Вор во ржи

— Для Лестера Эддингтона и Элис Котрелл.

— Я потрудился сообщить им, — кивнул я, — что каждый из них получил по экземпляру. Невинный обман — фигура умолчания.

— Элис бы сказала: очередная невинная ложь.

— Возможно. Сам же комплект «А» я передал Виктору Харкнессу. Таким образом, если Эддингтон или Элис вдруг пожелают ознакомиться с письмами, которые выставят для ознакомления перед аукционом «Сотбис», они увидят оригиналы, которые абсолютно совпадают с их копиями. И у них есть по одному письму, которого нет у «Сотбис».

— Как это?

— Ксерокопии письма, которое я сжег у всех на глазах. Про спагетти и капучино. Надежное доказательство того, что копии сделаны раньше, чем были сожжены письма.

— Как тебе это удалось?

— Это было несложно. Я скопировал это письмо днем, перед тем как мы собрались в номере у Айзис.

— Понятно.

— Второй комплект писем, — продолжал я, отхлебнув из бокала, — комплект «Б», отправился к Хильярду Моффету, и с него я копий не делал. Так что у него — уникальный комплект, и это справедливо, потому что он заплатил в пять раз больше, чем трое других вместе взятые. Но представь, как он будет дорожить ими! Я бы сказал, это с толком потраченные деньги.

— Правда? Вот это меня как раз и смущает, Берни.

— Что тебя смущает?

— Смущает меня то, как деньги переходили из рук в руки, а ты в результате остался ни с чем. Ты хоть что-то получил за рубины?

— Я получил друга, — ответил я, — и вернул долг. Мой долг Марти. Он внес за меня залог, а это одно из самых приятных событий, которые когда-либо случались в моей жизни, и мне удалось отплатить ему добром. Синтия Консидайн обрела ожерелье и серьги, Джон Консидайн — супружеское счастье, по крайней мере до тех пор, пока не подвернется очередная симпатичная актрисулька. Айзис рассталась с украшениями, но получила заначку на черный день, которая не подвластна колебаниям цен на рубины. Марти насладился коротким романом с Айзис и завершил его с добрыми чувствами к окружающему миру.

— Это все долг. А кто друг?

— Айзис, — ответил я. — Наше знакомство, когда я столкнулся с ней в коридоре, началось неудачно, а дальше, когда она обнаружила, что я украл ее рубины, стало только хуже, но во время финальной сцены в ее номере я сильно поднялся в ее глазах.

— И ей понравилось, что ты взял медвежонка.

— Который к тому же гармонирует с ее нарядом. Завтра вечером у нас с ней свидание, и если все пойдет хорошо, у нее будет возможность рассмотреть мишку поближе.

— Где?

— У меня дома. Теперь он живет там. Думаю, я мог бы вернуть его и попросить обратно залог, но решил, что лучше оставлю его себе. Так что, Кэролайн, со всего этого дела я кое-что получил. Вернул долг, завел нового друга и приобрел плюшевого мишку.

— И твой новый друг завтра вечером познакомится с твоим медвежонком. Возможно, им даже доведется послушать Мела Торме.

— Будем надеяться.

— Все это замечательно, — сказала Кэролайн, — а как насчет денег? Айзис Готье получила деньги, Генри, он же Гулливер Фэйрберн, получил деньги…

— И не забудь Рэя.

— Он тоже получил деньги?

— Мы же заключили сделку, помнишь? Поровну, как в аптеке.

— Посвяти меня в цифры, Берн.

— Элис заплатила две тысячи долларов, — начал я. — Лестер Эддингтон — три, что несколько лучше его первоначального предложения покрыть мои расходы на изготовление ксерокопий. Виктор Харкнесс от имени «Сотбис» выложил пять тысяч.

— И Хильярд Моффет отвалил пятьдесят штук.

— Правильно.

— Две плюс три плюс пять плюс пятьдесят получится шестьдесят. Шестьдесят тысяч долларов?

— Просто поразительно, как тебе это удалось без карандаша и бумаги.

— И ты отдал Генри…

— Половину. Тридцать тысяч.

— И поделился с Рэем?

— Был уговор. Пятьдесят на пятьдесят.

— Половину от того, что осталось у тебя после дележки с Генри?

