Алые перья стрел. Трилогия

– Ты что! – усмехнулся пастушок. – Который час-то? Полвторого? А солнце в пять. Раньше дойдешь, тут же всего пять километров.

– Ну, будь здоров, привет твоему дяде Косте. Может, его к нам в МТС сманить на работу, там спаивать не будут…

Он ушел, но мальчишка больше не мог уснуть. Что-то его встревожило. Ага, этот непонятный запах, повисший у кострища и даже перебивший запах дыма. Так пахло в хате, когда мать собиралась идти на собрание и садиться в президиум. Одеколон! Он разбудил приятелей:

– Хлопцы, чем тут пахнет?

Один принюхался и с ходу заявил:

– Парикмахерской!

Второй покрутил стриженой головой в охвостьях сена и ехидно спросил:

– К тебе чего, девчонка приходила?

Отвесив ему тумак, мальчуган сказал:

– Как раз не девчонка, а механик из МТС. Что-то мне не попадались механики с таким фасонистым запахом. Керосин – другое дело…

– Он что, сам сказал, что механик?

– Не-е, он сказал, что шпион.

– А по шее ты не хочешь? Не мешай спать!

Они уткнули головы в свои ватники, а мальчик посидел еще, потом встал, проверил на лугу лошадей и скользкой от росы тропкой побежал в Козляны, где на окраине деревни жил сельский участковый милиционер.

Он бежал и внушал сам себе, что, может, не зря покинул свой рабочий пост: дело не только в одеколоне, а в том, что дядька-то появился со стороны болота, от «чугунки», оттуда и дороги на луг нет. И водку дорогую пил. Да еще с чемоданом. Может, ограбил кого в поезде?

Кузница встретила Казимира неверным светом маленького горна и тишиной. Кузнец сидел на дубовом обрубке неподвижно. Он был трезв и сердит. Но не из-за трезвости, а из-за пораненного пальца, по которому попало сорвавшимся зубилом, когда обрубал шинную полосу. Она светилась уже в полнакала, досадливо отброшенная к порогу.

Шпилевский переступил через горячую железяку и поздоровался. Кузнец, наверное, столько повидал на своем веку, что разучился удивляться. Появление в два часа ночи незнакомого человека не заставило его и пальцем пошевелить. Тем более больным. Однако он спросил:

– Ты как сморкаешься, добрый человек? Пальцами нос выколачиваешь или в платок? Если в платок, то давай его – лапу перевязать. Ветошь моя больно грязная.

Казимир не только вынул платок, но и сам забинтовал палец. Дальше беседа пошла еще свободнее. Шпилевский узнал, что осталось ошиновать два колеса к четвертой бричке, а три брички уже готовы – вон стоят за кузницей, хоть сейчас в упряжку. Нет, Казимир не знал, полагается ли кузнецу трудодень за поврежденный палец.

– Вам, городским, без звука полагается больничный листок, – вздохнул дядя Костя. – А мы под бригадирским законом живем. Ведь бригадир чего скажет? Он запоет, что я по пьянке ушибся. А я по темноте – электричества-то в кузне нет. Тебе чего надо-то, ножик, что ли, наточить?

– Нет, я случайно, с дороги сбился. Слез с поезда, пошел на твой огонек, думал в Козляны иду, а попал сначала в болото, потом вот к тебе.

– К кому в Козлянах-то? – покосился на него кузнец. – Что-то я тебя не помню.

– Да ни к кому, но автобус-то там останавливается на Красовщину? Мне туда надо.

– А ну, дыхни! Ага, по пьянке, значит, заплутал. Это бывает. Ну ладно, посиди. Автобус там бывает, только днем. Всю горилку выдул или оставил на опохмелку?

Казимир извлек из чемодана «Беловежскую». На наковальне появился кусок сала и черная горбушка. С закоптелой полки был извлечен граненый стакан. Шпилевский повертел его в руках и брезгливо сморщился.

– Ладно, сполосну у колодца. – Кузнец взял стакан и вышел.

Шпилевский быстро открыл чемодан, саквояж, ящик с иконой, извлек три массивных продолговатых бруска и рассовал их по карманам. Когда выпили водку, дядя Костя предложил вздремнуть до рассвета, и перед сном Казимир тоже вышел на воздух. Три отремонтированных брички стояли в ряд. Казимир подобрал одинаковые по размеру капсулы химических взрывателей, вставил их в бруски и сунул мины под сиденье каждой брички. Когда вернулся, кузнец уже посапывал на соломе под вытертым полушубком.

