Тень секретарши Гамлета

– Если честно, то слабо. Ты – на семнадцатом этаже? В трешке? Тебе там не страшно?

– Нет, мне тут прикольно. К хорошему быстро привыкаешь.

– Шуба… боюсь, я теперь недостаточно хорош для тебя.

Шурка захохотала.

– Похоже, виски действительно было паршивым, – сказала она. – Первый раз ты усомнился в своей привлекательности! Купи большой ананас и приезжай.

– Шуба… – Она нажала отбой, а он хотел ей сказать, что очень любил ее однокомнатную хрущевку с простреленной дверью и вечно падающим раздвижным креслом.

В супермаркете большого ананаса не было, и в круглосуточном киоске тоже не оказалось.

– Не сезон, – объяснил продавец. – Возьмите манго!

– Да что ж это такое! – возмутился Фокин. – Чего не попросишь, всему – не сезон! Только у манго всегда сезон. Давайте… пять штук, что ли…

Сунув пакет с манго под мышку, Севка поймал такси и поехал к Шурке Шубиной, на Туманную.

Дом поразил его роскошной парадной, широкими лестницами, высокими потолками и консьержкой.

– Вы к кому, молодой человек? – любезно осведомилась старушка с голубыми кудрями.

– К Шубе в триста пятнадцатую, – бросил на ходу Фокин, направляясь к лифту.

– К шубе, так к шубе, – кивнула старушка и что-то записала в блокнотике.

– «Вы к кому, молодой человек?» Ну, цирк! – хохотнул Севка. Он запутался в никелированных кнопках, и пока разбирался, как с помощью техники добраться до заветного семнадцатого этажа, зазвонил телефон.

– Манговый король слушает, – прижал Севка трубку плечом к уху, продолжая тыкать кнопки.

– Всеволод Генрихович, папа в беде, – отчеканил голос самозванки-секретарши Фокиной, которую Севка по забывчивости так и не сдал в психушку.

– Чей папа? – не понял Фокин.

– Ваш. У вас же есть папа?

– У меня есть папаня, но он в беде быть не может.

– Вы уверены?

– Абсолютно. Все несчастья, которые могли с ним случиться, уже случились. Он овдовел, спился и большую часть времени проводит в могилах.

– Так вот, а теперь он в тюрьме.

– Вы… совсем сбрендили, как вас там… мисс Пицунда?

– Только что позвонил Василий Петрович Лаврухин и сказал, что ваш отец сидит в изоляторе временного содержания.

– За что?!

Севка вдруг вспомнил, что папаня не отвечал утром, не отвечал в обед, а вечером… Вечером телефон сообщил, что абонент недоступен.

Ладони вспотели, лоб покрылся испариной, а колени выдали такой тремор, что Севка чуть не рухнул как подкошенный.

– Василий Петрович пока не знает за что, но…

Сунув мобильник в карман, Фокин выскочил из лифта.

– Передайте это Шубиной из триста пятнадцатой, – сунул он на бегу пакет с манго консьержке.

Старушка с голубыми кудрями осуждающе покачала головой, но Фокин этого уже не увидел.

Мобильный Лаврухина не отвечал.

В полиции сказали, что Василий Петрович дома, дома жена сонно ответила, что Вася у мамы, а мама сообщила, что «Васька-засранец» опять дежурит.

– Бардак, – возмутился Севка, стоя на остановке. Но самое неприятное в этой ситуации было не бессовестно-неуловимое поведение Лаврухина, а то, что Севка напрочь забыл, где бросил свою машину. То ли возле НИИ, где снимал офис, то ли у дома Маргариты Петровны, где снимал комнату, то ли вообще на стоянке, – а если на стоянке, то на какой? Он пользовался тремя стоянками в зависимости от наличия там свободных мест. Не то чтобы у Севки с головой было плохо, просто изматывающие слежки последних дней за блудливыми супругами и супружницами слились воедино, в один безликий, вязкий комок времени, и где и когда он бросал машину, Севка, убей, не помнил.

Такси проносились мимо, все переполненные, и Севка бегом помчался в РОВД.

Телефон разрывался в кармане, звонила Шуба, но у Фокина не было ни сил, ни времени что-то ей объяснять.

Он ворвался в отделение, но ни взятки, ни уговоры, ни проклятия, ни угрозы не помогли ему добиться свидания с папаней и проникнуть в подвал, где находился ИВС.

