, он приложил палец к губам:

— Тихо, патрон, а то если матушка узнает про наше расследование…

Виктор помахал свернутой в трубку газетой:

— Поздно, Жозеф, — газетчики скоро будут орать об этом во всю глотку. «Пасс-парту» уже тиснуло специальный выпуск, в котором изложены первые открытия полиции. И там фигурируют наши с месье Мори имена. На сей раз инспектор Лекашер отыгрался на нас по полной. И боюсь, «Эльзевиру» теперь обеспечена очень громкая и совершенно невыгодная реклама.

— Вот уж нет, патрон! Ожидайте в ближайшие дни толпы покупателей, а я воспользуюсь этим, чтобы выставить в витрине побольше криминальных романов, к черту принципы… Кстати, любопытно, как на все эти публикации отреагирует Даглан.

— Он прислал мне еще одно зашифрованное послание, и я нарочно позабыл похвастаться этим фактом перед Кэндзи, — улыбнулся Виктор.

— А вам удалось его расшифровать?

— Вы держите меня за идиота, Жозеф? Я поднапрягся и использовал ваш метод. Даглан на днях уезжает за границу.

— Но письмо месье Андрези послужит доказательством его невиновности во всех этих убийствах. Ему теперь нечего опасаться!

— Воровское прошлое подсказывает ему, что пора сменить обстановку. Знаете, Жозеф, этот человек мне симпатичен. Надеюсь, у него все будет в порядке.

ЭПИЛОГ

Почему говорят, что море синее? Оно пульсировало, беспорядочно вспухая волнами, и походило на пустыри, бугрящиеся кучами шлака у столичных окраин. Лишь когда тучи расступились и выглянуло солнце, вода соизволила принять зеленоватый оттенок. Опираясь на леер на корме судна, Жозетта Фату не отводила глаз от пенного кильватерного следа, на конце которого исчезали из виду берега Франции.

— Ура, ура, ура, ура! — ликовали чайки над ее головой.

Должно быть, она лишилась рассудка, если вот так все бросила и пошла за этим мужчиной, упала в его объятия, покорилась его воле… Но пути назад уже не было. Сердце заколотилось в приступе паники, потом Жозетта увидела на палубе против солнца силуэт того, по чьей прихоти она здесь оказалась, и сожаления разлетелись солеными каплями, истаяли на свежем ветру.

— Не повезло нам с погодой, надо же ей было именно сегодня испортиться! — вздохнул Фредерик Даглан. — Впрочем, придется привыкать — это предвестье чертовой британской мороси. А ты о чем задумалась?

— О лужайках, поросших маргаритками. Нарву букетов и буду продавать их на улицах.

— Тебе никогда больше не придется работать — в моем распоряжении будут все деньги в карманах англичан. Лондон — рай для щипачей, по крайней мере у них там нет Альфонса Бертильона. [118]

— Я хочу сама зарабатывать на жизнь.

— Ты права, красавица моя! Нужна тысяча бедняков, чтобы прокормить одного богача. Жизнь волка — смерть барашка. Цветочницы Ковент-Гардена безропотно уступят тебе самое лучшее местечко!

Он привлек ее к себе. Жозетта попыталась отстраниться, но куда денешься с лодки? Фредерик ослабил объятия, поцеловал ее солеными от морских брызг губами.

— Дикарочка моя, вот такой ты мне и нравишься — растрепанной и непокорной! Твои острые коготки и свирепое рычание доказали мне, что я тебя еще не приручил.

— Но ты всегда добиваешься того, чего хочешь?

— Стараюсь, по крайней мере. И не надейся меня изменить! — Фредерик улыбнулся, словно знал, что она кокетничает, и попытался снова ее обнять, но Жозетта его оттолкнула.

— Сначала я приняла тебя за матерого преступника, а теперь знаю, что ты обычный воришка. — Девушка покраснела. «И ведь правда, — подумала она, — он никогда и никому не причинит зла. Если рядом с ним я могу быть в чем-то уверенной, так именно в этом».

— Воришка? Ну, можно сказать и так, тем более что я собираюсь украсть для тебя луну с неба! Но ты кажешься разочарованной, милая. Может, предпочитаешь, чтобы от меня пахло кровью?

Фредерик улыбнулся еще шире, и Жозетта при виде этой улыбки словно заглянула в другой мир, о котором раньше не знала, — веселый мир, легкий и беззаботный.

Она пожала плечами.

— Какое будущее нас ждет?

— Будущее — как бабочка, которая чахнет и умирает, стоит ее поймать, — подмигнул Фредерик. — Черт возьми, до чего мне наскучило парижское общество! Лавочники, которые копят монеты, не задумываясь, что это всего лишь песчинки в песочных часах их жизни, горожане, забившиеся в свои каменные мешки, словно стены избавят их от страха смерти… Забудь тревоги, красавица моя, вдохни морской воздух, почувствуй, как твои легкие наполняет беспечная радость. Обещаю — мы развлечемся на славу!

И пылкие призывы компаньона, его легкомысленный энтузиазм, такой забавный в сочетании с еще не смытым гримом, превратившим сорокалетнего мужчину в старика, почему-то развеяли опасения Жозетты. Добровольное изгнание, нужда, страх остаться рано или поздно одной, потому что этот ветреник наверняка ее бросит, — все тяжелые мысли исчезли вмиг, Жозетта засмеялась. Но внезапно снова помрачнела:

— Однажды ты окажешься в тюрьме. Что я тогда буду делать?

— Ждать меня. Или искать мне замену.

— А ты вообще знаешь, что такое любовь?

— О, любовь! Мираж, который исчезает в то самое мгновение, когда кажется, что ты можешь к нему прикоснуться. Я не рассуждаю о любви, я просто люблю, милая. Когда-то все было по-другому — я был молод и доверчив, принимал клятвы верности, в которых непременно звучало слово «навеки», и сам их искренне произносил. А что в итоге? Сердце в клочья, потому что ни у меня, ни у моих любовниц не хватало сил эти клятвы сдержать. Любовь, рыбка моя, — это чулан, куда бросают что ни попадя: любовь к Богу, любовь к отечеству, любовь к хорошей кухне, любовь к свободе! Туда же летят обещания прекрасного будущего и искоренения социальной несправедливости. Я пережил бойню семьдесят первого, я видел, как в ней погибли мои друзья — их сердца разрывались от любви, но каждый получил пулю в грудь вместо свободы. И я поклялся самому себе вот в чем: никогда не жениться и работать в одиночку на самого себя — не ради того, чтобы сделать этот мир справедливым, а потому что так легче выйти сухим из воды. Видишь, ты была права: из защитника обездоленных я сделался простым воришкой.