Одно дело было сделано. Казимир еще раз глянул на светящийся циферблат: три часа утра третьего августа. Капсулы растворятся точно через шестьдесят часов и сработают в три часа пополудни пятого августа, в самый разгар праздника.

Однако это было не главное дело. Основная работа, ради которой он оказался здесь, предстояла впереди. Для нее пора было перевоплощаться в художника. Но Казимиру до смерти надоел тяжеленный чемодан Слуцкого, в котором скопились и саквояж Дударя, и одежда, и ящичек с иконой, и, наконец, кисти и краски. Многое уже было не нужно, в том числе и этот невезучий полувоенный костюм с сапогами. Нет сомнения, что в округе ищут человека именно в таком костюме.

Казимир давно заметил в углу кузницы потертый, но достаточно приличный для командировочного человека фибровый чемоданчик. Наверное, дядя Костя носил в нем из дому еду.

Шпилевский растолкал кузнеца:

– Слушай, папаша, мне пора. Давай чемоданами меняться, надоело мне этакую дурь таскать, руки оттянула.

– В придачу сто грамм даешь? – спросил кузнец, ничуть не удивляясь предложению.

– Так всю водку вытянули. Четвертную могу выложить.

– И на том спасибо, добрый человек. Перекладывай свое барахло, а мое в уголке оставь. Ну и счастливо тебе, а я еще посплю, быстрее палец заживет…

В предрассветной синеве Шпилевский выбрал в километре от кузницы густую осиновую рощицу, быстро переоделся там в костюм Слуцкого, а ненужную поклажу закопал. В чемоданчике кузнеца остались только художнические принадлежности, коробка с иконой да серый костюм – на случай праздничного парада. И конечно, яйца.

Пистолеты удобно разместились под мышками внутри широкой блузы, заветная ампула перекочевала в ее воротник, а шесть оставшихся плоских мин даже не оттопыривали карманов. Он тщательно вымыл в лужице лицо и руки, стараясь не замочить волосы и брови, и вновь почувствовал себя бодрым и уверенным. Нога совсем не болела. Он вернулся на дорогу и зашагал в сторону, противоположную деревне Козляны. Дурак он там показываться за полдня до автобуса!

Он был уверен, что начисто замел следы и близок к цели.

Он ошибался, потому что многого не учитывал. Его неплохо учили, как играть на людских слабостях, как уходить от профессионалов службы безопасности в «восточных» странах. Но ни он, ни его инструкторы не в состоянии были понять характер здешних людей. Например, таких, как Варька Мойсенович и пастушок в ночном. Как ворчливый на свое житье-бытье сельский кузнец дядя Костя… В нем Шпилевский тоже ошибся.

…Дело в том, что кузнец ни минуты не спал. Он разучился спать по ночам за три года партизанской войны, потому что именно в эту пору суток ему – отрядному оружейнику – приходилось возвращать к жизни автоматы и пулеметы, карабины и минометы, покореженные в боях. Пока ребята отсыпались, он снаряжал их в новую операцию. Говорят, кузнецы сильно глохнут от грохота своих инструментов. Это неправда: у них портится обоняние от вечной гари. Зато, как это ни удивительно, никто лучше их не слышит звон кузнечиков в траве, шелест еще далекого дождя, писк мыши в соломе.

Первое, что насторожило кузнеца Константина Бойко в прохожем, это руки незнакомца, когда он при свете горна и переносного фонаря перевязывал ему палец. Тыльная сторона кистей и запястья были покрыты густыми, но совсем светлыми волосами. А брови и волосы черные ажно до блеска.

Вот почему он сначала не стал ни о чем расспрашивать ночного гостя, а ждал вопросов. Но тот, видать, был умен и не спешил раскрываться, надеясь, что за водкой любитель даровой выпивки сам забудет о любопытстве. Ладно, надейся, хотя больше всех репутацию пьяницы создает кузнецу недруг бригадир: дядя Костя отказался ему задаром крышу оцинковать.

Другое, что привело дядю Костю уже в прямое смятение, – это легкое позвякивание друг о друга металлических брусков за кузницей, когда незнакомый человек вышел по нужде. Сколько раз он сам слышал этот характерный звон минных корпусов из особой стали. Этот звук он ни с чем не спутает. Потому и прильнул к дверной щели. Темный силуэт двигался от брички к бричке.