Что сказал покойник

— Ну, погоди! Ты у меня попляшешь…

Кувшина я сразу не разбила, решив, что сделаю это, когда понадобятся, а пока поставила его в угол вместе с запасным светильником.

Да следующий день сторож спустил пустую корзинку. На него нетерпеливые «эй, ты» я не отвечала, и корзина напрасно подпрыгивала и стукалась о мокрый пол. Наконец, сверху послышалось:

— Ваше преосвященство!

— В чем дело? — Теперь я сочла возможным отозваться.

— Сначала верни кувшин, тогда получишь еду!

Сегодня мне не хотелось с ним спорить. Устала я страшно, сказывалось постоянное недоедание, да и нужды во втором кувшине не было. Я положила кувшин в корзину и через минуту получила хлеб, воду и сигареты. Молча вынула их из корзины.

— Ваше преосвященство! — заревела дыра. — Как чувствуешь себя?

— А тебе какое дело? Хорошо чувствую.

— Тогда почему не говоришь ничего?

— Я обиделась на тебя. Ты меня третируешь! Вот погоди, бог тебя покарает!

Сторож счёл нужным оправдаться:

— Ведь мне так велят! Если не буду выполнять приказаний, меня убьют. Велели отбирать у тебя кувшин, я и отбираю. Неужели мне кувшина жалко?

— Ну, ладно, подумаю, может, завтра и прощу тебя…

В последующие за этим дни я метр за метром вгрызалась в стену. Дело шло медленней, чем я рассчитывала, так как попался крупный камень, который занял у меня несколько часов. Когда извлекла его из стены и откатила к дверям камеры, я совеем без сил рухнула на пол. Зато ближайшее окружение этого гиганта удалось извлечь без особого труда. Ещё один большой и очень длинный камень, уходящий на большую глубину в стену, почему-то выскочил сам, что очень подняло моё настроение.

Кроме выковыривания раствора крючком, я использовала также метод расшатывания и обстукивания камней, поэтому очень следила за тем, чтобы сторож не услышал никакого подозрительного шума. Он появлялся обычно около десяти. Постепенно он привык титуловать меня «преосвященством» и отказался от попыток путём угроз и шантажа вернуть задержанный мною кувшин. Следовало внести какое-то разнообразие в наши взаимоотношения.

— Не называй меня «Ваше преосвященство»! — категорически потребовала я в один прекрасный день. — Так обращаются только к кардиналам.

— Дак ты ведь сама так хотела! — удивился сторож. — А как тебя теперь называть?

— Ваше королевское величество!

Дыра тотчас же отозвалась радостным похрюкиванием и поинтересовалась:

— А почему «королевское»?

— А потому что мне так нравится. Имею я право, в конце концов, хоть на какие-то радости в этой могиле?

— Шеф завтра возвращается! Если захочешь — выйдешь отсюда. Но лучше не выходи, мне скучно будет!

— Не волнуйся, мне здесь нравится!

На самом же деле настало очень тяжёлое время. Я чувствовала, что меня надолго не хватят. Правда, тяжёлый труд приносил даже некоторую пользу здоровью, но эти камни вместо постели, эта промозглая, затхлая атмосфера подземелья… Я чувствовала, что пропиталась ею насквозь. В моем воображении то и дело представали картины всевозможных засушливых районов земли: и тех, что я видела собственными глазами, и тех, о которых только читала или слышала. Жаркое солнце освещало пески Сахары, Белую Гору с её нескончаемыми дюнами, Блендовскую пустыню, а также пустыню Гоби, сухие сосновые боры под Варшавой… Неужели когда-то мне могло быть слишком сухо или жарко? В пустынях мне виделись также различные продовольственные товары и отдельные предметы мебельных гарнитуров, разумеется мягкие. Сесть бы сейчас в мягкое кресло… Лечь в удобную постель… В с_у_х_у_ю постель!

Две вещи поддерживали мой дух. Первая — дикая, безумная ярость. Если ярость достигала подобных высот — а такое случалось со мной очень редко, — она делала меня совершенно невменяемым существом. Я уже знала, что в подобном состоянии я бываю способна совершать деяния, которых в нормальном состоянии мне не совершить ни за какие сокровища мира. Такое случалось со мной несколько раз в жизни, и мне горько приходилось потом сожалеть о содеянном. Теперь же я и не пыталась подавлять всевозрастающее неистовство, следя лишь за тем, чтобы оно находило выход только в одном направлении — через проход в стене.

