За свои слова ответишь

– Ее изнасиловали, а потом застрелили.

– Кто? – задал вопрос Комбат.

– Бандиты.

– Какие бандиты?

– Кто ж их разберет, какие они? Фамилию я у них не спрашивал.

– Ас тобой что случилось?

– Они думали, что меня тоже убили, а я вот взял и выжил.

– Тебя убить хотели или случайно вышло?

– Не спрашивал. Сюда мне саданули, – Никитин слез со стула, задрал тельняшку, показал на правом боку под ребрами большой красный шрам. Такие шрамы Комбат знал очень хорошо, он даже вздрогнул.

– Сейчас уже ничего, зашили, вылечили, в больнице три месяца лежал. Есть у меня тетка, да она меня видеть не хочет.

– Что же это за тетка такая?

– Она с мужем живет, мне, в общем, не родная. Сволочи они, мешочники.

– Чего?

– Мешочники они.

– А ты откуда сам?

– Из Таджикистана. Мы жили возле границы.

– Если не хочешь, не рассказывай.

– Не хочу.

У Никитина уже дергалась щека и левое веко. Комбат .понял, его гость нервничает и разговор этот для него слишком тяжел.

– Ладно, на, закури, – Комбат взял пепельницу, сигареты, зажигалку и положил все это перед гостем. – Бери, бери, если уж так тебе тяжело, закури, может, легче станет.

– Не-а, – сказал Никитин, – не станет. Но я закурю.

Парень для своих лет говорил слишком серьезно, слишком по-взрослому.

– А занимаешься ты чем?

– Когда?

– Ну вообще.

Никитин передернул плечами.

– Ворую, машины мою.

– Что воруешь?

– Что придется, Борис Иванович.

– Так ты вор или кто?

– Наверное, вор.

Борис Рублев заметил на тонкой худой шее Никитина черную тонкую нитку.

– Что это у тебя, крестик? – спросил он.

– Нет, не крестик.

Паренек вытащил из-под тельника, который был ему велик, небольшой медальон величиной с пятикопеечную монету. Комбат смотрел. Сережа снял через голову черный шнурок, несколько секунд медлил, затем протянул Комбату.

– Он открывается? – спросил Рублев.

– Да, только плохо. Давайте я сам.

Через полминуты медальон открылся.

– Вот, смотрите, это мать, а это я с сестрой.

В медальоне была очень маленькая фотография.

– А отец где?

– Как это где, – улыбнулся Сергей, – он же нас фотографировал.

– Документы у тебя какие-нибудь есть?

– Не-а, никаких. Зачем они мне?

– Как это зачем? У каждого человека должны быть документы.

– Так это у человека. А я ведь кто – вор, попрошайка, мойщик машин.

– А если тебя милиция схватит?

– Они, Борис Иванович, документы не спрашивают, завезут в спецприемник, а там уже разбираются. Меня, кстати, там знают, уже четыре раза там побывал.

– И что? – как-то грустно задавал вопросы Комбат.

– Ничего. Я от них убегал.

– Как убегал?

– Не могу я там находиться, душа свободы просит.

– Чего-чего? – переспросил Комбат.

– Свободы душа просит, – Сережка взял сигарету, сунул в рот, щелкнул зажигалкой, затянулся. И тут же закашлялся.

– Нельзя тебе курить, Серега, молод ты еще.

– Но я, между прочим, не только курю, но и пью, – принялся перечислять свои пороки Сергей Никитин.

– И что в этом хорошего?

– А что плохого? Выпью – легче становится.

– Наркотиками не балуешься?

– На наркоту деньги нужны, а их у меня нет. Правда, иногда бывают.

– Когда что-нибудь сопрешь?

– Ага.

– Наелся?

– Я могу есть долго, я, кстати, могу все это съесть.

– Тогда съедай, не стесняйся.

– Вот передохну, Борис Иванович, а потом все съем.

– Ну, ну, давай, – улыбнулся Комбат.

– А вам не жалко?

– Чего? – спросил Рублев.

– Ну, еды, например…

– Не жалко, Серега. Мне тебя жалко.

– А чего меня жалеть? Вы меня жалеть не должны, вы же мне не родня.

