Государственный обвинитель

— Ну, сволочи, ну, негодяи, ну, подлецы какие… — ругался Томов-Сигаев всю дорогу до института. — Это же надо, как только таких земля носит? Но они у меня пожалеют. Они у меня еще слезами умоются…

Тряпка

Склифосовский выглядел, прямо скажем, неважнецки. На физиономии места живого не было.

Он хмуро поглядел на Наташу и опустился на привинченный к полу табурет. По тому, как он при этом страдальчески прикусил нижнюю губу, можно было сделать вывод, что его задница представляла собой один сплошной синяк.

— Где мой адвокат? — с вызовом гаркнул Склифосовский. — Я не скажу ни слова, пока не явится мой адвокат!

— Я хочу, чтобы наш разговор был не для протокола, — интимно произнесла Наташа.

— С чего это вдруг?

— Совсем не вдруг… — Она вывалила на стол объемистую пачку ксерокопий. — У меня сегодня было достаточно времени, чтобы еще раз внимательно просмотреть ваше дело. Внимательно и спокойно, не захлебываясь эмоциями, как это было на процессе.

Склифосовский уперся в Наташу своими распухшими глазенками, по выражению ее лица стараясь уловить какой-то подвох.

— Раньше я думала, что вы такой же, как и они. Безжалостный убийца, выродок без капли совести и сострадания. Но теперь… Я сопоставила все факты, выстроила цепочку происходивших событий день за днем, час за часом и пришла к выводу, что…

— Что? — Склифосовский встрепенулся.

— Мне стал ясен ваш психологический портрет. Еще несколько часов назад не хватало чего-то существенного, важного… Или же, наоборот, что-то мешало, что-то было лишнее. Уж очень противоречивой и загадочной личностью вы мне казались. И тут я поняла. Случайность! Все дело именно в ней! Про Маугли читали? Маленький мальчик случайно, я подчеркиваю — случайно! — оказался в джунглях, в волчьей стае. И сам стал волком.

— А можно попроще? — Склиф нервно заерзал на табурете. — Без этих ваших заумностей?

— Попробую… Есть люди, способные управлять обстоятельствами. Но есть и другие люди, не обладающие достаточно сильным характером. Я понятно выражаюсь?

— Допустим… — угрюмо пробурчал Склифосовский.

— Так уж получилось, что обстоятельства управляли вами на протяжении всей вашей жизни, а вы были их невольным рабом, послушным исполнителем. Подует ветер вправо — и вы вправо. А подует влево… Никакой вы не злодей, Склифосовский. Вы просто безвольный человек, тряпка, тюфяк. И трус. Да-да, пора бы уж признаться самому себе. Трус!..

— Вы правы… — тихо сказал Склифосовский. — Я боялся их… Сколько раз хотел сбежать, а боялся…

— Вы самого себя боялись, — с сочувствием смотрела на него Наташа. — Боялись совершить поступок. Вы привыкли, что за вас думают и решают другие.

— Короче! — будто опомнившись, закричал Склифосовский. — Я тряпка, да?!

— Ничего-то вы не поняли, — вздохнула Наташа. — И напрасно сердитесь. Я же прощения у вас хотела попросить…

— Прощения?..

— За ошибку… Страшную ошибку… Не заслуживали вы такого наказания. Сами-то вы никого не убивали, ведь так?

Склифосовский кивнул.

— Вам грозили расправой?

— Да…

— Вас заставляли под страхом смерти присутствовать при убийствах?

— Заставляли…

— Вы не сказали на суде всей правды? Вы оговаривали себя, очерняли?

— Оговаривал…

— Вы прощаете меня? — Наташа подалась всем телом вперед. — Прощаете?

— Ну, если вы так хотите… — после небольшой паузы потрясенно выдохнул Склифосовский. Он ожидал чего угодно, но только не подобного поворота событий. Ненавистная прокурорша просит у него прощения! Такое и в самом сладком сне не привидится!

— Вы даже представить себе не можете, как я рада, что вы не ударились в бега!.. — счастливо улыбалась Наташа. — Прямо гора, с плеч!.. Постойте, а что у вас с лицом? Кто вас так изукрасил?

— Да так… — неопределенно махнул рукой Склифосовский. — Упал неудачно. На лестнице поскользнулся, знаете ли…

— Ну-ка, расстегните рубашку, — сурово потребовала Наташа.

