Пропавшие без вести

— Охотники, — сказал боцман Быков. — Запрашивают нас, видите?

— Вижу, боцман. — Федосеев сам встал за штурвал. — Значит, и с моря напирают: решили сомкнуть челюсти… Отвечать путано.

На фалах затрепетал сигнал, затем другой. Федосеев понимал: такой трюк не пройдет, это лишь временная оттяжка — немцы сейчас все поймут, быть может уже поняли, значит, схватки не миновать. Но очень нужны были эти минуты Федосееву: они давали ему возможность решить, как действовать дальше. Он видел, что еще есть возможность лечь на обратный курс и уйти назад, пользуясь преимуществом в ходе. Но что его ждало там, откуда он ушел каких-нибудь полтора часа назад? Дальше же, судя по всему, побережье уже было немецким. Идти туда — значит, угодить к ним в лапы. А кончится горючее — катер превратится в неподвижную мишень. Да и возможность какого-либо выбора уменьшалась с каждой минутой: охотники приближались, точно стая гончих неслась навстречу.

— Подняли сигнал: «Застопорить ход!» — доложил боцман. — И еще: «Открываю огонь!»

Федосеев колебался. На какую-то долю секунды он успел подумать о Татьяне Ивановне и Ульянке: «Что с ними будет?» И вдруг совершенно отчетливо понял, что немцы допустили просчет, — перехватывая торпедный катер, оставили открытым сектор для атаки транспортов. Разве могли они предположить, что единственный катер, которому в пору флаг спустить, решится на такую дерзость? К тому же транспорты оставались еще и под защитой сторожевика. Но тут уж Федосееву выбирать не приходилось, и он, бросив короткий взгляд на катерников, застывших на боевых постах, круто положил право руля.

Почувствовав его замысел, ближний к каравану судов охотник стал забирать левее, сверкнули на нем вспышки орудийных выстрелов, потянулся за кормой, густея, хвост дымовой завесы. Он шел на полном ходу, наперерез, пытаясь успеть проскочить между торпедным катером и транспортами, разделить их дымовой завесой.

Федосеев подосадовал: тот успевал выполнить свои маневр. Но в следующую же секунду, когда слева, под самым бортом, ухнул снаряд, Федосеев понял вдруг, что охотник надо обязательно пропустить, хоть и рискованно оставаться под его огнем, и скрыться за его же дымовой завесой.

— Огонь! — скомандовал он, когда охотник проходил прямо по курсу, кабельтовых в двух, стреляя из носового и кормового орудий.

Дробно ударили оба пулемета в ответ, огненными бусами потянулись трассы очередей к нему.

Федосеев рванул рукоятку телеграфа на полный, почти сразу почувствовав, как катер, поднимаясь, выходит на редан, неудержимо стелется над водой. И нажал нетерпеливо на ревуны:

— Торпедная атака!

Он рассчитывал проскочить дымовую завесу, скрыться за ней от наседавших с кормы других катеров и, вырвавшись на чистую воду, попытаться атаковать караван. Что будет дальше — об этом пока не думалось.

Удушливый запах дыма плотно ударил в лицо, засаднило глаза.

Казалось, не катер — самолет летит, пробивая густую облачность. Но это длилось всего несколько секунд. Распахнулся навстречу светлый простор, и Федосеев отчетливо увидел впереди два длинных трехмачтовых транспорта, сыто осевших в воде. Сторожевик бил из всех орудий прямо в лицо, снаряды рвались вдоль бортов, вздымая фонтаны воды, но, к удивлению, ни один из них не угодил в катер.

Сзади, за дымовой завесой, хлопали выстрелы, но охотников не было видно, и лишь тог, что ставил завесу, широко разворачивался теперь справа, не переставая стрелять. Нацеливая катер на первый транспорт, Федосеев подумал, что он все же счастливый человек — так удачно вышел в атаку и пока не получил ни одного попадания. Значит, рассчитал все правильно, промаха не будет, не должно быть. От предчувствия удачи кровь жарко ударила ему в голову.

— Аппараты товсь! — Федосеев не услышал своего голоса при второй команде: «Пли!», а только увидел, как из правого аппарата легко выскользнуло тяжелое темное тело торпеды, и почувствовал, как ветер чуть приподнялся облегченным бортом. «Пошла!» Он помедлил долю секунды, провожая взглядом торпеду, моля только об одном — не промахнуться бы! И круто положил лево руля. Катер повернул на обратный курс.

