Душные бандиты

— Обалдеть, — согласился Алексеев. — Занятно!

— Ну так вот. Село, говорю, было большое, оно все росло и росло и практически слилось со стоящей некогда поодаль крохотной, в шесть дворов, деревушкой Галкино.

— Понятно, — кивнул Петруха. — Ну и что? Шесть дворов — Галкина, а остальное — Выкрестово, вот и граница!

— Так-то оно так, да не совсем! — победно воскликнула пожилая женщина. — А в нашем веке, когда был курс на вымирание русской деревни, Галкино в принципе не увеличилось, не уменьшилось, а вот Выкрестово сильно пострадало… Осталось два жилых дома, церковь и несколько домов, населенных церковнослужителями и иже с ними… И все. А между церковными постройками — концом Выкрестова с одной стороны и домами коренных обитателей, концом с другой стороны, — простирается широкое поле, и, если проходишь оба эти селения насквозь, создается впечатление, что Галкино — большая деревня, а Выкрестово все состоит лишь из клерикальных структур…

— А на самом деле? — зевнув, спросил Петруха.

— А на самом деле граница этих двух деревень — неприметный в сухую погоду ручеек, протекающий между двумя рядом стоящими домами… Однако большую часть года он все-таки весьма заметен и по свойствам своим получил название… Только я вам его не скажу! — потупилась Сухова и тут же бойко добавила: — Вот так эти деревни и разделяются!

— Скажете, скажете! — с улыбкой произнес Алексеев. — С какой стати вообще что-то рассказывать, а потом останавливаться на полуслове? Или все говорите, или вообще вот на этой топографической ноте и закончим наш разговор…

— Ну ладно! — приняла решение Мария Даниловна. — Сами напросились! Хотя это никакого отношения к делу не имеет!

— Вот как?

— Да!

— А все же?

— Сраный! Получили? Сраный ручей — вот так он и называется!

— Фи, как вульгарно! — Алексеев сделал вид, что глубоко шокирован услышанным. — Ну ладно, а дальше? Кто-то там утонул? Погряз?

— Да нет. В нем не погрязнешь… Заляпаешься разве что, — объяснила Мария Даниловна. — А вообще там лесов не так много, в основном одни болота… Клюквы зато — море… Я несколько ведер привезла! Вам отсыпать?

— Отсыпать, отсыпать! — разрешил Алексеев. — Дальше?

— Ну вот. О чем это я? Ах да… Местность там вполне подходящая для истории о собаке Баскервилей… Особенно когда солнце не выглядывает… Тоскливо, уныло, серо… Да вы сами видели…

— Ну и?

— Ну! Вот тут-то самое главное! Над этими деревнями, можете себе представить, висит проклятие!

— Рода Баскервилей! — продолжил опер. — Вы серьезно?

— Совершенно серьезно! Хотя почтенные англичане здесь, разумеется, ни при чем. Дело в том, что раз в несколько десятилетий — и так уже на протяжении веков! — происходит трагедия, одна и та же: сын переезжает отца на тракторе!

— Да ну? — не поверил Алексеев.

— Да! — уверенно заявила собеседница. — В двадцатом веке четыре таких случая было, даже очевидцы только совсем недавно и умерли…

— Угу, — кивал Петруха.

— Ну, и рассказывают, что до революции — еще до революции! — все началось! И каждый раз одно и то же, одно и то же! Сын — отца!

— И до революции — на тракторе? — уточнил Алексеев.

— Конечно! Хм… Хотя вряд ли… Ну, не знаю, — выкрутилась пойманная на неувязке рассказчица. — Возможно, тогда — на телеге, разве это так важно?

— Да нет, это я для ясности, — пожал плечами опер. — И, посмею предположить, очередное отцеубийство-то и случилось у вас на глазах?

— Почти! То есть очередное — это да, а вот на глазах — нет… Я-то ничего не видела… Да и никто ничего не видел… Темно, поздно… Свидетелей не было… А мы с Петром Эриковичем как раз с утречка раненько встали и направились к Выкрестову за клюквой… Вокруг Коростылева — одни грибы, да их в этом году не густо. К тому же Петр Эрикович грибов не ест… Так вот, вышли мы рано, на заре, когда еще кричат петухи и по-черному дымятся избы… Выходишь из теплого дома и с головой окунаешься в лиловатый туман, сквозь который ярко блестит кое-где утреннее солнце…

— Вы опять за свое? — перебил Петруха. — То есть за откровенный плагиат? Убийство, убийство! Переходите к делу!

