Благочестивые вдовы

– Нет! – врать, так врать до конца.

Памела не поверила:

– Нет смысла скрывать! Если она принадлежит какому-нибудь музею, это можно определить за минуту. В любом случае я бы не продала вновь такое сокровище, однажды завладев им. Я возьму «Одалиску» с собой в Америку, повешу в спальне. Придется менять обои… Но дело того стоит! Как было бы хорошо видеть ее каждое утро, едва открыв глаза, – я была бы тогда весь день довольна и счастлива!

Возможность продать картину абсолютно без риска казалась очень заманчивой, но сдаться без боя – ниже моего достоинства. Если ей сейчас отказать, она предложит действительно хорошие деньги!

– Счастье и радость за деньги не купить! Нельзя же получить все, чего хочешь.

Мои слова только насмешили Памелу:

– Смотрите-ка, яйца учат курицу! Ваша философия, дорогуша, справедлива, если речь идет о людях, о чувствах… Но у всякого предмета есть своя цена, значит, его можно купить, вопрос лишь – за сколько.

Вот как рассуждают миллионеры. Я обещала подумать. В самом деле, подумать не помешает.

С этого момента Памела стала бегать вокруг меня, как самая радушная и гостеприимная хозяйка на свете, предупреждая мои малейшие желания, досаждая своей заботой. Спросила, не хочу ли я посмотреть усадьбу. Не говорить же ей, что я все тут знаю не хуже ее.

Пока мы ходили, Пам продолжала говорить о своей любовной драме:

– Мы познакомились на вернисаже в Сиене. Все картины, что висят в доме, написаны им. Я скупила все его творения лишь потому, что он сам мне очень понравился. Потом я поняла, что он всего лишь эпигон. Жаль, я слишком легко дала себя обмануть. И виллу я купила, чтобы быть к нему ближе: мечтала об идиллии вдвоем, среди садов. Но он почти не приезжает, сижу тут одна. Все знакомые, друзья остались в Штатах, я чувствую себя здесь чужой.

Напрасно Пам взывала к моему сочувствию: и история глупая, и, если бы она не позволила себе в нее вляпаться, у нас с Корой было бы куда меньше проблем. О продаже картины мы больше не говорили, но, думаю, у нее, как и у меня, она все равно из головы не шла.

Лючия подала ужин довольно рано. Я наивно ожидала утонченную тосканскую кухню, но откуда ей взяться – хозяйка предпочитала немилосердную диету: грейпфруты, салат с сельдереем, куриные грудки и один крекер. Ноль калорий, не разгуляешься. Только в напитках Пам себя не ограничивала.

После ужина, а точнее, после вечернего приема пищи я разыграла небольшое недомогание и укрылась в своей комнате, чтобы не столкнуться с Дино, когда тот приедет за подружкой.

К моему удивлению, подружка Дино оказалась весьма прозорливой – тяжело ему с ней придется! – и вскоре возникла передо мной с подносом в руках. Разгадав мои тайные желания, Лючия принесла поджаренный с чесноком хлеб, пеккорино, зелень, нарезанные овощи. Я так жадно накинулась на еду, что благодарила ее, кивая и мыча, уже с набитым ртом.

Таким образом, я прекрасно провела время до того, как услышала шуршание шин по гравию, и после того, как Дино и Лючия укатили в сумерки. Еще немного поленившись, лежа на кровати, я покинула убежище и присоединилась к Пам, которая сидела в шезлонге на террасе со стаканом в руке. Если бы я выпила столько, сколько Памела, я бы давно отключилась, а она даже не опьянела всерьез. Вот что значит тренировка!

На Пам было серо-зеленое трикотажное платье без рукавов, с воротником-стойкой. На груди восхитительное колье с изумрудами и бриллиантами.

«Она любит украшения», – мелькнула мысль. Я подумала о гранатовой броши фрау Шваб, я могла бы ее здесь сбыть очень выгодно! Нет, тогда бы я выглядела точно как торговка крадеными вещами, хорошо, что той броши со мной нет.

Американка перешла к делу;

– Вы подумали? Не стесняйтесь, назовите цену. А собственно, что вы собирались делать с картиной? Вряд ли что-то толковое, другое дело – с кругленькой суммой в долларах! Кругосветный круиз или членство в самом лучшем гольф-клубе, где вы могли бы подцепить какого-нибудь богача и выйти замуж…

– Я замужем! – возмутилась я.

