Таксидермист

Николас поднял брови и улыбнулся:

– Да ну? Где же? – Я удержал язык за зубами, но глаза меня выдали. – Правильно, Гарт. Кто-то отправил тебе послание. Они знают, где ты живешь, и не хотят, чтобы ты шнырял по ретристским тусовкам, вынюхивая Пискуна.

– И долго вы тут прятались во мраке? – спросила Энджи.

– Не так долго, чтобы заметить, кто ее сюда положил, но все же я пришел раньше вас. Так куда вы подевались, выйдя из «Готам-Клуба»? Я вас там случайно заметил.

Я опять не сказал ни слова. Я давным-давно понял, что если Николас что-то затеял, трепаться неблагоразумно.

– Что ж, Гарт, мне ты можешь не говорить. Но тебе придется сказать полиции. Э-э, и еще – не хочешь позвонить адвокату?

Мысли мои понеслись галопом. Могу ли я под каким-нибудь видом сказать полиции, что не знаю имени мертвой женщины? Какие тут могут быть ловушки? А если я скажу им, кто это, и что она хозяйка ВВС, где тоже произошло убийство, не заподозрит ли вдруг полиция, что тетю-колу сочинили мы с Марти? Что мы как-нибудь сговорились убить Тайлера Лумиса – он же Кишкокрут – и свалить вину на загадочную незнакомку, которой никогда не было на свете? И все это – чтобы сфабриковать исчезновение Пискуна? Но зачем… кому… что, если?…

– Ладно, зятек: а что вообще ты здесь делаешь?

– Невестка Энджи! Мне льстит, что Гарт рассказал тебе о своем младшем брате. Какая картина – открытки на Рождество, обеды на День благодарения. А ведь и впрямь – у меня нет никаких планов на Пасху!

– Послушай, малый, – начала Энджи, предостерегающе наставив на него палец. – Я знаю, что вы с Гартом слегка на ножах, но эти игры ты оставь для него. Все это мимо меня, я знаю только, что вы – родня. Там, откуда я вышла, в родных не сомневаются – никогда, – так что я распространяю это правило и на тебя. – Энджи ткнула его в плечо. – Не кусай мою руку, Николас.

Мой брат выказал нехарактерное для него смирение – может, подлинное, может, нет:

– Извини, Энджи, ты права. – Он поднял руки, будто ее палец был пистолетным стволом. – Я больше не буду.

– Так-то лучше. А теперь я вызову полицию.

– Сначала все обдумайте, – посоветовал Николас. – Марта мертва, а это значит, что в головах у копов возникнет немало странных мыслей, когда они приедут сюда и выяснят, что Гарт с ней связан. Копы не любят совпадений. То, что Гарт опосредованно вовлечен в два убийства, означает, что его заподозрят в соучастии. Все это сделали, чтобы не дать вам играть в ищеек. На вашем месте я бы сообщил копам только минимум фактов, а подробности придержал бы до разговора в присутствии адвоката. Надеюсь, ты не станешь без надобности углубляться во всю эту историю с ретристами, и главное – не думаешь, что это как-то связано с дурацкой куклой. Дай им самим до всего докопаться, если смогут. О-па – кажется, легавых-то уже вызвали.

В конце квартала засверкали мигалки. Николас двинулся пешком в сторону Вестсайдского шоссе, но на прощание дал еще один совет:

– И что бы вы ни делали, не вызывайтесь опознать тело. Пока вас не попросят; и надейтесь, что до этого не дойдет.

Полиция и «скорая» подъехали в тот миг, когда Николас скрылся за углом.

Глава 15

Иногда мне жаль, что я не могу вернуться в прошлое и отшлепать того Гарта. Эта глупая история с Пискуном вышла далеко, далеко за рамки разумного. Как я и боялся.

Два детектива появились за секунду до фотографа. Первый детектив был бесцветный белый парень в очках в черной оправе, с парафинистым и рябым лицом и в тщательно отутюженном пиджаке. На мой взгляд, сошел бы за щеголеватого бальзамировщика. Вторым был колобок неопределенной расовой принадлежности. В общем, наверное, подошел бы под любую или сразу под все категории в системе равных возможностей трудоустройства в полиции Нью-Йорка: миндалевидный разрез глаз, короткие волнистые волосы, густые черные усы, яркие голубые глаза и кожа, к которой, наверное, легко пристает загар. Он дал мне свою карточку и он же задавал вопросы; Бальзамировщик молчал. Записав наши имена, адрес и телефон, детектив Цильцер задал только шесть вопросов:

– Когда вы ее нашли?