«Да, не родня, к сожалению», – подумал Комбат и почувствовал ужасное одиночество, такое одиночество, от которого даже в висках закололо.

Глава 3

Виталий Конопацкий уже второй месяц околачивался в Москве. Не жил, не работал, а именно околачивался – так он сам определял свою теперешнюю жизнь. Приехал он в российскую столицу из Горловки, которая под Донецком. В свое время отслужил в воздушном десанте. Демобилизовавшись, подался в милицию, но к тридцати годам не заработал ни на квартиру, ни на машину. Друзья, его одноклассники, кое-как устраивались в жизни, кто хуже, кто лучше, но все уже обзавелись семьями. И жены бывших друзей не очень-то радостно встречали холостяка, когда тот приходил в гости, хотя за глаза и любили поставить его в пример мужьям. Мол, много не пьет, не курит, каждое утро занимается спортом.

И наконец-то по прошествии десяти лет – после армии – Виталий Конопацкий понял, что его неустроенность в жизни идет от нехватки денег. Не хватало их ему катастрофически. Завод, на котором он работал, простаивал три недели в месяц, зарплату же выдавали чем придется и когда придется, обычно сахаром. А попробуй продай его за живые деньги на Украине, когда всему городу выдали зарплату тем же самым, чем и тебе! Российские перекупщики, иногда приезжавшие в Горловку, скупали сахар мешками за смешные деньги, которые позволяли хоть как-то прожить месяц.

Виталий из газет знал, сколько стоит сахар в Москве, и поэтому чувствовал себя обделенным, когда подсчитывал истинную стоимость мешков, скопившихся в квартире, где он жил вместе с родителями. Из теленовостей он знал, что деньги у русских в провинции такая же редкость, как и в Горловке, водятся они лишь в крупных городах да в столице, там и сто баксов, казавшихся ему заоблачным богатством, не деньги.

Дни проходили за днями, а уверенность в том, что перекупщики бессовестно наживаются на нем, не покидала Конопацкого. Не раз в мечтах он уже представлял себе, как со своим сахаром отправляется в Москву и продает его по настоящей цене за российские рубли. Меняет рубли на доллары, а потом преспокойно живет целый год в Горловке не опасаясь очередного витка инфляции, вновь собирав мешки, заставляя ими подвал, кухню и коридор. Он представлял себе это так отчетливо, что даже слышал хруст новеньких купюр, полученных в обменнике. Но вся загвоздке состояла в том, что ему не на чем было отправиться в Москву, не загрузишь же свой неподъемный товар в проходящий поезд!

Возможно, мечты так и остались бы мечтами, если бы не сосед Виталия, работавший водителем грузовой машины – тягача с фурой – в одном из автопредприятий города. Сосед любил выпить и постоянно ходил по подъезду, одалживая деньги. Отдавал их, правда, регулярно, но не из зарплаты, которую полностью забирала жена, а из сэкономленных командировочных. Деньги соседи давали ему не с большой охотой, но с уверенностью, что они вернутся назад. Командировки случались часто, иногда и в Россию, и тогда соседу Конопацкого платили огромные по местным понятиям деньги – по десять долларов в день.

Вот уже неделю Виталий Конопацкий находился в отпуске. Он специально придержал его до осени, потому что летом на заводе работы было больше, цеха старались загрузить на тот период, когда не надо тратиться на отопление. С наступлением же осенних холодов работа на заводе замирала окончательно.

После обычной утренней пробежки Виталий вернулся домой и, облившись холодной водой, – горячую в дом не подавали уже с полгода – принялся за завтрак. На кухне было не повернуться, всю стену от самого холодильника и до двери занимали мешки с сахаром, колючие и серые, на вид абсолютно несъедобные. Но, как бывшему десантнику, Виталию такой интерьер даже нравился, словно бы дом готовили к долговременной осаде и через день-два мешки водрузят на окнах, соорудив из них огневые точки.

В дверь позвонили. А чайник в этот момент, как назло, лишь закипал, его свисток отдавался глухим сипением.

«Черт, – пронеслось в голове Конопацкого, – может, опять инспектор из Энергонадзора? У меня за электричество уже полгода не плачено, вновь начнут грозить, что отключат от сети…»