Высокое напряжение

«Давно пора, – пропищал в его голове посторонний тоненький голосок – тот самый, что однажды спас его от верной тюряги, помешав пристрелить Филатова. – Ждать дальше – значит испытывать судьбу. Хочешь испытать судьбу, старик? Рецепт простой. Засунь в задницу гранату, выдерни чеку и подожди четыре секунды – а вдруг не взорвется? Или стань на рельсы перед идущим грузовым составом, закури сигаретку и с этаким ироничным прищуром посмотри на тепловоз – а вдруг испугается и свернет? Давай, рискни, чего там… Двум смертям не бывать, правда?»

Он решительно потушил в пепельнице сигарету, решительно поднялся и очень решительно взял со стола “ругер”, мимоходом подумав, что раньше чертова железяка мирно лежала в дальнем углу шкафа под грудой полотенец и салфеток, а теперь вот болтается по всей квартире и все время находится под рукой наравне с телефоном и зажигалкой, как будто он не бизнесом занимается, а служит в полиции какого-нибудь Лос-Анджелеса, и не просто служит в полиции, а снимается в сериале про полицию – в одном из тех, где все время взрываются автомобили и бензоколонки, а бандиты бесперечь палят в полицейских из автоматического оружия. “Факн шит”, – пробормотал он, подражая голосу Аль Пачино, проверил барабан револьвера и затолкал оружие за пояс, прикрыв полой пиджака.

Он спустился вниз, пересек мощенный брусчаткой внутренний двор, все время чувствуя себя взятым на мушку, вышел на улицу и свернул за угол. Крытая платная стоянка, на которой ночевал его “чероки”, была расположена в двух кварталах, и он совсем не удивился, обнаружив, что джип стоит на месте с холодным движком. Филатов не вышел на работу, не позвонил и даже не ответил на его звонок, и из тысячи возможных причин Георгий выбрал одну, наиболее вероятную: старина Фил впервые в жизни сплоховал и получил пулю в затылок.

«Вот странно, – подумал Бекешин, садясь за руль. – Я же сам этого хотел, я мечтал об этом почти месяц, я делал все от меня зависящее, чтобы он поскорее откинул копыта, а теперь вот чувствую себя так, словно меня нагишом высадили на верхушку айсберга – холодно, неуютно, страшно, а вокруг полно белых медведей, и все голодные, и все облизываются…»

Он снова посмотрел на часы и торопливо завел двигатель. Нужно было торопиться. Часы показывали без чего-то десять, а это означало, что у него есть уникальный шанс поговорить со стариком с глазу на глаз без опасности быть подслушанным, записанным на пленку и вообще замеченным. Ровно в десять Горечаев совершал часовой променад по одной и той же аллее парка – изо дня в день, из года в год, в любую погоду и невзирая на любые обстоятельства. “Ничего, – подумал Бекешин, выводя джип со стоянки. – Это будет твоя последняя прогулка, старый козел…"

Уже выведя машину на улицу и разогнав ее до запрещенных ста километров в час, он запоздало похолодел, вспомнив, что даже не заглянул в двигатель и под днище. Впрочем, вряд ли Палач стал бы повторять его собственный прием, да и потом, думать об этом было уже поздно – не взорвался, и слава Богу.

"Господи, – подумал он, – ну до чего же не хочется! Не хочется бить, не хочется орать, хватать, ощущая под пальцами дряблую стариковскую кожу, липкую от холодного пота, и до смерти, до тошноты, до неудержимой рвоты не хочется стрелять – лично, своими руками, в живое, в мягкое, в беззащитное… Как бы это нам без всего этого обойтись? Ведь как когда-то было хорошо, спокойно, весело – без Горечаева, без “Трансэнерго”, без лейтенанта Фила, без Палача, без этого дурацкого миллиона… На кой хрен мне миллион в зоне? И уж тем более на том свете… Как бы это так устроиться, чтобы вот прямо сейчас лечь спать, а потом проснуться и обнаружить, что все это кровавое болото сгинуло, развеялось как сон, как поганый ночной кошмар… А? Не получится. Ох, не получится. Если сейчас лечь спать – в самом широком смысле, разумеется, – то есть риск просто не проснуться. Или проснуться за решеткой, и неизвестно, какой из двух вариантов предпочтительнее”.