– Я Фокин! – орал Фокин в лицо краснорылому капитану. – Меня весь город знает с самой наилучшей стороны!

– Фокин, Мокин, мне наплевать, – бубнил капитан. – Я сказал, не положено, значит – не положено.

Севка уже приготовился сделать отчаянный рывок в сторону подвала и хоть двумя словами успеть перекинуться с папаней, прежде чем ему скрутят руки и упекут на пятнадцать суток, но тут к будке дежурного подошел подполковник ростом под потолок и, отдав Севке честь, спросил:

– Вы Фокин?

– Я Фокин! – по инерции проорал Севка. – Меня весь город знает с самой наилучшей сторо…

– Он Фокин, – подтвердил краснорылый, – хотя я не проверял.

– Уважаемый Фокин, – подполковник взял Севку под руку и притянул к себе, – хоть это и идет вразрез со всеми правилами, я пропущу вас к отцу. Но только из уважения к Драме Ивановне!

– К кому? – не понял Севка.

– К вашей секретарше. Очень заслуженная женщина. Я с ее племянником на горных козлов с вертолета охотился. Она мне позвонила и попросила организовать своему шефу свидание с папой.

– Позвольте, но… – Севка развел руками не в силах понять, как эта чокнутая мисс Пицунда могла догадаться, где он и что ему надо. – Скажите, а за что папаню посадили?

– Вот у папани и спросите. Идите, идите, пока я не передумал, – подтолкнул Севку к лестнице подполковник. – У вас ровно четыре с половиной минуты! Я все уставы к черту нарушаю!

– Меня в городе знают с наилучшей стороны! – пробормотал Севка, бросившись вниз по лестнице.

Генрих Генрихович сидел за решеткой, как старый, измученный, грязный тигр.

У Севки на пару секунд замерло сердце, когда он увидел, как папаня сидит на краю нар, сцепив между колен натруженные, с въевшейся землей руки и бессмысленно смотрит в одну точку.

– Папаня! – ринулся Севка к решетке.

– Севун? – удивился папаня. – Ты тут как очутился?

– Почему ты не позвонил? – потряс Севка решетку. – Почему не сообщил, что с тобой случилось?!

– А чего зря звонить-то? – Пожав плечами, Фокин-старший подошел к Севке и через прутья наградил его щелчком по носу. – Ну, посадили и посадили. Не убили же. Кормят сносно, только вот беспорядки в Риме, заразы, отметить не дают.

– А отчего там беспорядки-то? – всхлипнул Севка, чувствуя, что слезы готовы брызнуть из глаз.

– Антиглобалисты бузят. Слушай, у тебя есть чем эту бузу сбрызнуть? – Папаня щелкнул себя по шее, и тоска в его глазах сменилась надеждой.

– Нет… – Севка пожалел, что не купил по дороге шкалик, но кто же знал, что мисс Пицунда окажется такой влиятельной и знаменитой личностью! Кто же знал, что ему дадут безнадзорно общаться с папаней целых четыре с половиной минуты!

– Прости, папаня, я совсем не подумал об этом.

– Ну… не подумал, так не подумал! – Папаня через решетку хлопнул Фокина по плечу. – Ты, Севун, с детства не любил думать. А ведь кобздец антиглобалистам придет, если их вовремя не сбрызнуть!

– Время! – рявкнул конвоир, заглянув в подвал.

Четыре с половиной минуты пролетели как один вздох.

Севка вцепился в решетку так, что побелели костяшки на пальцах.

– За что тебя посадили?

– За убийство.

– За какое?

– Да не знаю я! Говорят, их несколько было. Если честно, Севун, я ни хрена не могу понять на трезвую голову. Кто-то кого-то где-то замочил, а страдает, как всегда, Рим, мать его… А все потому, что подумали на меня! – Папаня подергал решетку, будто проверяя ее на прочность.

– Время! – снова заглянул в дверь конвоир. – Выметайтесь отсюда, а то в соседнюю камеру засажу.

В соседнюю камеру не хотелось, так как предстояло правдами и неправдами вытаскивать папаню из тюрьмы. Севка хлопнул Генриха по плечу и выскочил из подвала под пристальным взглядом конвоира.

– Севун, ты только из кожи вон не лезь! – крикнул папаня вслед. – Мне тут нормально! Хуже, чем на кладбище, но лучше, чем на том свете!

Фокин выбежал из РОВД и помчался…