— Я стесняюсь…

— Да ладно вам!.. Живо раздевайтесь!..

И Склифосовский нехотя оголил свою впалую грудь, исчерченную вдоль и поперек уродливыми ссадинами.

— Это что ж за лестница такая?

— Обыкновенная… — шмыгнул носом Склифосовский. — Не спрашивайте меня больше ни о чем, пожалуйста… Пусть я трус, но стукачом никогда не стану…

— Я не знал, — потрясенно качал головой Дробышев. — Честное пионерское, не знал!

— Они же убить его могли!

— Могли… Но не убили же…

Охранник, дюжий парень под два метра ростом, повсюду сопровождавший Наташу и не отходивший от нее ни на шаг, скучающе смотрел в окно.

— Хорошо, я распоряжусь, чтобы Склифосовского перевели в одиночку. — Дробышев потянулся к селектору.

— Подождите!.. — Наташа схватила его за руку. — Не так, не так!..

— А как? — удивленно уставился на нее Дмитрий Семенович.

— Мы сейчас же выпустим его!.. Немедленно!..

— Да вы соображаете, что говорите? — Тут Дробышев осекся. Он понял, к чему клонила Наталья. — На живца?

— На живца…

Мужчина

Самым противным было то, что Томов-Сигаев знал, что ни о чем эти хамы не пожалеют и никакими слезами умываться не станут. Не такой он человек просто-напросто, чтобы звонить куда-то, требовать возмездия и тому подобное. Самому же хуже будет. Вот и теперь он поерепенится, повыступает перед самим собой и все проглотит, как миленький.

На работе он обругал секретаршу Лидочку за то что она не подготовила черновики для расшифровки, и от этого стало немного легче. Но все равно до конца дня ему было неприятно от мысли, что он такой уважаемый человек, а не может перебороть в себе жалкого трусишку, готового пойти на попятную каждый раз, когда какой-нибудь грубиян обольет его грязью. Это засело настолько глубоко, что до сих пор по ночам Федору снились юношеские сны: он — высокий и мускулистый, обкладывает трехэтажным матом выскочку-начальника, перед которым на работе вынужден привставать с кресла, когда тот без стука входит к нему в кабинет.

— Ну что, Томик, как у нас дела? — спросила жена Элла, когда он вернулся с работы домой.

— Все нормально. — Он чмокнул ее в пухлую напудренную щеку. — Вот только…

— Что еще? — выдохнула она. — Опять Эльгин тебя с докладом обошел?

— Да нет. Врезался. И представляешь… — Он уже хотел рассказать жене про то, что с ним случилось, но напоролся на ее скептический взгляд и решил не делать этого. Просто махнул рукой и сказал: — Фара…

Потом ели суп и жаркое с томатами. Эллочка всю дорогу трещала про Жанну, свою приятельницу, которая умудрилась выдать дочь замуж в ФРГ и теперь каждый год ездит к ней в гости навещать внуков и тащит оттуда всяких шмоток чемоданами, ну просто чемоданами.

Томов-Сигаев тщательно прожевывал мясо не переставая кивать, а сам думал о том, что зря он конечно, вызвал ГАИ. Нужно было просто состроить великодушную мину и сказать что-то вроде: «Ну ладно, прощаю. У меня этих фар…» и нахалы были бы посрамлены, и самому не было бы так противно.

Когда позвонили, он сидел в кресле и читал газеты.

— Томик, там к тебе какие-то молодые люди! — закричала жена из прихожей.

— Кто это, любопытно. — Он встал.

Это оказался Короткий. С ним был тот долговязый, кажется, Юрик, и еще четверо. Ввалились в прихожую, не сказав ни слова, и поперлись прямо в гостиную.

— Простите. — Томов-Сигаев растерялся: — Как вы, собственно, меня нашли? И потом, вас ведь не приглашали, кажется…

Эллочка, ничего не понимая, таращилась на шестерых здоровенных парней, которые, даже не разувшись, топчут палас и нагло рассматривают картины на стенах.

— Томи, а это кто? — спросила она наконец.

— Это, Эллочка, те молодые люди, с которыми я…

— Ну что, профессор, — подал голос Короткий, — давай разбираться. Мы же сказали, что тебя найдем.

При этом он так посмотрел на Федора, что у того по спине побежали мурашки и с ноги слетел тапок.