«Сдохните, сволочи! – мысленно взмолился он. – Сами, без меня… Ну, что вам стоит? Не хочу я вас больше видеть, и убивать не хочу, и чтобы вы меня прикончили – тоже, знаете ли, как-то не хочется…»

Потом справа от него потянулась выкрашенная в черный цвет узорчатая чугунная решетка – какие-то пики, щиты с гербами, перевитые лентами толстые колбасы гирлянд, кисти какие-то, звезды, завитушки… Кончики пик и все декоративные элементы были перемазаны густо забитой уличной пылью и копотью позолотой, а за оградой буйно зеленел парк, и в этой зелени тоже было полно золотых пятен – осень, господа, ничего не попишешь. Унылая пора, очей очарованье…

Где-то поблизости должны были быть ворота, и через минуту он их увидел – две тяжелые черно-золотые створки, вопреки его ожиданиям распахнутые настежь. Внутри, возле какого-то приземистого бетонного здания, почти незаметного в разросшейся зелени, ворчал движком и отчаянно вонял на холостых оборотах порожний самосвал и курили возле заляпанного засохшим цементом ковша какие-то личности в оранжевых жилетах. Бекешин круто вывернул руль и, почти не сбрасывая скорости, опасно кренясь и визжа покрышками, влетел в ворота, обогнул самосвал, подскочив на бордюре и с треском проехавшись по кустам, выругался вслед шарахнувшемуся из-под колес оранжевому жилету, снова подпрыгнул на бордюре, вернулся на асфальт и дал полный газ.

Теперь, когда цель поездки была близка, он категорически запретил себе думать. Мыслительный процесс означал сомнения и колебания, а колебаться он больше не хотел. Да и о чем тут размышлять? Все станет ясно в первую же секунду, как только старик увидит своего партнера. Это будет неожиданно, и по выражению этой старой подлой рожи будет очень легко прочесть свою судьбу. Очень легко. Элементарно. Где-нибудь поблизости наверняка будут сшиваться телохранители, но, если действовать решительно, они просто не успеют помешать. И все, и хватит об этом… Где-то здесь нужно повернуть налево.., а вот и поворот! Все отлично. Все просто превосходно…

Он резко ударил по тормозам, забыв выжать сцепление, и двигатель заглох, возмущенно чихнув. Старик стоял прямо перед машиной, в каком-нибудь полуметре от похожей на оскаленную пасть хромированной решетки радиатора, и его холеную физиономию прямо на глазах заливала нехорошая бледность. Ну еще бы, испугался… Полные штаны, небось, успел навалить.

В смысле эффекта неожиданности все получилось просто отменно: даже если бы Бекешин планировал свое внезапное появление заранее, вряд ли у него вышло бы лучше. Вылетев из-за поворота, он едва не переехал старика на полной скорости. Куда уж неожиданнее… Горечаев был перепуган до смерти, он даже за сердце схватился, но Бекешина его самочувствие волновало в последнюю очередь. Он толчком распахнул дверцу и мягко, по-кошачьи, выпрыгнул на усеянный желтыми листьями асфальт, на ходу вытаскивая из-за пояса револьвер.

– Жорик? – с трудом шевеля синеватыми губами, удивленно спросил старик. – Господи, нельзя же так! Что случилось?

Бекешин молча подскочил к нему, сгреб левой рукой за лацкан пиджака, рывком притянул к себе и сунул вороненый ствол револьвера в дряблые складки кожи под гладко выбритым черепашьим подбородком.

– Это я у тебя спрашиваю, что случилось, – яростно прошипел он, вдавливая ствол в податливую стариковскую плоть. – Не ожидал меня увидеть, а? Представь себе, твой хваленый профессионал опять промазал – совсем чуть-чуть, но промазал. А я не промажу, можешь быть спокоен.

– О чем ты, Жорик? – прохрипел старик, всем телом подаваясь назад. Бекешин держал его крепко, чувствуя, как слабо, будто полудохлый зверек, шевелится возле его ребер прижатая к левой половине груди рука Горечаева. – Он стрелял мимо, как мы с тобой договорились… Осторожнее.., пусти… Мне нужно.., нужно принять лекарство.

– Сейчас я тебе пропишу лекарство! – пообещал Бекешин. – Свинцовую пилюлю в стальной облатке по фирменному рецепту доктора Ругера! Избавиться от меня решил, да? Укокошить, как тех работяг? Не на такого напал! Говори, где этот твой кривоносый ублюдок! Чем он сейчас занят?