Стандинг

Он снова хватается за свою книгу.

– Вот, что они говорят об этом: «Набожные книги: Подражание Иисусу Христу, Подражание Пресвятой Деве Марии, Введение в набожную жизнь. Гимны великомученика и т.д.».

Оторвав шнобель от книги, Берю недовольно и энергично кривятся:

– Слишком серьезно! Первопричастник – это ребенок, не надо иссушать его молодые годы грустным чтивом. Я так мыслю, что ребенку будет гораздо интереснее возиться с игрушечным набором «Сделай сам», настольными играми «Зорро» или «Кто быстрее».

Его Высочество спускается с эстрады, засунув руки в карманы и слегка припадая на одну ногу из-за своего травмированного колена. И начинает прохаживаться между рядами, как Наполеон по лагерю накануне сражения.

– Недалекие люди, – заявляет он, – так и норовят споить первопричастника за обедом. Это подло. У первопричастника очень напряженный день, и он должен воздерживаться от спиртного. Следовательно, ему можно выпить только вечером. Но даже и в этом случае не угощайте его коктейлями, которые не переносят его внутренности. Если это происходит в семье буржуазии, надо накачивать его шампанским. В простых семьях лучше подойдет столовое красное. Но только не белое: оно нервирует. А когда парнишка назюзюкается, не говорите ему с издевкой: «Послушай, дурачок, хорошо, что Иисус умел ходить по воде, иначе от той дозы, которую ты принял, его бы хватил водяной удар». Ведите себя достойно до самого конца!

Толстяк замирает, как изваяние, напротив меня и долго смотрит на меня грозовым взглядом. Затем вскидывает вверх руки красноречивым жестом «яваспонял»

– Я подведу итог, ребята.

По аудитории проносится ветерок разочарования.

– Уже, – все разом вздыхают слушатели.

Славный Берю смотрит на свой будильник.

– Я мог бы еще долго чесать языком по этому поводу, но надо уметь обрезать тему.

Резюме: мужчину делает ребенок, – возвещает он. – Поэтому хорошо дрессируйте своих пацанов и будьте терпимы к чужим пацанам. Не бойтесь лишить их десерта, тем более, если его не очень много, и вы сами его любите! Постоянно вдалбливайте им в голову, что жизнь – для всех, и для того, чтобы жить хорошо, надо быть свободным и иметь что пожрать. Лучше не иметь рыбный сервиз, а иметь рыбу, не иметь в буфете серебряных вилок для бараньей ножки, а иметь эту ножку на столе. Научите их, парни, ничего не бояться: ни холодной воды, ни девчонок, ни китайцев. Не давайте им слишком много бабок, не разодевайте их в пух и прах. Пусть они верят в бога: вдруг он есть на самом деле. А глазное – и я на этом настаиваю – помогайте им развлекаться: как они хотят и как могут. Не надо быть скрягами. Пусть они ругаются по-матерному, подсыпают в еду чихательный порошок, привязывают кастрюли к собачьим хвостам, плавят в ложке свинец, устраивают соревнование, кто громче пернет, читают книжки Сан-Антонио, ходят в зоопарк Жана Ришара, засовывают в конфеты чеснок, рассказывают анекдоты о мальчике, который приходит в аптеку купить презервативы и говорит: «Дайте мне всех размеров – это для моей старшей сестры, которая едет отдыхать на море на попутных», говорят каламбуры, играют в клоунов, в министров, выступающих по телеку, короче: нужно использовать все юморное для увеселения их селезенки.

После сердца у мужчины самая ценная вещь – селезенка! На этом я сматываю удочки. Чао, мужики! И до завтра!

Глава девятая,

В которой происходят небанальные вещи

В машине Матиас рассказывает о своей жизни в Лионе. Это предисловие к моему визиту в его дом. Он дает мне пояснения о достопримечательностях города и его людях. Живет он вместе со своим тестем – врачом па улице Вобекур в районе Бслькур, самом шикарном районе Города шелка. 17

Доктор Клистир – специалист по вибро-пористым заболеваниям. На консультацию к нему едут даже из самых отдаленных районов. Это тот самый, который написал знаменитый трактат о кастрации мецедоновой железы путем закручивания семенных канатиков без разреза мошонки при образовании псритонических складок, чтобы вы знали!

