Высокое напряжение

До бригадира было метров пять, а может быть, и меньше. Юрий преодолел это расстояние в три огромных скользящих шага, положил руку на плечо Петровича и негромко сказал:

– Вот это зрелище, правда?

Петрович подскочил, словно шилом ткнутый, обернулся, увидел Юрия и вдруг дико завопил, загораживаясь руками. Юрий, не ожидавший такого мощного эффекта от своего внезапного появления, даже немного растерялся. Он выпустил плечо бригадира, невольно отступил на шаг и спросил:

– Ну, чего орешь?

Петрович отнял руки от перекошенного лица и, глядя на Юрия выпученными глазами, с неожиданной откровенностью ответил:

– Так страшно же, м-мать…

– А ты думал, они будут выглядеть так, будто просто заснули? – снова надвигаясь на бригадира, спросил Юрий. – Думал, тебе останется только снять над ними шапку и пустить слезу? Нет, сволочь старая, тебе все это будет сниться до самого конца твоей поганой жизни!

Тут он замолчал, заметив, что бригадир пытается неумело перекрестить его трясущейся рукой.

– Эй, – озадаченно сказал Юрий, – ты что, совсем спятил? Что ты делаешь, придурок? Не надейся закосить под психа, со мной этот номер не пройдет.

– Господи, – забормотал Петрович, – Господи, Господи, Гос-с-с… Пить брошу, молиться стану.., курить брошу, Господи, спаси и помилуй… Уйди ты от меня, Христа ради, мертвый ведь ты, а мертвым лежать полагается…

Юрия осенило.

– А, – сказал он, – так ты у нас, оказывается, еще и мистик? Зря. От меня крестным знамением не отмажешься. Живой я, Петрович. А вот ты можешь ненароком и подохнуть, если сию минуту не перестанешь валять дурака.

– Живой? – недоверчиво переспросил бригадир.

– Живой, – подтвердил Юрий. – Не веришь? На, потрогай.

Он протянул руку, и Петрович, к его немалому удивлению, действительно с опаской прикоснулся к его рукаву.

– Живой, – сказал Петрович, – слава те, Гос-с-с… А ч уж думал…

– Давай, – сказал Юрий, беря его за грудки, чего бригадир, кажется, даже не заметил, – давай, сволочь, расскажи, о чем ты думал, когда все это затевал. Расскажи, а я послушаю. Ну, говори!

Виктор Павлович Алябьев плохо переносил жару, потому что к пятидесяти годам вдруг начал тучнеть. Тут не помогали ни тренажеры, ни диеты, ни даже ежедневно выкуриваемая пачка сигарет – вес рос, пока не достиг ста двух килограммов, после чего процесс прекратился так же внезапно, как и начался. По этому поводу один высокооплачиваемый специалист, занимавшийся проблемами лишнего веса, – из молодых, да ранних, судя по деньгам, которые он беззастенчиво драл со своих клиентов, – в неподражаемой снисходительной манере, свойственной испокон веков очень многим врачам, заявил Виктору Павловичу, небрежным жестом сметая в открытый ящик стола немалый гонорар: “Это, батенька, гены, а гены, как известно, пальцем не раздавишь”.

Виктор Павлович не слишком переживал по этому поводу. В конце концов, не так уж он был толст. Солидному деловому мужчине в его годы полагается иметь соответствующую комплекцию, тем более что под слоем наросшего жирка скрывались крепкий костяк и прекрасно развитая мускулатура, наработанная в молодые годы на борцовском ковре и сохраненная в более позднем возрасте с помощью регулярных посещений тренажерного зала. Он по-прежнему мог сколько угодно таскать на руках баб, заставляя их млеть от счастья, а при случае очень даже запросто дать кому-нибудь в морду, причем не для виду, а так, чтобы наглец накрылся собственными ногами, но жара, которую он когда-то так любил, теперь действовала на него угнетающе. В жару он потел, легко раздражался, страдал отеками ног и даже одышкой, что уже и вовсе не лезло ни в какие ворота.

