Министр и смерть

— Теперь они разрешат мне строиться там, на острове!

Я тут же решил защитить свои интересы.

— Твой покорный слуга надеется, что ты улучшишь санитарное состояние дачи?

— Санитарное состояние? А... ты прав! Я перестрою туалет. Сделаю его трехочковым. Этим я займусь сам. А ты пока будешь ходить к Хюго, он заново строит свой...

С испорченным настроением я пожелал ему доброй ночи и повесил трубку.

Проснувшись наутро, я включил радио, чтобы прослушать прогноз погоды, но вместо прогноза наткнулся на повтор новостей. «...министр внутренних дел сообщил, что вносит на осеннюю сессию риксдага законопроект, предусматривающий значительное уменьшение участков, обслуживаемых муниципальными врачами, а также улучшение условий работы последних в том, что касается...»

Я взял свою любимую газету, читать которую для меня все равно, что открывать только что пришедшее письмо от друга. Передовая статья была посвящена новому предложению Министра: «...буржуазные партии не раз предлагали многократное сокращение участков, обслуживаемых врачами. То, что министр внутренних дел наконец-то внял голосу разума, нельзя воспринимать иначе, как с чувством глубокого удовлетворения. Это еще раз доказывает, что неустанные усилия оппозиции далеко не напрасны. Если все время бить в одну точку, рано или поздно, но мы добьемся желаемого...»

Да, добьемся. Но лучше всего бить один раз, наносить один, но точный и сильный удар. В челюсть!

В 14.30 меня принимал мой кардиолог. По дороге к нему я купил «Еженедельный журнал». С обложки его улыбался Министр — рот до ушей, — а на развороте посередине поместилась вся его многочисленная семья. Сестра Маргарета была закутана в вышитую золотом парчу, а Министр красовался в строгом фраке с «Северной Звездой» на груди и меньшеньким на руках.

«Ну вот, — подумал я, — вот он уже и готов — идеальный министр нового буржуазного правительства. В конце концов, нужен же им кто-то знающий, как вертится вся эта машина, они так давно не были у власти».

Доктор снял кардиограмму и внимательно послушал мне грудь. Освободившись от трубок, он удивленно взглянул на меня.

— Адъюнкт, ваши дела сейчас гораздо лучше, чем были весной! Вы где-то отдыхали? Насколько я понимаю, вы следовали моим предписаниям: отдых, никаких волнений и только покой, полный покой в кресле-качалке с какой-нибудь хорошей, но не слишком захватывающей книгой? Или вы, адъюнкт, изобрели новое чудодейственное средство?

Я вспомнил алый, как кровь, горячий малиновый сок, ночные прогулки по непролазному лесу, аршинные заголовки в газетах и убийства по вечерам, тайник под кроватью, и, Бог мой, я снова, снова едва не впал в мелодраматизм, как в тот вечер, когда убили Еву Идберг!

Я наклонился к нему и прошептал, прошептал нарочито громко, чтобы услышала медсестра:

— Убийство, доктор, убийство!

А потом вышел на залитую солнцем набережную Норр Мэларстранд и почувствовал себя по-настоящему бодрым и здоровым. Я помахивал тростью, улыбаясь смотрел на всех этих длинноволосых юнцов, которых, слава Богу, не имею теперь счастья учить, и думал: «Нет, действительно, одно убийство в году — это не так уж плохо!»