"Магнолия" в весеннюю метель

Старший администратор, получившая этот титул и связанную с ним прибавку к зарплате в связи с предстоящим осенью уходом на пенсию, казалось, была очень обрадована неожиданным посещением. Ну и денек выдался! Сперва захватывающее собрание, на котором она услыхала много интересного, теперь еще разговор с двумя инспекторами милиции… Будет что рассказать директору, когда тот вернется из отпуска, не придется высасывать информацию из пальца или повторять поселковые сплетни… Однако о своих административных функциях она так и не смогла сказать что-либо конкретное.

— Меня здесь все называют «буфером». Главная моя задача — облегчать жизнь директору. Быть крепостной стеной и отражать нападения. Директор принимает посетителей раз в неделю, я — в любое время. Через мои руки проходят все заявления и жалобы. Одна лишь я знаю, какое значение имеет то, что дата под директорской подписью написана римскими, а не арабскими цифрами. Но этого я даже вам не скажу, это профессиональная тайна.

— Значит, без его резолюции вы даже чихнуть не можете, — более подходящего оборота речи Войткус не смог найти.

— Ну, не совсем так. Я ношу паспорта на прописку, отвожу приехавшим те комнаты, которые указаны в путевках, определяю плату за ночлег и питание…

— Но все утверждает только товарищ Игаунис?

— Безусловно. Более высокого начальства у нас в республике нет. А в Москву он обращается лишь в исключительных случаях.

О том же свидетельствовала и папка, в которой хранились поступившие в этом году заявления. На каждом была резолюция с неразборчивой подписью Игауниса. Заявления были то напечатаны на машинке, то нацарапаны шариковой ручкой, порой на учрежденческом бланке с печатью, гарантировавшей перевод денег, иногда просто на листке почтовой бумаги. Последние в особенности интересовали Войткуса, поскольку давали представление о круге друзей и знакомых директора.

Обитатели самых верхних и самых нижних этажей не вызывали никаких сомнений: ученых сюда направляла дирекция и профком института, для шахтеров ежемесячно выделялось определенное количество комнат, и изменить его можно было лишь при заключении очередного годичного договора. Оставались средние этажи, на них-то и надо было искать мотивы поступков Игауниса.

Вот отношение правления колхоза с просьбой в порядке шефской помощи предоставить путевку председателю колхоза, нуждающемуся в отдыхе после операции на сердце. Положительное решение этого вопроса выглядело бы совершенно естественным, поскольку колхоз располагался по соседству и поставлял «Магнолии» свежие овощи. Тогда зачем было делать приписку: «В порядке исключения»? Вскоре выяснилось, однако, что такая приписка присутствует во всех резолюциях директора — словно бы благожелательность входила в стиль его работы только в исключительных случаях.

— Что за удовольствие рыться в старых бумагах? — упрекнула Войткуса Гунта. — Тогда и сам Кундзиньш еще не знал, получит ли отпуск и где именно станет его проводить.

— Возражение принято, — вздохнул Войткус, медленно переворачивая страницу. — Но все же хотелось бы составить представление относительно облика Игауниса… Сейчас апрель. Что за парочки обитают в двухместных номерах седьмого этажа?

Двумя пальцами, словно боясь запачкаться, он поднял листок бумаги в клеточку, вырванный из тетради.

— Просят устроить четырех человек, а подпись лишь одна. Ливсалниекс Таутмилис Сергеевич — это что за птица?

— Самый известный экстрасенс на нашем побережье, — почтительно прошептала седовласая администраторша. — Ему хватило одного сеанса, чтобы избавить меня от ломоты в костях, которая терзала меня все последние годы.

— Знахарь, одним словом.

— Ну что вы! Он кандидат медицинских наук с колоссальным зарядом положительных биотоков, — Чувствовалось, что почтенная дама в совершенстве овладела терминологией суггестивной терапии. — Доктор Ливсалниекс излечивает даже по телефону — без микстур, без мазей. Этой зимой у меня были такие ужасные головные боли — хоть на стенку лезь. Не помогал ни пирамидон, ни этот пресловутый баралгин. В конце концов я не выдержала и позвонила доктору на дом. Он велел мне ничего больше не предпринимать, только думать о нем, и пообещал передать на расстоянии магнетический импульс. И что вы думаете — через полчаса боль как рукой сняло. И он это почувствовал — тут же позвонил и поинтересовался результатом. Вот видите!