Вторая вещь — глубокое убеждение в благодатном влиянии воды на кожу лица. Мы столько начитались и наслушались о превосходном цвете лица англичанок. А все потому, что они всю жизнь мокнут под дождём. Общеизвестно, что с возрастом кожа высыхает, и сколько же тратится сил на её увлажнение. Ну, теперь я могла быть спокойна: влагой пропитаюсь на всю жизнь. В глубине души я надеялась, что, когда я выйду отсюда, у меня будет чудесная кожа лица, пусть даже немного и бледноватая.

Я с энтузиазмом ковырялась уже на глубине около полутора метров, когда до меня понёсся шум сверху — в неурочное время, ближе к вечеру. Я поспешила вернуться в камеру и услышала доносящийся из отверстия рёв:

— Эй, ты-ы-ы!

Я удивилась. Неужели сторож мог забыться до такой степени? Рёв, не уступающий по интенсивности мотору реактивного самолёта, повторился. Теперь я поняла, что кричал не сторож. Похоже, вернулся шеф. Сев на камень, я стала ждать, когда ко мне обратятся более прилично. Рёв прекратился. Затем послышался неуверенный голое сторожа:

— Ваше преосвященство!

Я не откликалась.

— Ваше пре… — начал было он громче, но тут же спохватился и заорал: — Ваша королевское величество!

Теперь я могла откликнуться:

— Ну, что?

— Ты не свихнулась там? — зарокотал шеф. — Что это за глупости?

— А, привет! — обрадовалась я. — Как дела? Как здоровье?

— А ты все шутишь? Не надоело тебе?

— Надоело!

— Хочешь выйти?

— Нет!

— Что?!

— Не хочу выходить! Тут тихо и спокойно. Где ещё я найду такое?

Похоже, он лишился дара речи. После продолжительного молчания до меня донёсся сверху неясный звук — может быть, он расспрашивал сторожа.

— А ты там не спятила? — послышался наконец его раздражённый голос.

В ответ я начала оглушительно орать таблицу умножения на семь, причём делала это на трех языках в зависимости от того, на каком языке мне легче было произносить очередное слово.

— Замолчи! — пытался он остановить меня. — Да замолчи же! Перестань орать!

Закончив таблицу умножения на семь, я хотела перейти к восьми, но уж очень трудно было орать изо всех сил, и я, отказавшись от этой мысли, снизошла до объяснения:

— Это я доказываю тебе, что не спятила. Но не уверена, что ты способен как следует оценить. Ты-то сам помнишь таблицу умножения?

В ответ послышалась ругань, которую я с удовольствием выслушала. Все говорило о том, что настроение у него не наилучшее.

— У тебя что, неприятности? — добродушно поинтересовалась я.

— Почему ты так думаешь?

— Что-то ты не в настроения!

— Лучше о своих неприятностях подумай. Вижу, что ты ещё не созрела. Ну и сиди, раз тебе так хорошо!

Он ушёл, и наступила тишина.

Куча камней под дверью понемногу росла. Набросанные как попало, они занимали гораздо больше места, чем тогда, когда были вмурованы в стену. Пожалуй, через какое-то время камни вытеснят меня из камеры. Теперь я стала укладывать их аккуратнее, стараясь в первую очередь как следует завалить дверь. Я сознательно отрезала путь к себе в камеру, да и себя лишала возможности выйти на волю нормальным путём. Теперь для меня не оставалось иного выхода, как только сквозь стену.

Ковыряя крючком мягкий раствор, я благодарила бога за то, что не сижу в подземелье замка, построенного из гранита или другого твёрдого камня, скреплённого цементом. А постройки из известняка везде строят одинаково: камень дробят на плоские куски размерами, не превышающими двух кирпичей, а иногда и меньше одного. И все замки в округе так построены. Как это не пришло в голову этому самоуверенному индюку — шефу?

После каждого очередного визита сторожа я проводила черту на стене. Пробив туннель в три метра, я пересчитала чёрточки и с ужасом обнаружила, что сижу в этом каземате уме двадцать четыре дня! С одной стороны, благодаря постоянной гимнастике я находилась в неплохой форме, с другой — слабела от голода. Счастье ещё, что последние годы, желая похудеть, я привыкла ограничивать себя в пище. Вот только чаю хотелось по-страшному! Что же касается мытья, я старалась не думать об этом. Тут меня поддерживал пример Изабеллы Испанской, которая не мылась тринадцать лет и ничего — жила! Работала я до полного изнеможения, чтобы потом свалиться на своё ужасное ложе и заснуть, невзирая на промозглую сырость. Пожалуй, ревматизма и колтуна мне все-таки не избежать. А вот цинги я не боялась, так как до прибытия сюда основательно навитаминилась в Бразилии. Как минимум на полгода хватит. Что же касается других болезней, то я очень надеялась, что в этой яме все бактерии давно подохли, как крысы.