Гончаров приобретает популярность

– Этот, – в той же тональности ответил я.

– У! Козел!

– Оставь его, Макс, он уже ручной.

– Тогда в чем дело, Иваныч? Я плохо улавливаю твою мысль.

– Дело в первой кошке.

– Не врубился, изъясняйся доходчиво. Не забывай – с милиционером говоришь.

– Ты знаешь, кто хозяйка этого малого? – кивнул я на перепуганного Мишаню.

– Серая собака ему хозяйка, а горный козел хозяин.

– А ты знаешь, как зовут ту серую собаку и где она сейчас рыщет?

– В поисках доброго мужика с двустволкой, а вот как ее зовут, не знаю.

– А зовут ее Наталия Николаевна Федько, и рыщет она вон на том острове.

– Что?! Иваныч, ты не перебрал вчера вечером? А то я смотрю, рожа у тебя…

– Нет, Максимилиан, вчера вечером я не выпил ни капельки, хотя и очень хотел, да только Наталии Николаевне было не до того. Она была настолько увлечена переделкой моей физиономии, что это обстоятельство упустила из виду.

– Я ничего не понимаю, то есть понимаю, что она откупилась, но как-то уж очень быстро, так не бывает. Прошло не больше десяти дней…

– Все очень просто, ее подельники заявили, что под давлением следствия они оговорили свою знакомую, и всю вину подняли на себя.

– Так она, что же, тебя выследила и решила отомстить?

– Все намного сложнее, завтра я тебе все подробно изложу, а теперь у нас просто нет времени. Ты что делаешь сегодня вечером и ночью?

– Охраняю один из объектов твоего тестя.

– Перебьется, пусть сам его охраняет. Я хотел тебя попросить об одной услуге.

Счастливая Лютова подвезла меня к самому дому и нижайше просила завтра вечером отужинать с ней в каком-нибудь кабачке. Буркнув что-то неопределенное, я хлопнул дверцей и поплелся в подъезд. На мое счастье, дома никого не оказалось, и я прямым ходом залетел в ванну. Здесь мне довелось первый раз посмотреть на себя в зеркало, и никакой радости мое отражение мне не доставило. Хлыст Наталии поработал на славу. Вздутые багровые полосы покрывали всю рожу, а на сократовском лбу и правой щеке кожа вообще лопнула и запекшаяся кровь смотрелась особенно устрашающе. Как уцелели глаза, мне оставалось только гадать и благословлять Всевышнего. Плюнув от досады и отвращения, я залез в горячую воду и вскоре уснул.

Проснулся оттого, что в дверь барабанил и ругался тесть:

– Открой! Костя, немедленно открой! Ты что там, умер? Что случилось? Костя, отзовись, или я выломаю дверь.

– Как вам угодно, вставать я не буду, – приходя в себя, откликнулся я.

– Что с тобой случилось?

– Почему со мной должно что-то случиться? Все нормально.

– Ты посмотри, в чем ты пришел, в каком состоянии твоя одежда. Где ты болтался этой ночью? Милка мне всю плешь проела. Только не говори мне, что ничего не помнишь, все равно не поверю.

– Ладно, выйду из ванны и все расскажу подробно. А вы пока что-нибудь организуйте, я не ел со вчерашнего утра.

Тесть расстарался до такой степени, что даже выставил на стол бутылку своего бережно хранимого крымского портвейна.

– Ну что там у тебя произошло? – едва я сел за стол, с ухмылкой разглядывая мою многострадальную физиономию, спросил он.

– Дайте хоть кусок проглотить. Я говорю вам вполне серьезно – у меня со вчерашнего утра во рту не было макового зернышка.

– Ну ешь. Ты, наверное, портвейн не будешь, так я тебе водочки налью. Поехали.

– Да погодите же вы, дайте прожевать. Окосею ведь сразу. Как там у нас поживает Виктор Анатольевич Ищенко? Когда он думает выплачивать нам гонорар?

– Об этом я его спрашиваю чуть ли не каждый день, но ответ его однообразен до безобразия. Он говорит, что расплатится сразу после того, как прокуратура вернет его деньги в банк.

– Врет, наверное. Хорошо устроился, на прокуратуру стрелку переводит. А может, и не врет, но какое они имели право вообще их забирать?

– Да черт их знает, а почему ты с этого начал разговор?

– Могу с другого. Вы знаете, что Федько уже гуляет на свободе?

– Не может такого быть! – поперхнулся полковник своим портвейном. – Не может.

– Может. У нас теперь все возможно.

– А ты уверен в своем заявлении? Где ты ее видел?

– Я провел в ее обществе два незабываемых дня.

– И что же вы делали?

– Сначала она колотила палкой по морде меня, а потом я ее.

– Не знаю, каких результатов добился ты, но ее налицо. Отличная работа. Я удивляюсь тому, что ты вообще ушел от нее живым.

– Ушел потому, что мне у нее не понравилось. Камера, куда она меня поместила вместе со Светланой Сергеевной Лютовой, оказалась сырой и холодной.

– Да что ты говоришь! Я бы не отказался провести с ней на нарах часок-другой, но почему и она оказалась предметом повышенного интереса Федько? Опять церковь? Их пути переплелись случайно или они знакомы давно? Рассказывай все по порядку.

– Не могу, я устал, опьянел и хочу спать.

– Ну хоть в двух словах нарисуй, как ты туда попал и чего она от тебя добивалась.

– Господин Ефимов, там столько всего перепуталось, что в двух словах ничего не расскажешь. Завтра, когда я хоть немного соберусь с мыслями, обещаю вам представить полный отчет. А пока мне бы хотелось поспать, потому что прошлой ночью я не сомкнул глаз: готовился к приезду Федько.

– Врешь ты все, наверное, потому и не спал, что рядом была такая вкусная баба.

– «Оставьте ваши гнусные инсинуации», – кажется, так она говорила. Да, Алексей Николаевич, чуть было не забыл, Макс сегодня на дежурство не выйдет.

– Ты что, спятил? – сразу отрезвел полковник. – Ты думаешь, что говоришь? Где он? Кем я его заменю? И вообще, кто тебе дал право совать нос в дела моего ЧОПа?

– Нужда заставила, а почему вы вдруг так разволновались? Вы же кем-то его подменяете, когда отряд поднимают по тревоге. Подмените и на этот раз, тем более это в ваших личных шкурных интересах. Макс присматривает за Федько, а у нее награбленная валюта, которую, как я думаю, она припрятала до лучших времен. Почему я и поинтересовался, как там поживает господин Ищенко. Я вас убедил?

– Как тебе сказать… – крякнул Ефимов, что-то обдумывая.

– А тут и говорить нечего, отправляйтесь на пост вместо Макса, а я ушел.

Проснувшись в три часа ночи, я с удовлетворением отметил отсутствие тестя и, оккупировав его кабинет, выложил свои находки. Ржавая стамеска или долото, черт их там разберет, была самая обычная, со сбитой ручкой и коротким, видавшим виды клинком. По его длине можно было заключить, что затачивался он бесконечное количество раз и служил своему хозяину долго и преданно. Ставшее полукруглым жало затупилось на нет, и были все основания предполагать, что кирпичная кладка разбиралась с его помощью.

Не обнаружив больше ничего примечательного, я отложил ее в сторону и занялся стеариновым огарком. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что информацию он несет гораздо большую, нежели стамеска. Длина его составляла три сантиметра при диаметре порядка двадцати пяти миллиметров. В общем-то самый заурядный охнарик, на первый взгляд, однако он купил меня своим донышком и совершенно уникальными потеками. Оплавляясь, стеарин стекал вниз, в какую-то плошку, где и принимал ее очертания. Они были весьма своеобразными и являли собой некий многогранник пирамидальной формы. Можно было предположить, что в качестве подсвечника использовали что-то похожее на забытый уже лафитник. Раньше такие лафитники имелись почти в каждом доме. Однако на моем существовала одна странность. Дело в том, что грани у тех лафитников, какие мне попадались, были расположены на внешней стороне, здесь же отпечаталась внутренняя, а таких мерзавчиков я не видел.

Осколки стекла подтвердили мою догадку. Именно в этой посуде стояла свечка, но форму ее я представить не мог ввиду того, что осколки были слишком малы.

Пусть мало, но хоть что-то. На миллиметр, но я продвинулся. Вполне удовлетворенный собой, я лег на полковничьем диване, и остаток ночи мне снился преподобный отец Алексий, которому я вручаю утерянный клад.