В данное время его раздражение усиливалось тем, что его фактически вынудили торчать в этой Богом забытой дыре в течение трех самых жарких летних месяцев, выполняя работу, с которой вполне мог бы справиться кто-нибудь помоложе. Дружеские отношения с руководством – это, конечно, хорошо, но только до тех пор, пока руководство не начинает использовать эти отношения в качестве рычага, а то и кнута. Разумеется, никто никого не пугал, не угрожал, не заставлял и даже особенно не настаивал – все выглядело вот именно как дружеская просьба, выполнение которой сулило в перспективе немалый куш и даже, чем черт не шутит, продвижение по служебной лестнице. “Ну, Виктор Палыч, ты же понимаешь, что такую работу я не могу доверить никому, кроме тебя… Ты у нас самый опытный, да и не в опыте дело, ты же понимаешь. Туда может поехать только человек, которому я доверяю, как родному брату, и даже не как брату, а как себе самому. Железный человек там нужен, чтобы в решительный момент не сдрейфил, не дал задний ход. А я знаю только одного такого человека, и этот человек – ты, Палыч… Ну, съезди, что тебе стоит? А в сентябре махнешь в отпуск за счет фирмы – море, бархатный сезон, девочки в бикини… Кстати, ты в курсе, что теперь модно загорать без лифчика? Вот пускай твоя половина позагорает без лифчика одна, а ты потом тоже позагораешь – и без лифчика, и без нее… А? Да, чуть не забыл. Ты знаешь, что Лагутин подал заявление? На вольные хлеба дураку захотелось, представляешь? Так что к сентябрю его кабинетик освободится, и кто его займет – зависит во многом от тебя лично…"

Вот так. Девочки, кабинетики, брат, сват – это все, конечно, была ерунда, на которую Виктор Павлович Алябьев если бы и клюнул, то лишь после долгих – о, очень долгих! – раздумий и колебаний. Не в том он был возрасте, чтобы переться к черту на рога только ради обещанной возможности поглазеть на чьи-то загорелые молочные железы. Когда-то – представьте себе, было такое смешное время! – он работал потому, что ему казалось, будто его работа нужна людям и государству. Потом он работал, чтобы сделать карьеру, быть замеченным, добиться расположения начальства и вообще обрасти полезными знакомствами и связями. И только позже, годам к сорока пяти, до него как-то вдруг дошло, что, если упростить сложное уравнение жизни, останутся только деньги и ничего, кроме денег. Все остальное: семья, должность, общественное положение, связи, друзья, содержание и смысл ведущихся под коньячок внешне непринужденных, а на самом деле осторожных и продуманных, как шахматные партии, приятельских бесед – все это просто атрибуты денег или, напротив, безденежья, которые могут быть, а могут и отсутствовать, как флюгера, башенки и лепные завитушки, нимало не влияющие на прочность и функциональные особенности возводимого тобой здания. Поэтому сюда, в эту вонючую крысиную дыру, он поехал исключительно из-за денег, которые обещали быть немалыми, – разумеется, в том случае, если он организует и провернет все именно так, как нужно, без сучка и задоринки.

Мысль об этих деньгах незримо присутствовала в каждом его слове и жесте с тех самых пор, как он дал согласие на эту командировку. Деньги нужно было заработать, и он не сомневался, что сделать это будет довольно затруднительно. Все это чертово, никому не нужное строительство было сущей ерундой, затеянной более всего для отвода глаз, но даже учитывая это обстоятельство, за каких-то три месяца привести хотя бы в относительный порядок десять километров проводов и опор было не так-то просто, особенно принимая во внимание контингент, с которым приходилось работать. Во всем этом стаде только несколько человек действительно чего-то стоили, да и то лишь в качестве тупой рабсилы, остальные же представляли собой просто набранную с бору по сосенке банду люмпенов, бездельников, алкашей с мелкоутоловными наклонностями, чуть ли не бомжей. Эта банда признавала единственный авторитет – грубую физическую силу, и в этом отношении личный водитель Виктора Павловича Андрей был буквально незаменим.

Стоя у окна и закуривая очередную сигарету, Виктор Павлович незаметно покосился на водителя. Тот стоял у распределительного щита абсолютно неподвижно, как выключенный робот, и с безразличным ленивым любопытством скользил взглядом по рядам разноцветных лампочек, переключателей и иных прочих тумблеров, ожидая приказаний, – ни дать ни взять простенький механизм, которому какой-то неумный шутник придал отдаленное сходство с человеком.