– Только что, минут десять назад.

– Вы или кто-то другой трогали тело, как-то изменяли положение, в котором вы ее нашли?

– Нет, она вот так и лежала.

– Кто еще был здесь, когда вы нашли тело?

– Никого. Ну…

– Ну?

– Ну, здесь был мой брат, Николас Палинич. Но…

– Где можно с ним побеседовать?

Я вынул бумажник:

– Вот его карточка.

Цильцер сунул ее за корочку записной книжки, даже не глянув на имя. Обернулся к Энджи:

– Вы что-то можете добавить?

– Нет. – Энджи помотала головой.

– Отлично, на этом пока закончим.

Он вежливо улыбнулся нам, переводя взгляд с одного на другого, что равно могло значить: «Доброй вам ночи» или «В другой раз вы скажете мне больше». Несомненно, Цильцер, именно это и имел в виду.

Пожалуй, из-за этого слегка уклончивого поведения перед лицом того факта, что кого-то, видимо, только что убили, у нас на стекле и нет наклейки «Образцовый Гражданин». Но как доморощенный циник я испытываю врожденное недоверие к тем, кому дана власть командовать мной. В Нью-Йорке, где полиция постоянно утаскивает или одалживает твою машину, недоверие к копам эндемично. Да, не забудем про скрытые камеры. Знаете, полиция пристрастилась к массовому видеонаблюдению за населением ради нашего же блага. Камеры, например, установлены на некоторых светофорах – они снимают, как ты проезжаешь на желтый. Подозрения плодят новые подозрения. Может, кому-то хочется видеть в этом материнскую заботу правительства, но мне кажется, они возомнили себя служителями зоопарка. Тогда методом исключения я оказываюсь одним из животных в клетке. И мне там, выражаясь современным жаргоном, «некомфортно».

Все могло быть иначе, если бы у меня были какие-нибудь основания думать, что нью-йоркское полицейское управление соображает хотя бы вполовину гавайского «пять-ноль». Стиву Макгаррету [72] я вручил бы свою жизнь в любую минуту.

Все представление на нашем крыльце продолжалось чуть меньше часа. У нью-йоркской полиции немалая практика, и в такого рода деталях они мастера.

Когда они уехали, я позвонил Дадли. Наше исчезновение из «Готам-Клуба» его слегка обидело, но я обрисовал ему наши трудности.

– Нехорошим ветром повеяло, Гав. Тебе нужна защита! Завтра первым делом давай ко мне. У меня есть кое-что по ведомству личной безопасности, опытный образец. Одна штуковина.

– Опытный? Как-то не нравится мне это.

– Будешь испытателем.

Слово «испытатель», перекрученное южным акцентом, звучит ужасно зловеще. Так и видишь дымок, подымающийся вдали над горной пустыней, дрожащие от зноя силуэты санитарных машин, мчащих к тому месту, где ты на сверхзвуковой скорости врубился в землю.

– Как-то неохота.

– Ради Энджи, Гав!

– Послушай, я валюсь с ног. Может, завтра обсудим?

– Дадли все равно экипирует тебя, так или иначе!

– Ладно, ладно. Дадли, можно тебя кое о чем спросить? Вся эта канитель с цветным телевидением, воздействие на сознание.

На том конце провода возникло нехарактерное молчание.

– Дадли?

– Да?

– Что думаешь об этом цветном воздействии? Возможно такое?

– М-может быть. Откуда я знаю?

Вообще-то Дадли всегда готов высказать мнение – особенно в области технологий. Разумеется, кроме устройства его электронных примочек. Или любого из «неразглашаемых» агентств, на которые ему пришлось работать. Не коснулся ли я чего-то такого, о чем Дадли знает много, но «не может говорить»?

– Ясно. Ладно, давай завтра.

– Да, давай завтра, – без выражения сказал Дадли и повесил трубку.

Запищал домофон. Энджи замерла, не долив из кувшина горное шабли, и закусила губу.

– Подойти?

Я пошел к переговорному ящичку: