Дивные пещеры

— Сумасшедший! — Жена вцепилась мужу в спину. — Ты что наделал? Зачем устроил побоище? Теперь ищи стекло по всему городу! Ты что, не можешь по-хорошему?

— Ладно, — сказал мужчина, остывая. — Будем по-хорошему. Слышь, друг, проходи к столу, чего стоишь? Садись, гостем будешь.

Мужчина отошел от серванта и сел в кресло возле стола.

— Петя, у тебя кровь, — сказала Люба. — На ладони.

«Заботливо говорит», — машинально отметил Костя.

Петя поднес кулачище к лицу.

— В самом деле, — сказал он. — Принеси зеленки.

Люба ушла на кухню.

— Да ты садись, друг, Будь как у себя дома. Ты же вроде бы и держался здесь по-домашнему, а сейчас что-то стесняешься. Иди, иди…

Хозяин в упор смотрел на Костю. Тот подошел к столу и осторожно сел на стул, словно загипнотизированный.

— Ну, рассказывай.

Мужчина покачивал ногой, на которой висел тапок на высоком каблуке. «Это ее тапок, потому он и на высоком каблуке, — догадался Костя. — Он спрятался в спальне, когда услышал, как мы пришли, наверно, спешил и впопыхах надел тапки жены».

Пришла Люба и, не глядя на Костю, стала замазывать порез на кулаке мужа стеклянной палочкой, опуская ее во флакончик с зеленкой.

— Подуй, чтобы не размазалось, — сказала Люба опять заботливо.

Муж послушно подул.

— Ты есть хочешь? — спросила жена. — Может, мяса пожарить?

— Пожарь, — ответил муж.

Шел обычный семейный разговор. Обычный, если бы Костя не сидел тут третьим лишним.

Люба ушла. Послышалось чиркание спички, загудел газ, звякнула сковородка. Петя покосился в сторону кухни, потом брезгливо выплеснул остатки шампанского из Любиного бокала в стоящую на столе стеклянную вазу, налил коньяку, понюхал. Запах коньяка, видно, Пете понравился. Он снайперски прицелился, зажмурив левый глаз, и вдруг залпом выпил, торопливо, большими глотками, словно боялся, что Костя кинется и выхватит у него коньяк.

Несколько секунд Петя посидел, опустив голову, будто прислушиваясь к своим ощущениям, потом распрямился. Его бледные щеки порозовели, на стриженой голове появились капельки пота, словно остатки прошедшего по стерне дождя.

Петя явно подобрел и, как показалось Минакову, с удовольствием посмотрел на него,

— Ну так что будем делать? — спросил он, потянулся к яблоку, с треском откусил почти половину.

— Отпустите меня, — тоскливо сказал младший бухгалтер. — Мне надо на поезд.

— К маме?

— Нет, вообще…

Петя опять откусил яблоко. Теперь в его руке оставался огрызок.

— Да. Мне надо очень. Надо успеть на последний поезд.

Муж Любы швырнул огрызок в вазу, куда вылил шампанское.

— Деньги-то где спрятал? — спросил он будничным голосом, не глядя на Костю.

— Какие деньги? О чем вы? — голос Минакова дрогнул. Он уже начал понимать, что влип серьезно.

— Я ведь все знаю, — сказал Петя, опять не глядя на собеседника. — Я ведь вез тебя ночью из Петровска. И еще там был. После… Я все знаю. Весь город говорит. Ты взял двадцать девять тысяч сорок шесть рублей и восемнадцать копеек.

«Точно, это он меня вез. Шофер», — теперь вспомнил бритоголового Костя.

— Я вас не понимаю…

— Отлично понимаешь. Лапы твои нашли на мебели. Пуговицу от плаща. Кровь. Чего виляешь? Я тебе не следователь. Наоборот… Друг и помощник. Дорогой, конечно. В смысле — дорого беру.

Костя похолодел. Он начал догадываться.

— Я действительно… взял из кассы. Тысячу рублей… Всего тысячу. Можете проверить. Они там. В плаще. Но я пошутил. Я уже звонил на завод, оказал, что это шутка…

Костя тут же нанял, что он зря сказал про эту тысячу. Глаза шофера блеснули, как у щуки, когда она в погоне за добычей вдруг выскакивает из воды.

— В плаще, говоришь? Проверим… Лютик, принеси-ка плащ этого фраера!

— Плащ? Зачем? — крикнула из кухни Люба.

— Увидишь.

Люба, брезгливо сморщившись, принесла верхнюю одежду младшего бухгалтера.

— Грязный… Терся где-то… И пуговица оторвана.