Слушая треп Рыжего, я просекаю, хотя он прямо и не говорит, что в доме Матиаса по вечерам совсем не весело. Его теща является вице-почетной председательшей лиги по делам культов, вице-субказначеем благотворительного фонда помощи декальцинированным детям, генеральной секретаршей общества протеже на особом положении, дуайеном комитета бывших кастрированных консьержей и основательницей общества содействия платоническому введению. Светские люди, короче!

Квартира занимает весь этаж целиком и имеет два входа, один налево, другой прямо Врач живет на благородной половине, Матиас и его женушка на другой, более скромной половине.

На лестнице мы столкнулись с какими-то мрачными личностями, одетыми во все черное, с тусклыми лицами и потухшими глазами. Они подходят к квартире доктора и осторожно звонят в двойную центральную дверь, в то время как мой спутник, в свою очередь, тихонько стучит в дверь налево.

– У твоего тестя прием? – удивленно спрашиваю я.

– Небольшое заседание, – стеснительно отвечает он.

Желтая, худая, пустотелая и седовласая особа открывает дверь ночным визитерам.

– Твоя теща? – на ухо спрашиваю я.

– Нет, гувернантка.

Наша дверь слегка приоткрывается, и я вижу перед собой другую особу, правда, не такую страхолюдину, как первая.Лет двадцати шести, темно-русые волосы, разделенные пробором, сжатое в кулачок личико, на котором выделяется нос, усеянный веснушками. Такой предстает передо мной мадам Матиас.

Она носит своего ребенка под платьем-мешком с большим мужеством и достоинством. С первого взгляда чувствуется, что она воспитывалась среди милосердных монахинь (хотя ведут они себя не всегда по-монашенски, как говорится), что она имеет степень лиценциата юридических наук, что она любит вышивать скатерти, что она ходит на первую воскресную мессу, что она наряжает новогоднюю елку в приходской церкви, что она умеет заваривать чай, что она умеет его пить (забеливая его каплей молока), что она не читает Селина, что она ходит в театр Целестинцев только тогда, когда там ставят драмы Клоделя, и что она шьет себе одежду у портнихи своей маман, мать которой шила еще для ее бабушки.

Представления. Она удостаивает меня бледной и робкой улыбкой и протягивает мне несколько сухую руку, которую я увлажняю быстрым поцелуем.

– Очень любезно с вашей стороны, господин комиссар, что вы приехали к нам, – шепчет она, – я полагаю, что Ксавье поднял тревогу по пустяку.

Я гляжу на своего экс-подчиненного.

– Разве тебя зовут Ксавье? – удивленно спрашиваю я.

– Это мое второе имя, – лепечет Огненный. – Моя жена считает, что это лучше, чем Раймон.

Эта маленькая деталь подтверждает мое впечатление, согласно которому дружище Матиас выбрал несвободу в тот день, когда он привел в мэрию мисс Клистир.

Меня приглашают в небольшой салон, обставленный мебелью в стиле эпохи обезглавленного Людовика XVI. Подушки кресел вытерты сильнее, чем сиденья в испанских автобусах, ворс на коврах стерся и видна основа, а амальгама зеркала трюмо выглядит ничуть не лучше, чем амальгама гувернантки, которую я только что видел.

– Как вы находите мою квартиру? – обеспокоенно справляется Ржавый.

– Высший класс, – лгу я ему, а про себя думаю, что на самом деле не от чего поднимать хвост пистолетом из-за этих старинных залежавшихся деревяшек.

Каминные часы с картинкой, изображающей богиню, возлежащую в позе знаменитой лионской красавицы Аделаиды Рекамье, отбивают десять ударов. Матиас и его несушка переглядываются. Хотя дочка врача и заливала мне, что ее благоверный поднимает панику из-за пустяков, но по всему видно, что у нее самой душа ушла в пятки от страха.

– Он сейчас позвонит, – лепечет она.

– Какой голос был у этого человека? – спрашиваю я.

– Властный голос, ледяной, очень неприятный.