— И вы в знак благодарности уговорили директора продать ему четыре путевки, — деловито заключил Войткус.

— Что вы, мне и словечка молвить не пришлось, — возразила администраторша. — Разве директору его здоровье не дорого?

— Надо полагать, что дорого, раз уж он, не моргнув глазом, предоставил два двойных номера двум парам людей, не состоящих в браке.

— Не может быть, — без особой уверенности запротестовала администраторша. — У меня значится, что в одном номере живут двое мужчин, во втором — две женщины.

— В таком случае, один из нас является жертвой гипноза Ливсалниекса и вызванных им галлюцинаций, — усмехнулся Войткус, — потому что действительность резко отличается от того, что записано в вашей документации.

— Знаешь, Саша, — заговорила Гунта, и в ее голосе чувствовалась едва сдерживаемая ярость, — я понемногу начинаю верить, что ты тоже наделен зарядом биотоков. Только отрицательным! Просто удивительно, как это ты всегда ухитряешься раскопать какие-то нарушения.

— Почему ты думаешь, что это бросает тень на твоего дядюшку? Его подписи нет даже на наших заявлениях.

— О своей репутации пусть заботится он сам. А я хочу, чтобы дело двигалось, — не сдавалась Гунта. — Ищи дальше, не приехал ли кто-нибудь вчера, позавчера — во всяком случае, после Кундзиньша. А у этой докторской компании срок заканчивается завтра, так что сегодня они устраивают прощальное празднество.

— На, смотри сама, — сердито отодвинул папку Войткус. — Если уж я такой невыносимый педант.

— Ты из лучших побуждений видишь в каждом одно лишь плохое.

— Санитары нужны и в джунглях, — защищался Войткус. — Иначе я не стал бы работать в милиции.

— А на старости лет ты примешься писать анонимки. И как я только это выдержу!

— Тебя никто не принуждает…

В это мгновение дверь кабинета отворилась, и в нее заглянул дежурный.

— Звонит некто капитан Зайцис и просит к телефону кого-нибудь из ваших. Дать этот номер или подойдете к моему аппарату?

Они перешли в комнату дежурного. Гунта первой схватила трубку, но передумала и с неловкой улыбкой передала ее Войткусу.

— Владимир, тут Войткус, ты откуда звонишь? Как Марута, отпустила твои грехи?

— До нее я еще и не добрался. Тут такое дело: по дороге мы обогнали милицейский газик, который тащил на буксире в Юрмалу вдребезги разбитый красный «Запорожец». Я, понятно, вылез и сейчас еще сижу в автоинспекции. Тот вобликовский аспирант, как бишь его… да, Улдис Вецмейстарс, ночью врубился в дерево. Хорошо еще, что ехал один, от пассажирского места там вообще осталось одно воспоминание… Сам остался в живых. Но в сознание еще не приходил.

— Обязательно поговори с ним.

— Для того и собираюсь сейчас в больницу. Его доставили туда вместе со всеми вещами.

— А что врачи? — поинтересовался Войткус.

— Выживет. Облепят гипсом, наложат швы и дадут вылежать сотрясение мозга. Защиту диссертации придется, конечно, отложить на осень, а в остальном — все в порядке. Будет жить без водительских прав, пешеходы от этого только выиграют… Выясни у Вобликова, какие еще вещи могли быть у Вецмейстарса. Сетка, полиэтиленовая сумка? Я на всякий случай еще позвоню из больницы.

— Если его положили в травматологическое, то дела вовсе не блестящи, — сказала Гунта, слышавшая каждое слово Владимира. — Не забудь сказать, чтобы собрали данные на мужа Ольги Гринберг.

Войткус встретил это предложение перемирия благодарной улыбкой, она же, перехватив трубку, добавила:

— Только смотри, предупреди Маруту! Чтобы не подумала, что ты о ней и думать позабыл.