— Рэй про Генри ничего не знает, — покачал я головой. — Кроме того, что этот элегантный пожилой человек неоднократно появлялся у меня в магазине и даже пару раз помогал мне за прилавком. Рэй знает, что был лишь один комплект писем, написанных двадцать лет назад каким-то знаменитым писателем, о котором он никогда не слышал. Я имитировал сожжение этих писем, потом продал ксерокопии двум лицам и отдал оригиналы третьему. Поэтому я не мог сказать ему, что отдал Генри тридцать тысяч. Это бы сбило его с толку.

— Поэтому ты отдал ему тридцать тысяч? И остался ни с чем?

— Я изначально ни на что не рассчитывал, — напомнил я. — Элис запудрила мне мозги, сообщив, что хочет оказать большую услугу Фэйрберну, но в итоге так все и получилось. Мне удалось оказать ему большую услугу.

— То есть у тебя на душе осталось теплое чувство, а за душой — ни цента?

— Ну, не совсем уж ни цента.

— Как это?

— Ну, Рэй же знал только об одном комплекте писем, — повторил я, — поэтому известие о втором комплекте окончательно сбило бы его с толку. Я отдал ему половину от десяти штук, которые получил от Элис, Эддингтона и «Сотбис», и даже не стал учитывать понесенные расходы, не говоря уж о стоимости изготовления ксерокопий. Он получил ровно пять тысяч долларов и был вполне счастлив, так что, по-моему, я поступил точно, как в аптеке.

— То есть у тебя осталось…

— Двадцать пять тысяч долларов, что, вероятно, не самая высокая плата за очень рискованную работу, которую я проделал, но все-таки несколько больше, чем ничего. Чтобы огрести двадцать пять штук, мне надо продать очень много книг.

— А мне нужно вымыть уйму собак. Конечно, это не состояние, но ты прав, это значительно больше, чем ничего. Кстати, такую же сумму получила Айзис.

— Совершенно верно, — кивнул я. — И это тоже нас объединяет.

— Мел Торме, начинай прогревать миндалины. Берн, ты еще кое-что приобрел.

— Что же?

— Письма.

— Какие письма?

— Настоящие письма, Берн. Оригиналы, те, которые Карен Кассенмайер украла у Антеи Ландау, а Карл Пилсбери забрал из сумочки Карен Кассенмайер и передал Элис Котрелл, а ты украл из ее квартиры и сделал вид, что сжег, но на самом деле не сжег.

— А-а, эти письма…

— Ну?

— Что «ну»?

— Они же у тебя, так? Их ни у кого больше нет, и ты не бросил их в камин.

— Генри считает, что бросил. Он не знает, что ты печатала для меня пустышки.

— А ты сохранил их. — Кэролайн усмехнулась. — Очередной сувенир, Берн? Как Мондриан у тебя дома, которого все считают подделкой, и только мы с тобой знаем, что это подлинник? Как экземпляр «Глубокого сна» в твоей домашней библиотеке, который Рэймонд Чандлер подписал для Дэшила Хэммета и о существовании которого никто не подозревает?

— Да, они примерно того же уровня, — кивнул я. — Я не мог бы продать их, не мог бы даже показать их кому-нибудь. Но я мог бы наслаждаться тем, что они у меня есть, так же, как книгой и картиной. Но мне не удастся этого сделать.

— Что ты имеешь в виду, Берн?

— Не думаю, что Генри каким-то образом узнал бы об их существовании, и скорее всего, мы с ним никогда больше не встретимся, но я бы об этом знал, и меня бы это беспокоило. Он уверен, что эти письма уничтожены, и очень бы огорчился, узнав, что это не так. Он бы посчитал, что я его предал. — Я нахмурился. — Даже если он никогда не узнает, это все равно будет предательством. Скажу только, что это меня тревожит. Если бы у меня был настоящий камин, я бы их сжег.

— И что ты собираешься делать?

— Уже сделал. Ты знала, что в Нью-Йорке есть компании, которые дают напрокат измельчители бумаг?

— Меня это не удивляет. В Нью-Йорке можно найти компанию, которая даст тебе напрокат слона. Ты взял напрокат измельчитель?

— Мне привезли его вчера. И вчера вечером я пропустил через него всю переписку Фэйрберна и Ландау — страничку за страничкой. Элис говорила, что якобы измельчила письма и потом сожгла то, что получилось, но в этом нет необходимости. Вся королевская конница и вся королевская рать не смогли бы собрать эти обрезки. Я смял их в кучку и выбросил в мусоропровод.