— Ну вот, — насупившись, продолжала Мария Даниловна. — Подошли к соседней деревне, уже с полными ведерками, зашли в первую избу чайку попить — а там же все друг друга знают, все гостям рады… Ну, нам и принялись рассказывать! Как раз только тело увезли, ну буквально перед нами… Еще меловой контур, можно сказать, не размылся дождем…

— Чего? Контур не размылся? В деревне? Там что, асфальт? Или сын отца в помещении переехал? — раздраженно воскликнул опер.

— Ну, это я фигурально… Конечно, никакого контура — откуда? Да и милиция там вся — участковый, мне, извините, в дедушки годящийся… Прогулялись мы на место преступления, там все так свежо, да еще местные жители в красках живописали… Я будто своими глазами все увидела…

— Ладно, — кивнул Алексеев. — Ну а что же тут странного? Ну сын. Ну отца. Ну переехал. Признает хоть? Нет? А мотив какой? А, понятно — проклятие! — качал головой Петруха с серьезным видом, однако глаза его искрились смехом, что осталось совершенно не замеченным Суховой, видящей разве что свое отражение в стеклах очков собеседника.

— Да вот тут-то самое непонятное и начинается! — таинственно сообщила она. — Следствие, конечно, первым делом подумало на сына… Только вот я не уверена… Может, вы что подскажете? Все-таки жалко невинного человека на электрический стул сажать…

— Разве там есть электричество? — засмеялся опер.

— Есть! То есть бывает, иногда. Чаще всего — все-таки нет! Да не в этом дело!

— А в чем? Ну, говорите. Почему вы думаете, что сын не виноват?

— Просто мне так кажется, — неуверенно произнесла пожилая женщина. — Я с ним раньше встречалась — в прошлые поездки… Петр Эрикович его нанимал как-то на ремонтные работы — крышу починить, то да се… Знаете, хоть он и типично деревенский мужичок, ну пьющий, как все там, но такой деликатный, что ли… Разговорились, он рассказал, что всегда хорошо в школе учился… Литературу любит… Это в деревне-то! Данте наизусть читает!

— Ну да? — прищурился Петруха.

— Да, вот как иногда бывает! Не оскудел еще талантами русский народ! Если бы кто-нибудь его воспитанием своевременно занялся, дал бы ему образование — из него мог бы вполне ученый выйти… Или просто дельный человек… Но у него условий не было — с детства тяжелый труд, беспробудное окружающее пьянство, сверстники-уголовники…

— Ну ладно, это все лирика, — махнул рукой Алексеев. — А конкретно — он ведь получал в случае смерти отца наследство?

— Ну да, это-то очевидно, — с грустью признала рассказчица. — Дом теперь лично его. Если оправдают, конечно. Но мне удалось узнать много других подробностей!

— Каких же?

— Разных. И оттого появляется еще ряд подозреваемых. Например: сами они — из Галкина, а в соседнем, через ручей, доме живет Клава Титовна…

— Клавдия Титовна? Отчество? — уточнил опер.

— Не знаю, наверное прозвище… У них у всех там прозвища! Раз всегда говорят — Клава Титовна, значит, не отчество… Неважно! Так эта Клава всю жизнь покойного Василия ненавидела!

— Это за что же?

— Говорят, он ее сердце разбил! Раньше она его любила — в ранней молодости… А он перед самой свадьбой вдруг отказался, опозорил ее, поматросил, что называется, и бросил, а сам женился на Нюшке, то есть матери своего сына Толика, ныне подозреваемого номер один…

— Так. Любила, теперь — ненавидит… Убийство из ревности… Не поздновато ли?

— Ревности все возрасты покорны! Вы знаете, там такие характеры! Люди твердые, как сталь! Любят — так жизнь за любовь положат… А уж ненавидят — так берегись! Я видела эту Клаву! Это, я вам скажу, нечто! Здоровая, крепкая! Любого за пояс заткнет! Коня на скаку остановит! В горящую избу войдет!

— Зачем? — засмеялся Петруха. — А, теперь Некрасов! Вот что значит разговаривать с образованным человеком! Так и сыплете цитатами! А мне другие строчки больше нравятся — помните, оттуда же: «Сидит, как на стуле, двухлетний ребенок у ней на груди!» Это же какой-то фильм ужасов, если представить, как это будет в реальности выглядеть, а?