Любовь и золото

— Они нас приветствуют, сэр, — тихо сказал вахтенный офицер Дрейку, стоящему на мостике.

— Вижу. Они принимают нас за испанский каботажный корабль. Сколько осталось?

— Полтора выстрела, сэр. Через минуту можно будет открывать огонь.

— Рано. Дать один выстрел холостым. Пусть думают, что мы их тоже приветствуем.

Офицер дал команду, и прогремел выстрел. «Золотая лань» медленно приближалась к ничего не подозревающему испанцу.

— Один выстрел, сэр. Можно открывать огонь, — пробормотал офицер, пристально вглядываясь в галеон.

Ни один мускул не дрогнул на обветренном лице адмирала. Дрейк хлопнул офицера по плечу, улыбнулся и спокойно сказал:

— Рано. Целиться по грот-мачте. Как только подойдем на полет стрелы, можете открывать огонь.

Дрейк держал на борту команду из восьми лучников, так как не доверял мушкетам, от которых слишком много дыма и слишком мало толку.

Кто-то тихо зарычал, прижимаясь к мачте. Зарычал, как дикий зверь, почуявший запах свежей крови и готовый ринуться в бой, чтобы утолить свою жажду. Жажду убийства, жажду смерти.

Пушки грохнули как-то неожиданно. Они всегда стреляют неожиданно, даже тогда, когда ждешь этого выстрела, когда к нему готов. Судно вздрогнуло, заскрежетало дерево, весь левый борт заволокло дымом. И туг же полетели стрелы. Кто-то на галеоне пронзительно закричал, корчась в предсмертных судорогах. Сразу десятки голосов завопили по-испански, в панике отдавая команды. Что-то громко заскрипело и упало в воду.

— Грот-мачта! Мы свалили грот-мачту! — яростно взревели матросы, когда дым рассеялся.

— Лево руля! — закричал Дрейк, перекрывая своим голосом шум побоища. — На абордаж!

Глава 3. Иоанн Воин

15 апреля 1895 года в семье первостатейного купца Степана Афанасьевича Назарова родился сын, которого в честь прадеда решено было назвать Никитою.

Как и положено, на седьмой день по рождению его, младенца повезли крестить в расположенный неподалеку от городка небольшой монастырь. В продолжение всего таинства Никита вел себя весьма тихо, даже ни разу не вскрикнул. Когда же священник после троекратного погружения в воду поднял младенца над купелью, он вдруг заверещал, заулыбался, размахивая сжатой в кулачок ручонкой. Когда кулачок разжали, в нем оказался невесть откуда взявшийся там золотой червонец…

Степан Афанасьевич был заметной фигурой в городке, и справедливости ради надо отметить, что не только благодаря своему состоянию — большой суконной мануфактуре, собственной пристани в Самаре с несколькими баржами и пароходом «Ласточка». Богатые люди имелись в городке и помимо него.

Что отличало Назарова, так это его активная деятельность на ниве благоустройства родного города. Булыжные мостовые, новые вывески с названиями улиц и номерами домов, газовые фонари вокруг центральной площади — все это было делом рук Степана Афанасьевича. Рядом с почтовой станцией возвышалась водонапорная башня из красного кирпича — поговаривали, что ее строительство обошлось ему не Меньше двухсот пятидесяти тысяч ассигнациями…

Но главное его детище находилось в полутора верстах от города, где расположен был Покровский мужской монастырь. Одинокие путники еще издали замечали золотой купол стройной пятиярусной колокольни над белокаменной оградой. Средства на возведение колокольни опять же были отпущены Степаном Афанасьевичем. Это составляло предмет его особой гордости. Надо было видеть, как по воскресеньям и по большим праздникам семейство Назаровых погружается в легкую английскую рессорную коляску, запряженную двумя чалыми орловскими рысаками, и лихо мчится к обедне!