— Накрыли! Товарищ командир, накрыли! — закричал боцман, и голос его, почти неслышный за ревом моторов, переломился в грохоте взрыва.

Федосеев быстро оглянулся: над транспортом, ближе к корме, взметнулось пламя. Носовая часть стала задираться над водой, кормовая проваливалась вниз. «Все! — подумал Федосеев возбужденно. — Точно сработало! — И покосился на другую, оставшуюся в левом аппарате торпеду: — Может, и эта будет счастливой? — Он решил сделать новый заход и атаковать второй транспорт. — Крайневу с ребятами поможем! Но на этот раз все будет сложнее».

На баке появился вдруг Кучевский. Изгибаясь, он волочил в левой руке сейф. С него тут же сорвало фуражку, он кинулся было за ней, но ее унесло, точно ураганом подхватило.

— Назад! — закричал Федосеев, грозя ему кулаком. — Назад, оперативник! — И увидел Татьяну Ивановну с Ульянкой на руках. Она стояла во весь рост на палубе, ветер рвал ее волосы, платье, казалось, их вместе с дочкой снесет сейчас за борт. — Назад! В кубрик! — не слыша себя, заорал Федосеев. — В море сбросит!

II сразу же все раскололось вокруг. На какой-то миг Федосеев успел заметить искаженное лицо падающей Татьяны Ивановны, окровавленную Ульянкину голову с розовыми бантиками в косичках, молнией мелькнувший леер с вырванной стойкой. И успел подумать: «Все, Крайнев, не уберег твоих…»

— Командира убило! — Боцман Быков рванулся от пулемета на мостик, к штурвалу.

Федосеев повис на поручнях головой вниз. Он уже не видел, как Татьяну Ивановну, которая так и не выпустила из рук Ульянку, выбросило взрывом вместе с дочкой за борт, как почти одновременно рвануло и на корме, и там уже, в машинном отделении, бушевало пламя и все мотористы погибли на своих боевых постах.

Торпедный катер потерял ход, факелом пылал на воде. Быков бросил штурвал, стащил Федосеева с поручней, и вдруг взгляд его наткнулся на поблескивающее тело торпеды — к ней неотвратимо подбиралось гудящее пламя. «Все, амба, — оторопел Быков, — сейчас она ахнет!»

— Аполлонов, не подпускай пламя к торпеде! — крикнул он и, увидев, как радист схватил чехол от пулемета и стал прибивать языки пламени, затормошил Федосеева: — Товарищ командир! Товарищ командир, очнитесь же!

Тот не отвечал. Из перепутанных, слипшихся волос его прямо на руки Быкову струйками стекала кровь. Он наскоро охватил бинтом голову Федосеева.

— Товарищ лейтенант! — Быков не был уверен, что командир слышит его. — Катер потерял ход, горит. Сейчас торпеда взорвется. Да слышите вы меня?!

— За борт! — не открывая глаз, прошептал Федосеев, бессильно откинув голову, и Быков понял, что больше не добьется от него ни слова.

— Аполлонов, что в моторном отсеке?

— Все погибли, боцман! — Радист посмотрел на него каким-то бессмысленным взглядом, лихорадочно ощупывая ладонями обожженное лицо, и Быков содрогнулся, почувствовав что-то неладное в этом его взгляде, в подернутых кровавым налетом глазах. Ему показалось, что Аполлонов вот-вот потеряет рассудок. А тот, припадая на левую, раненую ногу, затаптывал дымившийся брезент. Брючина выше колена набухала от крови. Он вдруг точно окаменел, отшвырнул брезент в сторону и стал протирать опаленные, безбровые глаза.

— Все погибли, — повторил. — И мы — тоже… Боцман, я плохо вижу тебя. Глаза… Что с глазами?!

— Пояса давай! — закричал Быков. У него руки дрожали от этих слов Аполлонова, от его взгляда. Но он знал: для того самое лучшее сейчас — не стоять без дела. — Живо!

Они надели спасательный пояс на Федосеева, сбросили на воду еще два пояса для себя, и «рыбину» с мостика Быков успел сбросить.

— Быстро за борт! Торпеда взорвется!

— Сейчас, я сейчас, — твердил Аполлонов, но с места не двинулся. — Она вот-вот… И конец…

Тогда Быков окунул брезент в воду и накрыл им хвостовую, уже горячую часть торпеды. Брезент сразу же запарил.