— Пуговицу ему любовница оторвала. Во время грабежа кассы, — сказал шофер. — Посмотрим, что здесь… Ага, что-то тяжеленькое… Лютик… глянь… Ого! Деньги? Од-на ты-сяча рублей. Про-ве-ре-но… В смысле — мин нет, Кас-сир… Подпись неразборчива. Впрочем, кассир нам не нужен. Сосчитаем как-нибудь сами. Однако поверим анонимному кассиру на слово. На-ка, Лютик, возьми на мелкие расходы.

Люба молча смотрела на протянутую ей пачку денег, туго спеленатую белыми полосками.

— Бери, бери, не бойся! Они не кусаются! — Шофер рассмеялся каким-то кашляющим, наверно, от волнения, смехом. — Пригодится ребятишкам на молочишко. А поскольку ребятишек нет, то папе и маме на коньячишко. Как, Лютик, а?

Люба взяла деньги, переложила их из ладони в ладонь, словно они были горячими.

— Чьи это? — спросила она растерянно.

— Теперь твои, — хохотнул муж.

— Как… мои?

— Так… Теперь твои, а раньше были государственные. Так как тебя зовут?..

— Костя.

— Костя… Так откуда ты взял эти деньги, Костя? Из кассы?

— Из кассы…

— Значит, государственные?

— Государственные…

— Вот видишь, Костя. Ты сам признался, что брал из кассы государственные деньги.

— Только тысячу, — сказал Костя безнадежным голосом.

У шофера теперь был не только хищный взгляд, но и движения стали хищными, осторожными, как у кошки, когда она услышит поскребывание в темном углу.

— Только тысячу?

— Да… Только тысячу…

— А остальные не взял?

— Остальные не взял.

— Оставил в сейфе?

— Нет… Они лежали на столе… у кассира,

— На столе у кассира?

— Да.

— И ты их не взял?

— Мне было не до денег. Я о них не думал.

По наглому лицу шофера пробежало подобие улыбки, как дальний отсвет сухой молнии.

— Ну вот что, Костя… Как тебя уменьшительно зовут?

— Зачем вам?

— Ну, скажи, скажи, не таись…

— Костыриком… — пробормотал младший бухгалтер.

— Ну вот что, Костырик… Давай дернем коньячку. А? Хорошая идея. Ей-богу, хорошая,

— Мне не хочется… Я уже выпил… немного. Мне далеко ехать.

— Ну, ну, не ломайся… Костырик. — Петя налил младшему бухгалтеру полный фужер коньяку, протянул теперь уже с явственной улыбкой. — Пей, не жалей. Я еще сбегаю. Здесь недалеко. Ради такого гостя… Я не гордый, сбегаю… А ты здесь побудешь. Я не ревную, хотя ты и показал себя большим донжуаном. Ишь как моего Лютика с ходу в автобусе закадрил.

— Я не кадрил…

— Ладно, ладно, не будем ворошить прошлое. Так давай тяпнем за встречу. Ты не представляешь, как я мечтал с тобой встретиться.

Шофер, прищурившись, смотрел на младшего бухгалтера почти с нежностью, как смотрят на драгоценность. Продолжая смотреть, Петя на ощупь налил себе коньяку и выпил, так и не спуская с младшего бухгалтера взгляда.

— Ну-ну, Костырик. Или ты брезгуешь мной?

Костя отхлебнул коньяк, как суп. Шофер не настаивал. Щеки его покраснели, а бритая голова еще больше побледнела и усеялась потом.

— Значит, ты не взял деньги со стола?

— Я уже вам рассказывал… У меня, понимаете, было в некотором роде свидание… Объяснение в любви… наподобие объяснения… Мы повздорили, и я взял тысячу назло.

— Взял назло?

— Ну да… Так бывает… Чтобы позлить,

— Чтобы позлить?

— Я же вам сказал.

— Чтобы позлить?

Костя промолчал.

— Значит, чтобы позлить?

Шофер выпил еще и совсем налился кровью.

— Ты хотел позлить? — спросил он шепотом.

— Да, — тоже почему-то шепотом ответил Костя.

— А ну хватит ломать комедию! — Любин муж вдруг трахнул темным кулачищем по столику. Затряслась посуда. Один фужер наклонился, немного побалансировал на ножке, как эквилибрист, и грохнулся на пол. Петя не обратил на этот факт внимания.

— Я и не думал… — Костя придержал свой фужер рукой. — Я вам всю правду…

— Говори, куда спрятал деньги, падла!

Шофер стал наклоняться к Косте. Из кухни прибежала Люба.

— Что случилось? Петя, помни, тебе нельзя волноваться. У тебя же давление! Договоритесь мирно. Ведь можно же мирно, — Люба вытерла ладони о фартук. — Я вам сейчас шницели принесу. У меня шницели уже готовы. Такие вкусные шницели получились. И водочка у меня холодная есть. Сейчас плохо пить коньяк — жарко.