Маленький Никита очень любил такие дни. И не из-за того, что можно было прокатиться в коляске. И не из-за самой обедни, хотя его весьма впечатляла глубина и величественность православной литургии. Самое интересное для Никиты начиналось потом, после праздничной трапезы, когда родители со старшими братьями и сестрами удалялись для духовной беседы в настоятельские покои к игумену Иллариону, с которым Степан Афанасьевич был на короткой ноге. Никиту за малостию лет отпускали побегать по монастырю. За время частых посещений Никита успел облазить и разведать все закоулки старой, основанной чуть ли не при Иоанне Грозном, обители. Ему нравилось гулять по пустынным коридорам братского корпуса, бродить среди полок со старинными фолиантами в монастырской библиотеке, забираться на пыльные чердаки, где всегда можно было обнаружить что-нибудь интересное — кусочки смальты, оставшиеся от мозаик главного собора, латунные цепочки от лампад, медные шишечки, которые можно было отвинтить от старых, сваленных в углу паникадил.

Было в монастыре еще одно разведанное Никитой место, о наличии которого многие суровые и погруженные в себя чернецы даже и не подозревали. В самом углу ограды, за небольшой и малоиспользуемой церковкой, Никита знал одну неприметную дверь в глубокой нише между башенкой и стеной церковки. Конечно, она была заперта на большой, изъеденный ржавчиной замок, но внизу, между порогом и дверью, имелась щель примерно в треть аршина. Для гибкого и худого Никиты не составляло труда пролезть в нее. Дверь вела в узкую и длинную комнату. Никита обследовал ее при колеблющемся свете принесенной тайком от родителей восковой свечи. В сущности, здесь ничего интересного не было: сломанные грабли, лопаты с отбитыми черенками, ржавые железные кольца от бочек — словом, все то, что обычно сваливается за ненадобностию в сараях. Справа и слева в комнате имелись окованные железом и наглухо запертые двери, очевидно, ведущие в какие-то ходы монастырских покоев. Как Никита сокрушался, что не может проникнуть за них! Тем более что однажды под одной из дверей он нашел небольшой кусочек старинной кольчуги. Кольца настолько проржавели, что накрепко соединились между собой, и при попытке их разъединить раскрошились у него в руках. Но это была самая настоящая кольчуга! Никита сидел под дверью и представлял, что, может быть, за нею находится склад оружия и доспехов русских витязей, мечи и пики, кольчуги и шлемы, а то и сундуки, полные драгоценностей… Впрочем, как-то раз ему удалось обнаружить достаточно ценную находку. Это была засыпанная землей и пылью бронзовая иконка некоего святого в латах и с мечом в руках. По углам образка были вставлены четыре крупные жемчужины. Никита еще не умел читать, и надпись с именем святого рядом с нимбом несколько лет оставалась для него загадкой. Когда он пошел в гимназию, ему удалось кое-как разобрать стертые буковки над ликом святого в латах. Им оказался Иоанн Воин…

В гимназии Никита учился неважно, больше любил гулять в компании окрестных ребятишек по окраинам, купаться в речке, запускать змеев и гонять голубей, чем сидеть в душных классах на уроках древнегреческого или геометрии. При всяком удобном случае он сбегал из гимназии. Учителя смотрели на это сквозь пальцы, ведь Степан Афанасьевич пожертвовал в прошлом году крупную сумму на нужды городского просвещения.

Однако, со временем все тайное становится явным, и отец, узнав о том, что Никита отлынивает от занятий, устроил ему такую выволочку, что он стал впредь остерегаться подобных проделок. Однако был один предмет, уроки которого Никита посещал исправно и безо всякой лени. Им была история. Ничто так не будоражило воображение юного купеческого отпрыска, как рассказы о героях былых времен, о великих воинах и полководцах, о путешественниках, открывающих острова и целые континенты, где золото и алмазы валялись прямо под ногами диких аборигенов.

Со временем маленький провинциальный городок стал тяготить Никиту. Душа его требовала простора, ему хотелось путешествовать, переживать приключения… А за окном, у обшарпанного забора напротив, гуляли куры и утки, на углу мирно спал толстый городовой, а в воздухе не пахло не только опасными приключениями, но и мало-мальски значительными событиями.

Можно представить себе его радость, когда после торжественного обеда, посвященного окончанию гимназии, отец объявил о своем намерении послать Никиту в Санкт-Петербург учиться. Конечно, Степан Афанасьевич имел в виду, что сын в будущем будет полезен семейному предприятию.