– Да ну? И что? Он богат? Верен вам? Вы его любите?

Какое ей дело! Впрочем, ни на один из вопросов ответить было нечего, я пожала плечами и перевела разговор на Пам:

– У вас есть дети?

Похоже, я невольно задела старую рану, и алкоголь дал себя знать – Пам начала тихо лить слезы. Ее единственная дочь умерла в возрасте моего Бэлы. Мне стало жаль ее, горе матери я вполне могу понять.

– Моя девочка! Моя маленькая Синди! Она была бы сейчас, как вы, – вздохнула она, обняла меня сухой рукой за шею и притянула к себе.

Чтобы избежать этой пьяной ласки, я резко встала и, сославшись на начинающуюся простуду, запросилась в кровать.

Хотя я люблю свежий воздух и всегда сплю с открытыми окнами, я заперла двери и на террасу, и в коридор. В комнате сразу стало жарко и тихо. Жаль, что не слышно звуков ночного сада, но внезапных вторжений мне больше не надо.

Рисунок на шелковой пижаме был вполне стандартный – драконы и пагоды, – но аляповатый. Наверное, поэтому Пам закинула пижаму в дальний ящик, чтобы при случае выдавать заезжим дамам. Я встала перед зеркалом: тихий ужас. Чем дольше я себя созерцала, тем меньше мне нравилось зрелище. Я плюнула и вытрясла все книги из стеллажа на столик у кровати.

Метадон можно подлить и за завтраком, но как заставить американку бегать кругами? Думать об этом было неприятно: задача не решалась, листать книги надоело – я погасила свет, перевернулась на другой бок и заснула. Около трех ночи я проснулась от духоты. Выбравшись из постели, в кромешной тьме нашарила дверь балкона. Пряный воздух вернул мне силы, успокоил – я вышла на террасу. Ночь свежа, но не холодно. Босая, сошла я на траву, из-за угла дома тянулась полоска света, освещая газон.

Свет горел в спальне хозяйки. Она тоже не спала. Сквозь незадернутые гардины я видела ее: опираясь на гору подушек, Пам сидела на кровати прямо, как палка, она походила на пожилую учительницу, потому что, нацепив очки, штудировала какую-то небольшую бумажку, поднеся ее к самому носу: шрифт, наверное, мелкий.

На коленях Пам лежал револьвер. А вчитывалась она, по всей видимости, в инструкцию по эксплуатации, потому что, отложив ее, взяла в руки револьвер и патроны и стала неловко заряжать барабан, время от времени заглядывая в листочек.

Молодец, нечего сказать! Эта дилетантка замыслила убийство, не умея обращаться с оружием, когда так много свидетелей моего пребывания, когда некому помочь ей избавиться от трупа… Недовольно и устало морщась, я вошла в спальню через высокие створки дверей: ответный визит.

Пам была настолько поглощена своим занятием, что я уже подошла к самой кровати, а она все еще меня не замечала. Я хотела схватить ее за руки, но тут под ноги мне подвернулся один из пары фарфоровых далматинов, охранявших ее ложе. Статуэтка с грохотом покатилась – Памела вздрогнула и выронила револьвер. В ту же секунду я его схватила, подняла с пола несколько патронов. Ледяным взглядом пригвоздив Пам к ее подушкам, я зарядила оружие умелым жестом, взвела курок и уселась на кучу вещей, занимавшую единственный стул. Полагаю, в красной пижаме и с пистолетом в руке я выглядела настоящей флибустьершей, поскольку Памела застыла с открытым ртом, ей даже в голову не пришло возмутиться моим вторжением.

– Я… я хотела только припугнуть вас, чтобы вы отдали картину, – заикалась она. – Это всего лишь шутка.

– С заряженным револьвером шутки плохи! – сказала я, поводя дулом револьвера, но все же целясь в матрас. – Неужели вы собирались убить меня?

И опять я подумала о Коре: она точно такая же, как Пам, только моложе – избалованная, жадная и абсолютно бессовестная.

– Задумайтесь на миг, как вы объясните полиции мое исчезновение? И куда денете тело?

Памела всерьез призадумалась, словно хотела порадовать меня верным ответом в этой викторине.